Contesting the Kemalist State: The Land Question and the Grass Root Civic Activity in the 1920–1930s Turkey

Full Text

Проводившийся руководством Турции в 1920–1930-е годы курс реформ, нередко именуемый «кемалистской революцией», привел к радикальным изменениям во всех сферах жизни страны. Среди историков и социологов, изучавших общественно-политическую ситуацию в Турции в данный период, долгое время была распространена точка зрения об отсутствии или ограниченности низовой гражданской активности, ее бессистемности и дискретности¹. В своих работах такие исследователи, как Эрих Цюрхер, Фероз Ахмад, Якоб Ландау, Мете Тунчай, Чаглар Кейдер, Дмитрий Еремеев, Николай Киреев и другие отмечали, что сельское население раннереспубликанской Турции характеризовалось политической пассивностью и реагировало на усиливавшееся административное и налоговое давление со стороны кемалистских властей спорадически, а протесты, вызванные усилением эксплуатации крестьянства, не носили регулярный характер ² (к числу наиболее известных примеров следует отнести восстание, поднятое в начале 1925 г. шейхом Саидом, волнения в Менемене в 1930 г., события в Дерсиме в 1937–1938 гг.). В рамках широко известной концепции Шерифа Мардина ³ («центр – периферия») низкий уровень гражданской активности в сельской Турции в рассматриваемый период объяснялся имманентной оппозицией правящей элиты – Народно-республиканской партии (НРП), проводившей политический курс, направленный на модернизацию, – и большинства населения страны, продолжавшего держать за традиционные устои, и их определенной изоляцией друг от друга.

Вместе с тем комплексный анализ широкого круга источников, позволяющих выявить ключевые тенденции в общественной жизни Турции в 1920–1930-е годы, дает возможность подвергнуть ревизии устоявшийся ранее взгляд на исследуемую проблему, а также охарактеризовать основные формы низовой гражданской активности в рассматриваемый период и оценить ее масштабы. Особый интерес в контексте изучаемой темы представляют «народные колонки» в ведущих турецких изданиях 1920–1930-х годов – Cumhuriyet («Республика»), Son Posta («Последняя почта»), Tan («Рассвет»), Akşam («Вечер»), многочисленные петиции граждан, опубликованные в ежегодниках Великого национального собрания Турции (ВНСТ), выступления министров и депутатов, зафиксированные в протоколах его заседаний, мемуары видных государственных деятелей раннереспубликанской эпохи (министра общественных работ в 1930–1933 гг., министра юстиции в 1938–1939 гг. и главы МВД в 1943–1946 гг. Мустафы Хильми Урана, губернатора ряда крупных провинций Центральной, Восточной и Юго-Восточной Анатолии в 1920–1930-е годы Джемаля Бардакчи, губернатора Эрзинджана и автора фундаментального труда по истории этого города Али Кемали Аксюта) и отчеты партийных инспекторов, хранящиеся в фонде НРП Республиканского архива в Анкаре.

Важно отметить, что турецкая периферия не оставалась лишь пассивным реципиентом происходивших в стране изменений. Реакция сельского населения на усугублявшиеся земельные проблемы и усиление налогового бремени была достаточно системной и многообразной. Однако реальные возможности повлиять на ситуацию посредством низовой гражданской активности в тех формах, которые были доступны крестьянам, были ограничены вследствие того, что кемалистское государство и партийные функционеры выработали новые способы взаимодействия с периферией и установления контроля над ней. Претворяя в жизнь аграрные реформы, власти «Новой Турции» опирались на «ага» – крупных землевладельцев и богатых коммерсантов, игравших роль социальных партнеров и проводников влияния НРП⁴. Сотрудничество с ними обуславливало патрон-клиентский характер организации общественных отношений на периферии и способствовало росту теневой экономики, однако при этом гарантировало купирование остроты крестьянского протеста на том же низовом уровне, где он и зарождался. Раскрывая представленные тезисы в рамках настоящей статьи, автор рассматривает формы гражданской активности сельского населения как реакцию на обострение земельного вопроса в 1920–1930-е годы и анализирует структурные элементы социальной опоры кемалистcкой власти в регионах.

