Crisis of loyalty and the defense of Empire in the estimates of the british Military class: colonial army during the inter-war period

Full Text

Одна из основных дискуссий межвоенного периода внутри армейской корпорации развернулась – во многом на страницах журнала Королевского института объединенных служб¹ – вокруг необходимости институционального оформления колониальной армии Великобритании (структура, состав, подготовка, вооружение, финансирование и размещение). В основе практической реализации имперских проектов часто лежала военная сила или угроза ее применения. Британская армия, благодаря реформам Э. Кардуэлла (госсекретарь по военным делам в 1868–1874 гг.), к началу Первой мировой войны представляла собой военно-бюрократический механизм, основанный на континентальной, прусской в основе, модели, обусловленной потребностями ведения большой современной конвенциональной войны. Более того, хотя «система Кардуэлла» предполагала организацию колониальной службы в рамках двухбатальонного принципа комплектования полков (один нес службу за морями, другой являлся фактически полковым депо, обеспечивая подготовку кадров, резерв и базу для развертывания по полному штату), с началом Великой войны эта модель быстро утратила изначальный смысл. Возвращение к штатам мирного времени и принятие «правила десяти лет»², казалось, вернуло ситуацию с ротацией кадровых полков на круги своя. Однако сокращение возможностей и рост обязательств армии в межвоенный период привели к тому, что к концу первого послевоенного десятилетия (и окончания срока действия «правила десяти лет», за которым последовала его прерванная в 1932 г. пролонгация) вопрос об эффективности «системы Кардуэлла» для обеспечения внутренней и внешней безопасности империи был поставлен ребром.

Сторонники сохранения «системы Кардуэлла» считали, что речь идет о возвращении к ситуации кануна Великой войны, когда военные обязательства включали «обеспечение внутренней безопасности, участие в малых войнах и оборону северо-западной границы Индии», как и в условиях действия «десятилетнего правила»³. Критики полагали, что в сложившихся условиях временнáя шкала показывает даже не 1914-й, а 1870-й год: «Военное вторжение в Европу представляет собой весьма отдаленную перспективу, таким образом, колониальная ориентация военной организации становится заметнее». Урок истории, с их точки зрения, заключался в том, что «в мирное время эта система вела к подчинению мощи и даже самой организации британских экспедиционных сил колониальным интересам, а во время Первой мировой войны утратила какое-либо значение»⁴. Выход виделся в разделении вооруженных сил на три категории: континентальная армия (силы быстрого реагирования, ударные части), колониальная армия (заморская служба) и территориальная армия (резерв для операций в Европе). Предлагаемые структуры должны были различаться не только по сроку действительной службы, порядку финансирования, размещения и рекрутирования. Прежде всего речь шла о различиях в их боевой подготовке и техническом оснащении. С учетом масштаба потенциальных угроз в Европе и за ее пределами преимущественное положение должна была занимать континентальная армия⁵.

При этом большая часть представителей армейской корпорации, принявших участие в этой дискуссии, исходила из того, что залогом успешного решения всего спектра задач, стоящих перед «современным солдатом», – «от полей Фландрии до кампании на индийском пограничье» – являются стандартизация и унификация: «эра британских малых войн, вероятно, пока еще не ушла в прошлое, хотя империя перестала расширяться; однако Индии однажды может представиться возможность вести свои малые войны самостоятельно», так что необходимо быть готовыми к «экспедиции любого рода»⁶. Как заметил по этому поводу генерал-лейтенант и будущий фельдмаршал британской армии (1935) сэр А. Монтгомери-Мэссингберд в лекции, прочитанной им в Королевском колледже Лондона в декабре 1927 г.: «Мы должны быть готовы сражаться в любой части света и в самых различных условиях»⁷. И хотя, как утверждалось, «за границей специализация возможна»⁸, однако даже в Индии «Восток и Запад встречаются: единая армия, единый метод обучения, единая школа военной мысли»⁹. Участники дискуссии о колониальной роли британской армии отмечали, что соответствующим образом – с учетом имперских обязательств – должна быть организована вся система подготовки офицерского корпуса как младшего, так и старшего звена, как в метрополии, так и в заморских владениях¹⁰.

Такая точка зрения, разумеется, нашла отражение и на доктринальном уровне. Полевой устав британской армии, подготовленный в 1920 г., как и его переиздания межвоенной поры, включал лишь один небольшой (всего 28 страниц) раздел о войнах с «нецивилизованным противником», хотя на местах публиковались весьма объемные и содержательные наставления по «борьбе с дикарями» в соответствии с региональной спецификой (в горах на северо-западе Индии и джунглях Бирмы, прежде всего)¹¹. Схожая картина наблюдалась и на теоретическом уровне. Авторы самых известных военных трактатов эпохи Интербеллума в области колониального антиповстанчества делали основной акцент на универсальных принципах контрпартизанской борьбы, а не на уникальном опыте колониальных частей, обозначая эволюцию британской военной мысли в сторону возрастающего значения экспертного знания в обеспечении внутренней безопасности империи¹². Эта же мысль зафиксирована в некоторых официальных историях военных кампаний, в которых речь идет об антиколониальных протестах в форме «современного мятежа» (по терминологии генерал-майора сэра Ч.У. Гвинна) или «подпольной войны» (по определению подполковника Х.Дж. Симсона)¹³. Даже официальные истории, подготовленные вполне традиционно, в нарративном ключе – о восстановлении колониального порядка на северо-западной границе Индии в 1930-е годы – содержат изложение проблем, обусловленных, по твердому мнению авторов-составителей, сочетанием или даже переплетением привычных для пограничья форм борьбы с администрацией Раджа (набеги племенных ополчений, все чаще межплеменных дружин) и новых приемов и методов сопротивления (взаимодействие восставших племен и активистов Индийского национального конгресса)¹⁴.