Первые два десятилетия после окончания Освободительной войны 1919–1922 гг. стали для турецкого общества временем серьезных испытаний. Последствия этой войны (истощение людских и материальных ресурсов, масштабная деиндустриализация) тяжелым бременем легли на плечи населения Анатолии, страдавшего не только от поборов интервентов, но и от принудительных реквизиций, проводившихся кемалистскими отрядами, в ходе которых на нужды армии у крестьян зачастую изымались последние запасы продовольствия⁵. В начале 1920-х годов в Турции наблюдался демографический спад. Население Анатолии сократилось с 16 до 13 млн человек. Одновременно с этим происходил процесс деурбанизации (доля горожан упала ниже 20%). Кемалистская Турция была преимущественно аграрной страной. Согласно официальной статистике, в конце 1920-х годов более 81% трудоспособного населения было занято в сельском хозяйстве, доля которого в валовом национальном продукте составляла почти 50% (этот показатель сохранялся на уровне более 47% и во второй половине 1930-х годов)⁶.

Социальный ландшафт Анатолии определялся тенденциями, наметившимися на рубеже XIX–XX вв. В этот период проводившиеся османским правительством реформы, направленные на модернизацию экономической жизни страны, привели к широкому распространению частной собственности на землю и коммерциализации аграрного сектора. Нововведения были поддержаны соответствующими законами⁷. «Националистическая» экономическая политика младотурок в 1914–1918 гг. способствовала формированию в Анатолии группы богатых землевладельцев и предпринимателей тюркского происхождения. С первых дней Освободительной войны они поддержали Мустафу Кемаля (Ататюрка) и его сторонников, рассчитывая тем самым сохранить недавно приобретенные земли, высвободившиеся после погромов и массовых депортаций греков и армян⁸. Крупные земельные собственники активно участвовали в деятельности многочисленных «обществ защиты прав» – патриотических организаций, создаваемых кемалистами для противодействия греческой и итальянской интервенции в различных регионах Анатолии. Во время войны и после ее окончания представители землевладельческой элиты выступали союзниками и опорой новой власти (наряду с военной бюрократией), что впоследствии во многом предопределило характер экономической политики правительства, благоприятствовавшей интересам этой группы населения, которая должна была обеспечить один из основных источников финансирования модернизации и строительства «Новой Турции» ⁹– сельскохозяйственные налоги. При этом увеличивалась фискальная нагрузка на крестьян и мелких фермеров, являвшихся объектом эксплуатации новых государственных монополий¹⁰. Доходы этих монополий формировали еще один важный экономический ресурс кемалистских реформ. Другой проблемой для большинства сельского населения Анатолии в рассматриваемый период стало несправедливое распределение государственных земель, особенно в наиболее урожайных областях.

С официальным провозглашением на сессии ВНСТ 29 октября 1923 г. Турецкой Республики приватизация сельскохозяйственных угодий ускорилась. В новых законах (кадастровых установлениях 1924 и 1925 гг.¹¹ и принятом в 1926 г. по «швейцарскому образцу» Гражданском кодексе¹²) прослеживалась логика решения большинства спорных вопросов землепользования через проведение повсеместной кадастровой регистрации и расширение доли частнособственнических хозяйств. Это позволило крупным землевладельцам в 1920–1930-е годы с помощью разнообразных мошеннических схем присвоить себе выморочные участки и даже наделы, предназначенные для распределения среди вынужденных переселенцев (в том числе прибывших в страну в ходе обмена населением с Грецией¹³). Весьма распространенным методом выдавливания крестьян с насиженных мест (с целью последующего присвоения их земель) было разрушение речных плотин для затопления сельскохозяйственных угодий. В конце 1920-х годов ухудшение финансового положения мелких фермеров из-за мирового экономического кризиса предоставило новые возможности богатым держателям земли для расширения своих владений путем скупки или конфискации участков попавших в долги собственников¹⁴.