Таким образом, несмотря на то что обеспечение колониального порядка являлось основным содержанием военной службы в пределах Британской империи в межвоенный период (адресованные потенциальным рекрутам агитационные плакаты наглядно иллюстрировали такое положение дел¹⁵), общая позиция армейской корпорации относительно стоявших перед нею задач заключалась в необходимости первоочередной, планомерной и регулярной подготовки вооруженных сил – как в метрополии, так и в заморских владениях – к эвентуальному конфликту с «первоклассными» державами (по классификации, принятой в профессиональной среде). На первый взгляд, это противоречие между реальным функционалом и формальным статусом заморских гарнизонов британской армии может показаться поразительным, учитывая, что речь идет о модерной европейской империи, находившейся в этот исторический момент на пике территориального роста. Однако выявление и контекстный анализ характерных для военного класса мотивов и соображений по вопросу учреждения колониальной армии в качестве самостоятельной институции позволяют рационализировать представления британского офицерского корпуса о военном строительстве на заморских территориях в межвоенный период в их собственной логике.

В этой связи для решения поставленной задачи предполагается взгляд на проблему (пере)определения функционала британской армии сквозь призму ее институциональной истории, апробированных в межвоенный период моделей деколонизации в части делегирования полномочий в вопросах безопасности местным элитам и колониальным властям, а также эволюции международных отношений после Первой мировой войны в связи с целенаправленными попытками революционной трансформации Востока под (интер)национальными лозунгами, с одной стороны, и стремлением Лондона обеспечить колониальный контроль над зависимыми территориями – с другой. Соответственно, внимание к военно-техническим, корпоративно-бюрократическим и структурно-функциональным аспектам этих ракурсов исследования многое проясняет как в вопросах применения вооруженных сил, так и в самой логике функционирования Британской империи в межвоенный период.

Во-первых, как замечает вслед за современниками Т. Мореман, на организационном и доктринальном уровне было очень трудно учесть весьма разнообразный колониальный опыт британских вооруженных сил и перевести его без смысловых потерь и разрастания объема на язык единой военной доктрины¹⁶. В наставлении по боевой подготовке 1934 г., например, указывалось, что спектр военных операций, к которым должна быть готова армия, включает «патрулирование империи, малые экспедиции, крупные экспедиции и национальную войну», причем как в «развитых», так и «неразвитых» странах¹⁷. Соответственно, акцент на колониальных кампаниях не только вступал бы в прямое противоречие с esprit de corps, сформированным логикой индустриальной войны, о чем упомянул и самый именитый британский эксперт Интербеллума в вопросах колониального антиповстанчества генерал Гвинн: «Для умов, привыкших думать в терминах Великой войны, полицейские функции армии, даже если они приобретают форму малой войны, могут показаться не имеющими особенного значения»¹⁸. Пристальное внимание к местной специфике военного дела повлекло бы иррациональное расширение общевойскового устава и учебных планов военных учебных заведений, что делало бы их попросту непригодными для подготовки офицерского корпуса в приемлемых временных, дидактических и финансовых рамках.

Во-вторых, добровольный принцип комплектования армии, к которому британские вооруженные силы вернулись после окончания Великой войны в рамках «правила десяти лет», заметно ограничивал возможности военного министерства по сравнению с ситуацией в другой крупной колониальной империи – Франции, где сохранялась система всеобщего воинского призыва и действовало активное «колониальное лобби»¹⁹. Звучали предложения об использовании корпуса морской пехоты для выполнения полицейских функций в империи и зонах влияния, однако речь шла, скорее, об обращении к американскому примеру, чем ко французскому (собственно, в Третьей Республике именно морская пехота была преобразована в колониальную армию в 1900 г.)²⁰. Однако наличие отдельной колониальной армии в межвоенный период являлось для Лондона вопросом не только выбора в пользу подготовки к колониальным кампаниям или к войне на континенте, но и наличия (скорее отсутствия) достаточного количества финансовых средств.

В этой связи достаточно посмотреть на стремительное сокращение британского военного присутствия на Ближнем Востоке в первые послевоенные годы – наиболее показательный в этом смысле пример – за счет перераспределения ответственности по обеспечению колониального порядка от армии в пользу ВВС («воздушный контроль»)²¹. Более того, в 1930-е годы, в связи с ростом военных угроз на европейском континенте, выделение средств на колониальную службу вообще рассматривалось военным командованием как непозволительная роскошь. Алармизм Имперского Генерального штаба, обусловленный не только активностью Германии, Италии и Японии в 1930-е годы, но и преувеличенными представлениями об их возможностях, побуждал военное командование рекомендовать властям сдержанный внешнеполитический курс и аккумулировать имеющиеся средства на подготовке к конвенциональной войне²².

При этом значительную роль в борьбе за бюджет, а также административный ресурс и назначения (как дома, так и за морями) играли корпоративные интересы. Бюрократическое соперничество по вопросу о приоритетах в подготовке и применении армии разворачивалось на нескольких уровнях одновременно. Противоречия существовали между Военным министерством и командованием Индийской армии по поводу характера и источников военных угроз, порядка и географии применения расквартированных на субконтиненте частей (в качестве имперского резерва), допустимых пределах «индианизации» силовых ведомств Раджа, хотя в межведомственной конкуренции с ВВС армейская корпорация выступала вполне согласованно. Имелись порой весьма серьезные трения между военными и гражданскими чинами о роли и значении политических офицеров на окраинах империи и правовых аспектах колониального антиповстанчества²³. Наконец, через всю эпоху Интербеллума красной нитью прошел затухавший и вновь разгоравшийся конфликт между сухопутными войсками и авиацией, облеченный в форму острой полемики об оптимальных методах и формах обеспечения колониального контроля, при том, что на тактическом уровне эти службы безопасности взаимодействовали вполне конструктивно²⁴. Публикационную активность представителей британского военного класса необходимо рассматривать именно в этом сложно устроенном контексте переплетавшихся и расходившихся интересов (на уровне отдельных ведомств и служб и по линии отношений между центром и периферией), учитывая отнюдь не случайное совпадение изложенных в их работах позиций со взглядами различных групп влияния в военной среде и эшелонах власти разного уровня, прямое участие некоторых авторов в бюрократических баталиях.

В-третьих, заметное влияние в этом вопросе, разумеется, оказывал кризис лояльности в Британской империи как таковой. Применительно к ситуации в Индии, все еще самом крупном и важном в экономическом и стратегическом отношении заморском владении короны, комментаторы в погонах указывали, что, поскольку «британский гарнизон может однажды оказаться между пожаром на границе (восстанием пуштунских племен. – С.М.) и мятежом в Индии и будет зависеть целиком от собственных сил и ресурсов, элементарная предосторожность требует, чтобы он размещался таким образом, как будто оккупирует чужую страну»²⁵. По мысли военных, только универсальная подготовка и полноценное техническое оснащение, а не специализация на колониальных кампаниях с заведомо более слабым в этом смысле противником, могли обеспечить военное преимущество перед вышедшими из подчинения туземными частями и стать достаточно надежной страховкой при таком развитии событий. Принятое в Индийской армии к тому времени разделение на войска прикрытия (Северо-западная пограничная провинция), полевую армию (резерв Имперского Генерального штаба) и силы внутренней безопасности (поддержка гражданских властей), приверженность которому неоднократно озвучивалась на страницах профессиональных изданий в рамках дискуссий о реорганизации Индийской армии после Первой мировой войны²⁶, – с учетом регулярной ротации частей между ними – являлось зримым выражением единого в своей основе подхода к институциональным и организационным параметрам оформления колониального функционала британских вооруженных сил на разных уровнях армейской корпорации Британской империи (при этом в Индии подготовка к пограничной войне традиционно имела более прагматичный характер, чем в метрополии).

Во время Второй мировой войны в связи с созданием Индийской национальной армии под руководством сотрудничавшего со странами оси Субхаса Чандры Боса и ростом популярности идеи достижения независимости Индии революционным путем²⁷ эта мысль будет звучать среди британского военного руководства еще отчетливее: «Сейчас мы полностью согласны, что на протяжении войны и, вероятно, некоторое время после ее окончания Индия должна рассматриваться по соображениям безопасности как оккупированная и враждебная страна»²⁸. Развитие событий на Ближнем Востоке в это же время (готовность Египта, Ирака и Ирана к достаточно широкому военно-политическому взаимодействию с Германией и Италией) только подтверждало, по мнению военных, верность решения об отказе от организационного оформления колониальных частей²⁹.

В-четвертых, в условиях финансовых ограничений и сокращения штата британской армии на зависимых территориях в межвоенный период ставка делалась на частичное замещение недостающей численности вооруженных сил за счет формирования туземных войск в качестве местных союзников и основных проводников колониальной политики Лондона в ее силовом исполнении. Применительно к середине – второй половине 1930-х годов можно говорить о существовании вполне рабочей модели постепенного делегирования ответственности от британских сил безопасности к местным армейским и полицейским структурам, включая их техническое оснащение и обучение офицерского корпуса и рядового состава, и в области военного мышления, и на уровне реальной политики. Так, «индианизация» Британской индийской армии – наряду с давней традицией набора туземных (сипайских) полков – рассматривалась некоторыми представителями военных кругов в одном ряду с созданием (реформированием) армий, провозгласивших независимость Египта и Ирака, а также подмандатной Трансиордании под контролем британских военных специалистов, как еще один способ компенсировать отсутствие у Великобритании собственно колониальных частей и сократить численность британского элемента в заморских гарнизонах империи³⁰. Сроки, масштабы и последствия этого процесса являлись предметом дискуссий³¹. Однако обеспечение внутренней безопасности за счет привлечения местного населения на военную службу представляло собой давнюю практику британского военного присутствия за рубежом и в межвоенный период по-прежнему рассматривалось как эффективный механизм колониального контроля³².