От региона к региону ситуация разнилась, но общий тренд на экстенсивную приватизацию, формирование крупных частных хозяйств и притеснение мелких землевладельцев и крестьян прослеживался практически по всей Анатолии. Особенно рельефно это проявлялось в провинциях с плодородными землями, а также в тех районах, где сформировалась практика выращивания экспортных монокультур. Крупнейшие частные хозяйства с массой наемных рабочих и издольщиков концентрировались в специализирующейся на производстве хлопка Адане и прилегающих областях. Значительное число больших сельскохозяйственных ферм, выращивавших на экспорт (помимо хлопка) табак, виноград и инжир, располагалось в рассматриваемый период и в Эгейском регионе. На юго-востоке Анатолии в провинциях с большой долей курдского населения, во многом вследствие сохранения клановых порядков, также доминировали крупные хозяйства, держатели которых обладали серьезными финансово-экономическими ресурсами и заметным общественно-политическим влиянием. Согласно некоторым оценкам, в середине 1920-х годов 5% богатых землевладельцев ¹⁵ владели более чем 65% обрабатываемых угодий страны, около 33 тыс. крупнейших ферм Турции контролировали в общей сложности более 35% самых плодородных и привлекательных для ведения сельского хозяйства наделов¹⁶. Оборотной стороной сложившейся в первые годы республиканской эпохи ситуации стало огромное количество безземельных или испытывавших земельный голод крестьянских хозяйств, доля которых в конце 1930-х годов превышала 35%¹⁷. Положение усугубляло и достаточно низкое качество доступной и перераспределяемой государством земли, расположенной в болотистой или гористой местности и по большей части непригодной для обработки. Плодородных участков было крайне немного. Большинство из них оказались во владении богатых держателей крупных хозяйств.

Кемалисты, заинтересованные в поддержке землевладельческой элиты, в своей аграрной политике воздерживались от каких-либо радикальных шагов и отказывались от реализации программ справедливого перераспределения земли среди крестьян. Ухудшение экономического положения значительной части населения Турции на фоне мирового финансового кризиса конца 1920-х – начала 1930-х годов привело к разорению большого числа мелких и средних хозяйств, запустив цепную реакцию банкротств, обусловленных ростом фискальной нагрузки и кредитной задолженности¹⁸.

В своих мемуарах Мустафа Хильми Уран отмечал, что главным фактором недовольства кемалисткой властью в деревнях было непосильное для многих крестьян налоговое бремя. Ситуация осложнялась злоупотреблениями коррумпированных государственных инспекторов, утомительными и забюрократизированными процедурами выполнения фискальных обязательств¹⁹. В представлении большинства крестьян непомерные налоги символизировали жесткую эксплуатацию села со стороны правительства и растущих городов. Кемалисты прекрасно это осознавали и поэтому с большой помпой объявили в 1925 г. об отмене ашара (десятины) и ильтизама ²⁰ как «самой народной экономической реформе», направленной прежде всего на облегчение положения крестьян, составлявших большинство населения республики и «цвет нации» (как возвышенно говорил о них сам Ататюрк²¹).

Однако, как и во многих других странах, переживавших ускоренную модернизацию, в республиканской Турции налоги являлись важнейшим источником пополнения бюджета и главным ресурсом для проведения реформ. Поэтому для компенсации упущенных из-за отмены ашара поступлений власти увеличили другие обязательные платежи (поземельный, имущественный, подоходный) и ввели новые сборы (дорожный, авиационный)²². В конце 1920-х годов поземельный налог обеспечивал почти 14% всех фискальных поступлений²³. Фактически отмена ашара парадоксальным образом привела не к уменьшению, а к увеличению финансовой нагрузки на сельское население. Вследствие того, что большинство налогов, взимаемых в деревнях, относились к категории прямых и предполагали непосредственное взаимодействие с государственными инспекторами, тяготы жизни в республиканской Турции напрямую ассоциировались у крестьян с кемалистским режимом.

Таким образом, аграрные реформы 1920–1930-х годов не только не привели к решению земельного вопроса, но и способствовали ухудшению социально-экономического положения большинства сельского населения Анатолии.

Тяготы жизни крестьян, непосильные налоги и актуальность земельного вопроса являлись постоянными темами «народных колонок» в турецких газетах. Кемалистское правительство получало многочисленные открытые письма и петиции с просьбами решить назревшие проблемы в деревне. Эти проблемы неоднократно становилась предметом дебатов на конгрессах НРП. Их масштабы и острота осознавались многими представителями турецкой политической элиты. Неслучайно и президент Ататюрк (1923–1938), и глава правительства в 1923–1924 гг. и в 1925–1937 гг. Исмет-паша (Инёню) в своих выступлениях подчеркивали необходимость выделения бедным и безземельным крестьянам участков на залежных государственных землях. Эти заявления лишь подогревали недовольство большинства сельского населения Турции политикой местных властей, не спешивших выполнять указания государственного руководства.