С наибольшим размахом такая модель внутренней безопасности на заморских территориях была реализована в зоне ответственности Королевских ВВС. «Воздушный контроль» опирался на тесное взаимодействие с набранными на местах вспомогательными отрядами (ассирийские, арабские и курдские части в Ираке, не говоря уже о самой иракской армии, Пограничные силы Трансиордании)³³. При этом в армии считали, что процесс делегирования полномочий в этом вопросе должен носить постепенный характер, особенно в Индии, учитывая ее пестрый этнический и религиозный состав, а также мозаику ее политической карты. Перспективы «индианизации» Британской индийской армии в профессиональной среде обсуждались в контексте как давних споров между индийским командованием и Индийской политической службой о роли политических офицеров в осуществлении колониального контроля на субконтиненте (и особенно в зоне племен), так и в рамках более широкой дискуссии о политической реформе в Индии в целом. Имевшие место противоречия находили отражение на содержательном уровне.

Комментаторы указывали, что набеговая активность пуштунских племен Северо-Западной пограничной провинции Индии обусловлена крепнущим в их среде представлением о возрастающей слабости британского правления: с каждой новой уступкой сторонникам самоуправления Индии и ростом их политического влияния в племенной среде в противовес традиционной власти вождей и старейшин, между тем как «на Востоке уважают силу, а не слабость»³⁴. Такая вполне ориенталистская трактовка идеального modus vivendi в отношениях с туземным населением в условиях внешнего управления экстраполировалась и на другие организованные по племенному принципу народы на Ближнем Востоке и в Африке, находившиеся под влиянием и в пределах Британской империи (прежде всего, арабы и курды), как, например, в довольно известной в свое время работе подполковника Ч.Э. Брюса, состоявшего при Политическом департаменте Раджа и занимавшего пост Верховного комиссара Белуджистана (1930–1931)³⁵.

В этом во многом обусловленном корпоративными интересами споре о перспективах косвенного управления в Индии между Политическим департаментом и военным командованием победа осталась за армией Раджа. Необходимые объемы финансирования и численный состав Индийской армии можно было обеспечить, только убедив власти в необходимости крупных гарнизонов в пограничье³⁶. В других британских владениях возобладала наиболее распространенная в эпоху Интербеллума модель непрямого правления – «воздушный контроль». Однако ключевым для армейской корпорации был вопрос, кому будет лояльна полностью «индианизированная» Индийская армия: британскому Раджу или выборным органам власти? В широком смысле ответ на этот вопрос имел значение и в отношении других в той или иной степени зависимых стран, обладавших собственными вооруженными силами: Египта, Ирака и Трансиордании. Восстановление британского влияния в Египте сразу после Первой мировой войны и в Ираке на начальном этапе Второй мировой войны наглядно иллюстрировало в оценках военных экспертов межвоенной поры значение возможности оперативного использования британских частей (подготовленных к конвенциональной войне) для обеспечения колониального порядка.

Некоторым в этом смысле залогом сохранения влияния метрополии считались хорошие отношения британского командования и военных советников с «туземными» офицерами. Но и они часто интерпретировались в ориенталистском ключе – комментаторы уделяли внимание фактору национальной идентичности, однако преувеличивали значение профессиональной или полковой солидарности³⁷. Игнорирование роста национального самосознания на зависимых территориях как ключевой опоры движений в поддержку национального самоопределения отличало многие работы военно-теоретического характера. В армии преодоление кризиса лояльности рассматривалось как тактическая задача в рамках колониального антиповстанчества. Его актуальная – на теоретическом и доктринальном уровне – модель была описана генералом Гвинном в 1934 г.³⁸ Решение этой проблемы на стратегическом уровне (устранение глубинных причин недовольства деятельностью колониальных администраций на местах) военные оставляли за политическим руководством, как и ее обсуждение. И такое видение роли вооруженных сил в преодолении многочисленных кризисов лояльности в Британской империи было артикулировано еще в начале 1920-х годов по итогам «Ирландской войны»³⁹.

В-пятых, весомую лепту в решение об отказе от формирования колониальных войск в качестве отдельной институции (со всей спецификой их подготовки и обеспечения) и сохранении с оперативной точки зрения более удобной (если не сказать – единственно возможной в складывавшихся обстоятельствах) традиционной армейской структуры на Ближнем Востоке и Индостане внесла междержавная конкуренция. Соперничество крупных игроков способствовало тому, что приграничные (окраинные и заморские) территории рассматривались одновременно как источники силы (экономика и международный авторитет) и слабости (отвлечение ресурсов в связи с убежденностью руководства в существовании эвентуальной внешней угрозы). Иностранная пропаганда, финансовая, военно-техническая и агентурная помощь антибританским силам в колониях и на других зависимых территориях, ставка на религиозные чувства мусульманских подданных европейских держав и крепнувшее стремление местных элит к национальной независимости дали о себе знать уже во время Первой мировой войны и получили продолжение в межвоенный период. На первый план в качестве основной трансграничной угрозы безопасности британских владений в 1920-е годы вышли Турция и Советская Россия/СССР⁴⁰. Персидский залив и Афганистан всеми сторонами не без оснований воспринимались как «ворота в Индию». В 1930-е годы место Анкары и Москвы в умах военных экспертов заняли Италия и Германия (при этом советская угроза с повестки также не ушла).