Переселение в Анатолию нескольких сот тысяч турок с Балканского полуострова в рамках обмена населением с Грецией еще больше обострило земельный вопрос. Подавляющее число мигрантов составляли крестьяне. Перед переездом в Турцию они были вынуждены оставить свои участки и имущество, а предоставленные им правительством наделы оказались недостаточными для полноценного ведения собственного хозяйства²⁴. Крайний дефицит земли испытывали и юрюки – тюркские кочевые племена, которые вследствие широкого распространения частной собственности и коммерциализации аграрного сектора экономики столкнулись с практически полным отсутствием территорий, необходимых для занятия традиционным для этой группы населения страны отгонным скотоводством. Как отмечал в своих дневниках этнограф Али Рыза Ялман, «многие туркоманы ²⁵ потеряли и земли, и лошадей и отчаянно боролись за справедливость», сетуя на то, что власти не выполняют своих обещаний, что «они турки, но у них нет ни пяди земли»²⁶. Многие кочевые племена, гонимые с насиженных мест, были вынуждены скитаться в поисках пристанища.

В конце 1920-х годов растущее общественное недовольство бездействием кемалистов в аграрном вопросе вызвало волну петиций к правительству с требованиями справедливого распределения пустошей и пастбищ. C 1928 г. в регулярно публикуемых отчетах-ежегодниках ВНСТ фигурируют сотни индивидуальных и коллективных обращений с прошениями к властям выделить новые участки или разрешить использовать для сельскохозяйственных целей «ничейные территории»²⁷. Одни требовали немного пригодной для обработки земли, другие – разрешения занять покинутые после войны угодья²⁸, третьи – призывали выполнить обещания по справедливому распределению наделов. В 1930-е годы количество таких петиций только увеличивалось на фоне ухудшения экономического положения крестьян, многие из которых лишились имущества за долги. Преимущественно это были уже коллективные обращения, направлявшиеся не только в ВНСТ, но также и руководителям правящей партии. Так, в 1939 г. жители деревни Сарыбахче провинции Адана потребовали от властей и ответственных функционеров НРП выделить им для ведения хозяйства участки в районе плодородной низменности Чукурова²⁹, а крестьяне деревни Ташкесиги провинции Анталья направили петицию с просьбой передать им по кадастровой стоимости бесхозные и пустующие угодья³⁰. С аналогичными коллективными ходатайствами о выделении в пользование выморочных земель обращались к руководству НРП жители сел разных провинций Анатолии (от Гиресуна и Эрзурума до Коньи, Бурсы и Текирдага)³¹.

Другой формой низовой гражданской активности в 1930-е годы стали открытые письма в общенациональные газеты. Этот информационный канал использовался для того, чтобы донести до правительства и региональных властей проблемы и чаяния простых крестьян, особенно в тех случаях, когда чиновники на местах не спешили реагировать на прямые обращения. В одной из колонок, публиковавшихся в газете Son Posta, речь шла о безуспешных попытках жителей одной деревни в провинции Кютахья добиться от местной администрации разрешения использовать пустоши и незасеваемые поля³². В другом открытом письме рассказывалась история многодетного крестьянина, который, узнав об обещаниях правительства распределить бесхозные земли среди нуждающихся, обратился к региональным чиновникам с просьбой позволить ему возделывать давно пустовавшие участки, некогда принадлежавшие армянам, но получил отказ. «Почему же слова председателя правительства и действия местных властей столь не соотносятся друг с другом?» – задавался риторическим вопросом автор «народной колонки»³³.

В ходе инспекционных поездок по провинциям депутаты регулярно получали жалобы от крестьян на нехватку земли и неработающие механизмы по распределению необрабатываемых государственных угодий среди нуждающихся. В депутатских отчетах конца 1930-х годов зафиксировано множество подобных случаев в самых разных провинциях Эгейского и Средиземноморского регионов, а также в Центральной и Юго-Восточной Анатолии. Согласно одному из таких отчетов за 1939 г., только в деревнях района Килис провинции Газиантеп насчитывалось более 12 тыс. безземельных домохозяйств, которым требовалось в приоритетном порядке предоставить наделы из фонда государственных земель³⁴. Острота и масштабы аграрной проблемы стали очевидными и для премьер-министра Исмет-паши в ходе поездок по юго-восточным провинциям Турции в середине 1930-х годов. Большинство жалоб и просьб, с которыми местное население обращалось к главе правительства, сводилось к скорейшему перераспределению выморочных и стоявших под парами земель среди нуждавшихся крестьян. Многие из них вели отчаянную борьбу друг с другом за пригодные для обработки участки³⁵.

В населенных преимущественно курдами и ассирийцами деревнях Юго-Восточной Анатолии, где свои порядки устанавливали племенные вожди и крупные землевладельцы, а у НРП не было местных партийных организаций, борьба крестьян за землю и выживание приводила к широкому распространению бандитизма – преступлений против зажиточных фермеров, деревенских богачей-ростовщиков и представителей официальных властей. Анализируя природу общественного напряжения в регионах, министр здравоохранения и социального обеспечения в 1937–1945 гг. Хулуси Аталаш писал в 1938 г. премьер-министру Махмуду Джелалю Баяру (1937–1939) о предоставлении безземельным и малообеспеченным крестьянам наделов из государственных фондов как о ключевом факторе установления порядка и политической стабильности в Анатолии³⁶.

Острота земельного вопроса вынуждала правительство озаботиться его решением и включить земельную реформу в число приоритетных задач. Руководство НРП регулярно обращалось в своих выступлениях к проблеме острого дефицита земли у подавляющего большинства крестьян Анатолии³⁷. Выступая на открытии новой сессии ВНСТ 1 ноября 1928 г., Кемаль-паша подчеркивал необходимость скорейшего решения аграрного вопроса и ставил перед кабинетом министров соответствующую задачу, призывая использовать для этого имеющиеся ресурсы³⁸. В своем обращении к парламентариям спустя ровно год президент заявил, что трудящемуся на селе крестьянину нужно предоставить столько земли, сколько он в состоянии обработать, поскольку это «есть залог процветания страны»³⁹. Через семь лет, 1 ноября 1936 г., говоря с трибуны ВНСТ, Ататюрк отмечал, что новый земельный закон должен стать гарантией выделения каждой крестьянской семье «достаточного для существования надела»⁴⁰, а 1 ноября 1937 г. императивно потребовал от членов парламента и правительства, чтобы в Турции «не осталось ни одного безземельного крестьянина»⁴¹. Обосновывая (в ходе общения с депутатами парламентской фракции НРП в декабре 1936 г.) необходимость проведения новой аграрной реформы, Исмет Инёню заметил, что «число безземельных крестьян в стране превышает все мыслимые пределы… даже в самых благополучных деревнях, где земля разделена, почти половина жителей – безземельные»⁴².

При этом нельзя сказать, что правительство бездействовало. В первые два десятилетия существования республиканской Турции неоднократно осуществлялись попытки решения земельного вопроса. Однако эффективность этих мер оставалась невысокой. В 1929 г. ВНСТ приняло Закон «О распределении земли среди нуждающихся фермеров в восточных провинциях»⁴³, действие которого в 1930-е годы фактически распространилось на всю территорию страны⁴⁴. В 1930 г. одним из обязательных пунктов программы экономического развития Турции стало распределение выморочных наделов и пустошей. В 1934 г. принятие Закона «О переселении» ⁴⁵предоставило властям дополнительный правовой инструмент для выделения земель бедным крестьянам и нуждавшимся в дополнительных наделах мелким фермерам. На IV съезде НРП в 1935 г. проведение всеобъемлющей аграрной реформы было провозглашено одной из приоритетных задач партии и правительства⁴⁶. В ноябре того же года на обсуждение в парламенте был вынесен проект Закона «О переселении и земле», который предполагал национализацию необрабатываемых частных наделов и их дальнейшую передачу безземельным крестьянам, однако депутаты ВНСТ его не одобрили. Против принятия этого законопроекта выступали крупные землевладельцы, имевшие сильное лобби в правящей партии. Через два года правительство под давлением Ататюрка, намеревавшегося осуществить новое перераспределение земли среди крестьян (ввиду роста социальной напряженности в стране), выдвинуло инициативу по комплексному решению земельного вопроса – более либеральный законопроект об аграрной реформе, однако его рассмотрение затянулось и в итоге завершилось ничем⁴⁷. Преодолеть сопротивление землевладельческого лобби в НРП оказалось крайне трудно. Кроме того, принятию закона не благоприятствовали и политические изменения, произошедшие в конце 1930-х годов в стране и за ее пределами ⁴⁸ (в 1938 г. ушел из жизни Ататюрк, а через год разразилась Вторая мировая война).