В этой связи комментаторы обращали внимание, что «военное министерство в Лондоне и военные департаменты в Симле являлись единственными военными организациями, достаточно подготовленными к планированию и проведению военных операций за морями вне пределов зоны их прямой ответственности»⁴¹. И речь шла не только о проекции британской военной мощи на просторах бывшей Османской империи, но также о необходимости учитывать новые внешние факторы. Неудивительно, что бригадир сэр У.Дж.Ш. Добби, наводивший порядок в Палестине во время вышедших из-под контроля полиции столкновений между арабской и еврейской общинами в 1929 г., охарактеризовал возникшую перед ним проблему как одновременно внутреннюю и внешнюю⁴². Временный командующий британскими вооруженными силами в Палестине (руководство ими накануне и после вспышки насилия в стране осуществляли ВВС) подразумевал амбивалентный характер задач, стоявших перед заморскими гарнизонами Великобритании в межвоенный период. Этот аргумент был одним из основных, к которым Добби и его коллеги по армейской корпорации прибегали, убеждая своих оппонентов, что на Ближнем Востоке воздушный контроль не пригоден для обороны империи.

* * *

Опасения британского военного и политического руководства, вызванные системными попытками Советской России/СССР расширить «туркестанский плацдарм» и персидский фронт мировой революции, а также проложить «афганский коридор» в Британскую Индию для стимулирования на этом субконтиненте протестных движений, оказывали заметное влияние на политику Лондона в сфере внутренней безопасности империи в 1920-е годы⁴³. Расширение масштабов и форм антиколониального протеста на фоне прихода НСДАП к власти в Германии с программой последовательного отказа от военных ограничений по Версальскому договору и активизации политики Италии в Африке и на Ближнем Востоке и Японии на Дальнем Востоке вызывали беспокойство профильных ведомств британского государственного аппарата⁴⁴ и стимулировали рост публикаций в прессе и профессиональных журналах о задачах армии в условиях Версальско-Вашингтонского миропорядка в 1930-е годы⁴⁵.

При этом к оценке фактора внешней угрозы в определении курса политики внутренней безопасности Британской империи следует относиться с известной долей осторожности, принимая во внимание специфику каждого из этапов межвоенной поры. Необходимо учитывать заинтересованность отдельных ведомств и служб в нагнетании (Имперский генеральный штаб и командование Британской индийской армии) или, напротив, минимизации (командование Королевских военно-воздушных сил, Министерство по делам колоний) военной тревоги, а также роль устоявшихся дискурсивных практик и понятий (прежде всего таких взаимосвязанных, как «русская/советская угроза» и «оборона Индии»)⁴⁶. В каком-то смысле повторялась ситуация начала XX в., когда процесс переориентации британских вооруженных сил с противостояния Российской империи в Большой игре на противодействие Германской империи также сопровождался спорами и трениями между Имперским Генеральным штабом и Индийским командованием из-за расхождений в оценке эвентуальных внешних угроз. Штабисты-планировщики в Индии преувеличивали вероятность и масштабы «русской угрозы», опираясь на интеллектуальный авторитет колониального знания армейской разведки⁴⁷.

Этот сюжет наглядно иллюстрирует значение институциональных фильтров в процессе принятия решений из области внутренней безопасности в рамках имперской политики Великобритании как до, так и после Первой мировой войны. Столкновение имперского (глобального и основанного на универсальном экспертном знании) и колониального (локального и опиравшегося на сведения об уникальной, местной специфике) подходов к обеспечению обороноспособности империи свидетельствует не только о конфликте ведомственных интересов вокруг распределения военного бюджета. Речь идет о кризисе идей в части представлений военного класса об угрозах внутренней безопасности империи. В межвоенный период к традиционным спорам внутри армейской корпорации между Военным министерством и региональными командованиями, обострившимся на фоне многочисленных кризисов лояльности от Ирландии до Индии, добавились новые проблемы, связанные с затруднительным процессом перевода информации о проблемах внутренней безопасности в аналитику, которая убедительно звучала бы в дебатах на Уайтхолле.

Во-первых, появилась насущная необходимость отстаивать свой взгляд на колониальный контроль в бюрократических баталиях с ВВС за финансирование и порядок соподчинения этих служб – на фоне роста обязательств и сокращения армии в соответствии с «правилом десяти лет» (1932) и медленного роста военных расходов и численности вооруженных сил в 1930-е годы. Во-вторых, серьезные опасения за безопасность заморских гарнизонов и ближайшее будущее британского присутствия в Азии, Африке, на Ближнем и Дальнем Востоке были связаны с новыми формами антиколониального протеста («герилья особого рода»), для которых современники изобрели свои понятия в 1930-е годы – «современный мятеж» (генерал Гвинн) или «подпольная война» (подполковник Симсон)⁴⁸.

Таким образом, для армейской корпорации одним из необходимых условий решения проблемы безопасности империи в условиях невиданной ранее взаимосвязи внутренней и внешней угроз являлся, на первый взгляд, парадоксальный (с учетом масштабов и разнообразия владений) отказ от учреждения колониальной армии как самостоятельного института. При этом ставка на сохранение как можно большего числа заморских гарнизонов в качестве «пожарных команд» на случай внутренних волнений (от коммунальных беспорядков до полномасштабных восстаний против метрополии) отражала не только привычную логику британского военного мышления, ориентированного прежде всего на подготовку к конвенциональной войне⁴⁹. Комментаторы выражали сомнения в верности политики на зависимых территориях, проявлявшейся в делегировании все больших полномочий избираемым местным властям, с одной стороны, и провальных, с точки зрения военных, попытках контролировать эскалацию антиколониальных протестов – с другой. При декларируемом абстрагировании армии от публичного обсуждения этого вопроса профессиональная дискуссия об институционализации колониальной армии (на разных площадках и уровнях, включая самые высокие кабинеты правительства) являлась на деле еще и способом политического высказывания – представители армейской корпорации таким образом получали возможность артикулировать свои соображения о степени стабильности принятой модели сохранения колониального порядка в форме, приемлемой для властных отношений в Великобритании в межвоенный период.

¹ Старейшая «фабрика мысли» при Военном министерстве (1831); профильное издание института (1857) – важнейшая дискуссионная площадка армейской корпорации в эпоху Интербеллума (индийский аналог – журнал учрежденного по аналогии Института объединенных служб Индии): Altham E.A. The Royal United Service Institution 1831–1931 // Royal United Services Institution (далее – RUSI). Journal. 1931. Vol. 76 (502). P. 235–245; Idem. The Royal United Service Institution. Fifty Years Ago // RUSI. Journal. 1945. Vol. 90 (558). P. 147–149.

² Консенсусное представление руководства Великобритании, что королевству в ближайшие 10 лет, начиная с 1919 г., не придется участвовать в «масштабной войне» (пролонгировано в 1929 и 1930 гг.).

³ Altham E.A. The Cardwell System // RUSI. Journal. 1928. Vol. 73 (479) P. 112.

⁴ Appleton G.L. The Cardwell System: A Criticism // RUSI. Journal. 1927. Vol. 72 (487). P. 593–594.

⁵ Edwards J.K. Second (Military) Prize Essay for 1927 // RUSI. Journal. 1928. Vol. 73 (491). P. 469.

⁶ Smith A.B. The Tasks of the Army // RUSI. Journal. 1934. Vol. 79 (513). P. 49, 53.

⁷ Цит. по: Moreman T. “Small Wars” and “Imperial Policing”: The British army and the theory and practice of colonial warfare in the British empire, 1919–1939 // Journal of Strategic Studies. 1996. Vol. 19. № 4. P. 107.

⁸ Wavell A.P. The Training of the Army for War // RUSI. Journal. 1933. Vol. 78 (510). P. 255.

⁹ Robertson D.E. The Organisation and Training of the Army in India // RUSI. Journal. 1924. Vol. 69 (474). P. 326.

¹⁰ Brighten E.W. The Senior Officers’ School // RUSI. Journal. 1928. Vol. 73 (489). P. 24–29; Burrows H.M. Junior Officers’ Schools // RUSI. Journal. 1928. Vol. 73 (490). P. 239–242; Sandilands H.R. The Case for the Senior Officers’ School // Ibid. P. 235–238; Ironside W.E. The Modern Staff Officer // RUSI. Journal. 1928. Vol. 73 (491). P. 435–447; Milling J.M. The Training of the Army Officer // Ibid. P. 518–524; McNair J.R. The Study of War by Junior Officers // RUSI. Journal. 1932. Vol. 77 (506). P. 244–259; Witts F.H. General Education at the Royal Military College // RUSI. Journal. 1932. Vol. 77 (507). P. 538–541; Cunningham A.G. The Training of the Army, 1934 // RUSI. Journal. 1934. Vol. 79 (516). P. 723–732.

¹¹ Field Service Regulations. Vol. II. Operations. The War Office (Provisional), 1920. См. подробнее: Moreman T. “Small Wars”… P. 107–110; Idem. The Army in India and the Development of Frontier Warfare, 1849–1947. London, 1998.

¹² Gwynn C.W. Imperial Policing. London, 1934; Simson H.J. British Rule and Rebellion. Edinburgh; London, 1937.

¹³ Record of the Rebellion in Ireland in 1920–1921, and of the Part played by the Army in dealing with it. 1922 // The National Archives. War Office (далее – TNA. WO) 141/93, 141/94; Military Lessons of the Arab Rebellion in Palestine, 1936. General Staff, Headquarters, The British Forces, Palestine & Trans-Jordan. February 1938 // TNA. WO 191/70.

¹⁴ Official History of Operations on the North-West Frontier of India. 1936–1937. Delhi, 1943; Official History of Operations on the North-West Frontier of India. 1920–1935. Pt. II. The Afridi and Red Shirt Rebellion, 1930–1931. The Mahmand and Bajaur Operations, 1933. Delhi, 1945.

¹⁵ See the World and Get Paid for Doing It // Imperial War Museum (далее – IWM). Art. IWM. Poster 7687; Join the Army and See the World // IWM. Art. IWM. Poster 13502.

¹⁶ Moreman T. “Small Wars”. P. 106–112.

¹⁷ Training Regulations. London, 1934. P. 1.

¹⁸ Gwynn C.W. Op. cit. P. 7.

¹⁹ Lyautey H. Du Role Colonial de L’Armee. Paris, 1900; Porch D. Bugeaud, Gallieni, Lyautey: The Development of French Colonial Warfare // Makers of Modern Strategy: From Machiavelli to the Nuclear Age / ed. P. Paret. Oxford, 1986. P. 376–407; Griffin C. A Revolution in Colonial Military Affairs: Gallieni, Lyautey, and the “Tache d’huile”. Paper prepared for the 2009 British International Studies Association Conference. Leicester, December 14–16, 2009.

²⁰ Woodington E.J. Functions and Future of the Royal Marines // RUSI. Journal. 1927. Vol. 72 (488). P. 755–766; Blumberg H.E. The Cardwell System and the Royal Marines // Ibid. P. 767–773.

²¹ Return showing the Actual Strength of the Army and Royal Air Force in India including Persian Gulf Ports, the E.P. Force, S. Persia and S.E. Persia and Aden on the 1^st December 1921. Simla. Superintendent, Government Central Press, 1922 // British Library (далее – BL). India Office Records (далее – IOR)/L/MIL/17/5/1265; Mesopotamia: demobilisation of British troops // BL. IOR/L/MIL/5/796; Maps Showing the Disposition of Troops in the Eastern Ottoman Empire and Surrounding Areas between 1919 and 1922 // BL. IOR. Mss Eur F112/571.

²² Бувери Т. Умиротворение Гитлера. Чемберлен, Черчилль и путь к войне. М., 2022. С. 114–125.

²³ Thomas M. Empires of Intelligence. Security Services and Colonial Disorder after 1914. Berkeley; Los Angeles, 2008. P. 107–144, 173–200; Tripodi C. Peacemaking through bribes or cultural empathy? The political officer and Britain’s strategy towards the North-West Frontier, 1901–1945 // Journal of Strategic Studies. 2008. Vol. 31 (1). P. 123–151; Idem. Edge of Empire: The Political Officer and British Tribal Control on the Western Frontiers of India, 1877–1947. Farnham, 2011; Idem. Politicals’, Tribes and Musahibans: The Indian Political Service and Anglo-Afghan Relations, 1929–1939 // International History Review. 2012. Vol. 34 (4). P. 865–886.

²⁴ Waldie D.J.P. Relations between the Army and the Royal Air Force, 1918–1939: PhD Thesis. London University, 1980; Walters A.J.C. Inter-War, Inter-Service Friction on the North-West Frontier of India and its Impact on the Development and Application of Royal Air Force Doctrine: PhD Thesis. University of Birmingham, 2017.

²⁵  Smith A.B. The Future of India’s Defence // RUSI. Journal. 1934. Vol. 79 (516). P. 810.

²⁶ Walker G.K. A Note on the Future Organization of the Auxiliary Force // The Journal of the United Service Institution of India (далее – JUSII). 1921. Vol. LI. № 224. P. 77–79; Martin H.G. India and the Next War // JUSII. 1922. Vol. LII. № 229. P. 323–341; Durnford C.N.P. Imperial Organization in relation to Imperial Defence // JUSII. 1926. Vol. LVI. № 244. P. 94–102; Haining R.H. Problems of Imperial Defence // JUSII. 1926. Vol. LVI. № 245. P. 9–31; Mackay D.S. An Aspect of the Training of the Auxiliary Force (India) // JUSII. 1927. Vol. LVII. № 248. P. 75–82; Duncan H.C. An Imperial Army // JUSII. 1927. Vol. LVII. № 249. P. 90–98; Arthur L.F. Organization of the Indian Army // JUSII. 1928. Vol. LVIII. № 251. P. 325–337; Dening B.C. The Future of the Fighting Services in India // RUSI. Journal. 1932. Vol. 77 (505). P. 1–11; Indianization of the Army – A Retrospect // JUSII. 1937. Vol. LXVII. № 287. P. 183–192; Armstrong A.G. Internal Security in India // RUSI. Journal. 1939. Vol. 84 (535). P. 521–527.

²⁷ Подробнее: Фурсов К.А. Нетаджи: жизнь и исчезновение Субхаса Чандры Боса. М., 2021; Куприянов А.В. Индия // Память о Второй мировой войне за пределами Европы / под ред. А.И. Миллера, А.В. Соловьева. СПб., 2022. С. 114–129.

²⁸ Note on the Internal Security problem in India. Most Secret. G.H.Q. 15.01.1943 // TNA. WO 106/3757. P. 1.

²⁹  Co-ordination of sabotage and subversive activities in the Middle East // BL. IOR/L/PS/12/570. Наиболее драматично события развивались в Ираке: Iraq Rebellion, 1941 // BL. IOR/L/PS/12/503; Iraq. Operations in 1941. Political control and use of services // BL. IOR/L/PS/12/2899. Подробнее: Фомин А.М. Британская политика и стратегия на Ближнем Востоке в 1941 г.: три войны «к востоку от Суэца» // Вестник Московского университета. Серия 25. Международные отношения и мировая политика. 2020. № 3. С. 191–221.

³⁰ Walker G.K. Op. cit. P. 77–79; Robertson D.E. Op. cit. P. 325–326; Indianization of the Army… P. 183–192. Британский контроль над египетской армией сохранялся до 1936 г., однако с 1937 г. в стране действовала британская военная миссия (помимо контингента в зоне Суэцкого канала), местные офицеры обучались в открытой британцами Военной академии Египта (1936) и военных учебных заведениях Великобритании: Бурова А.Н. Развитие армии Египта в период 1920–1940-х гг.: от незначительной силы до конкурентоспособного игрока // Вестник РГГУ. Серия «Политология, История. Международные отношения. Зарубежное регионоведение. Востоковедение». 2016. № 2 (4). С. 103.

³¹  Bird W.D. A Note on the Military Organization of Imperial Defence // RUSI. Journal. 1920. Vol. 65 (458). P. 338–343; Smith A.B. The Future… P. 810; Note on the Internal Security problem…

³² См.: Rossiter A. Britain and the Development of Professional Security Forces in the Gulf Arab States, 1921–71: Local Forces and Informal Empire: PhD Thesis. University of Exeter, 2014.

³³ Omissi D. Britain, the Assyrians and the Iraq Levies, 1919–1932 // The Journal of Imperial and Commonwealth History. 1989. Vol. 17 (3). P. 301–322; Idem. Technology and repression: Air control in Palestine 1922–36 // Journal of Strategic Studies. 1990. Vol. 13 (4). P. 41–63; Idem. Air Power and Colonial Control: The Royal Air Force, 1919–1939. Manchester, 1990.

³⁴ Official History of Operations on the North-West Frontier of India. 1920–1935; Official History of Operations on the North-West Frontier of India. 1936–1937.

³⁵ Bruce C.E. Waziristan, 1936–1937. The Problems of the North-West Frontiers of India and their Solutions. Aldershot, 1938. P. 59–61.

³⁶ Ferris J. Counter-Insurgency and Empire. The British Experience with Afghanistan and the North-West Frontier, 1838–1947 // War and State-Building in Afghanistan: Historical and Modern Perspectives / eds S. Gates, K. Roy. London; New Delhi, 2015. P. 83–95.

³⁷ См.: Tyrrell F.H. The Arab Soldier // RUSI. Journal. 1923. Vol. 68 (469). P. 82–88.

³⁸ Помимо упоминаний в работах современников, см.: Notes on Imperial Policing. WO. 30^th January, 1934 // WO 279/796 (вероятный автор – генерал Гвинн); Military Lessons of the Arab Rebellion in Palestine, 1936. General Staff, Headquarters, the British Forces, Palestine & Trans-Jordan. February, 1938 // TNA. WO 191/70. P. 169.

³⁹ Record of the Rebellion in Ireland…

⁴⁰ Так, генерал-лейтенант сэр Э. Холдэйн, выступая в Королевском институте объединенных служб с лекцией о подавлении восстания в Месопотамии в 1920 г., упоминал о «турецкой интриге» и «ужасах большевизма» как внешних факторах, осложнявших его задачи в этой стране: Haldane A. The Arab Rising in Mesopotamia, 1920 // RUSI. Journal. 1923. Vol. 68 (469). P. 63–81. См. также: The Bolshevik Menace [by “Mongolian”] // JUSII. 1926. Vol. LVI. № 242. P. 9–22; Dennys L.E. The Gold Medal Prize Essay, 1929 // JUSII. 1930. Vol. LX. № 258. P. 5–6; Muspratt S.F. The North-West Frontier of India // RUSI. Journal. 1932. Vol. 77 (507). P. 467–480.

⁴¹ Bird W.D. Op. cit. P. 338.

⁴² Waldie D.J.P. Op. cit. P. 160.

⁴³ Персидский фронт мировой революции. Документы о советском вторжении в Гилян (1920–1921) / сост. М.А. Персиц. М., 2017; Улунян Ар.А. Туркестанский плацдарм. 1917–1922: британское разведывательное сообщество и британское правительство. М., 2019; Советская Россия в борьбе за «афганский коридор» (1919–1925). Сб. док. / сост. Ю.Н. Тихонов. М., 2017; Сергеев Е.Ю. Большевики и англичане. Советско-британские отношения, 1918–1924 гг.: от интервенции к признанию. М., 2019.

⁴⁴ Одно из первых упоминаний об интересе Италии к панарабским движениям: Enclosure to Rome Chancery’s letter to Eastern Department № 291/6/35 of the 30^th March 1935. Pan Arab Congress 1933. Attitude of H.M.G. to a Pan Arab Movement // BL. OR/L/PS/12/2110. О политике Германии на этом направлении: Шерстюков С.А. Немецкая пропаганда на Ближнем Востоке (1914–1945). Барнаул, 2020; Мотадель Д. Ислам в политике нацистской Германии (1939–1945). М., 2020.

⁴⁵ Участники дискуссии перекрестным образом ссылались на публикации по этой проблематике в профильных изданиях и в прессе: Hudson C.E. The Tasks of the Army // RUSI. Journal. 1933. Vol. 78 (512). P. 773; Smith A.B. The Tasks… P. 47.

⁴⁶ Упоминания об эвентуальной угрозе Британской Индии со стороны СССР встречаются и в публикациях офицеров британской армии первой половины 1930-х годов, когда все более актуальными становились другие угрозы: Muspratt S.F. Op. cit. P. 470, 478–479; Smith A.B. The Future… P. 810.

⁴⁷ Hevia J. The Imperial Security State. British Colonial Knowledge and Empire-Building in Asia. Cambridge, 2012. P. 152–164.

⁴⁸ Более привычные термины «повстанец» и, соответственно, «антиповстанчество» в британской военной доктрине стали применять только с 1963 г.: Alderson A. The Validity of British Army Counterinsurgency Doctrine after the War in Iraq, 2003–2009: PhD Thesis. Cranfield University, 2009. P. 111.

⁴⁹ По мнению Комитета имперской обороны, в идеале все регулярные вооруженные силы империи в 1930-е годы – в метрополии, доминионах и Индии – должны были быть готовы именно к конвенциональной войне: Delaney D.E. The Imperial Army Project: Britain and the Land Forces of the Dominions and India, 1902–1945. Oxford, 2018. P. 201–229.

About the authors

Stanislav G. Malkin

Author for correspondence.
Email: s.g.malkin@mail.ru
ORCID iD: 0000-0001-9522-7926
Scopus Author ID: 57193670318
ResearcherId: F-1650-2016

Dr. Sci. (Hist.)

References

Supplementary files