Хотя проведение комплексной аграрной реформы так и не удалось осуществить, правительство в ручном режиме и точечно проводило распределение земель из государственного фонда среди крестьян. По данным турецкого историка Омера Лютфи Баркана, в 1920-х – первой половине 1930-х годов власти таким образом выделили в пользу нуждавшихся почти 6,8 млн дёнюмов (ок. 680 тыс. га) пахотной земли. Во второй половине 1930-х годов более 3 млн дёнюмов (ок. 300 тыс. га) были распределены среди 88,7 тыс. семей⁴⁹. Однако во многих случаях крестьяне, получившие наделы от государства (в среднем их размеры колебались от 3 до 10 дёнюмов, т. е. от 0,3 до 1 га), были крайне разочарованы их размерами. Это вызвало новую волну недовольства среди сельского населения Турции. «Государство дало мне 10 дёнюмов… но на урожай с них я себе не куплю и корки сухого хлеба, не говоря уже об одежде, соли и керосине», – подобную жалобу анатолийского крестьянина зафиксировал в своем дневнике турецкий просветитель Ферит Огуз Байыр⁵⁰.

Разочарование аграрной политикой кемалистов находило свое отражение и в депутатских отчетах о результатах инспекционных поездок в районные центры. Представители сельского населения Анатолии жаловались на мизерные размеры выделяемых наделов (не более 10 дёнюмов). В то же время власти не торопились распределять среди крестьян обширные государственные угодья, пустовавшие в течение многих лет⁵¹. Другой причиной недовольства являлась изнурительная процедура регистрации собственности. Порой возникала парадоксальная ситуация: крестьянин еще формально не успевал вступить в права собственника на выделенный надел, а его уже изымали за долги или в качестве обеспечительной меры для выплаты налоговых обязательств, или под каким-либо еще предлогом. В многочисленных петициях, направленных в ВНСТ в 1930-е годы, содержалось немало подобных жалоб. В коллективных обращениях к парламентариям крестьяне из Измира, Кайсери, Измита и других провинций выражали недовольство тем, что местная администрация насильно изымала только что выделенные государством участки, оливковые рощи и бахчи⁵². «Как можно требовать вернуть надел, который был выделен мне как безземельному крестьянину», – жаловался в своей петиции житель деревни Улуага провинции Нигде⁵³. Таким образом, одной рукой правительство давало землю, а другой ее отбирало.

На рубеже 1920–1930-х годов в Анатолии складывалась тяжелейшая социально-экономическая ситуация. Во многих деревнях десятки семей оказались на грани выживания⁵⁴. Для мониторинга ситуации на местах правительство ввело практику регулярных отчетов от губернаторов илов [55] (провинций) с подробной информацией о продовольственной ситуации и снабжении городов и сельской местности⁵⁶. В этих отчетах фиксировались факты голодных смертей и распоряжения о срочном привлечении Красного Полумесяца⁵⁷. На фоне тревожных сообщений МВД власти всерьез озаботились обострением экономической ситуации и нарастанием социальной напряженности, угрожавших общественной безопасности в Анатолии⁵⁸. Все это фиксировал и президент Ататюрк во время регулярных поездок по стране⁵⁹.

Нерешенность важнейших социально-экономических проблем, злоупотребления со стороны государственных чиновников, а также разорение большого числа мелких фермерских хозяйств богатыми землевладельцами и успешными коммерсантами, собирательно именуемыми в крестьянской среде «ага», способствовали росту теневой экономики и распространению бандитизма. Многие простые турки оказались между двух огней: с одной стороны, репрессивная государственная машина в лице жандармов и налоговых инспекторов, с другой – коррумпированные деревенские старосты и идущие на любые ухищрения банкиры-ростовщики и крупные землевладельцы-ага.

В большинстве анатолийских деревень и мелких городов именно ага, а отнюдь не представители местной администрации или руководители провинциальной организации НРП олицетворяли реальную власть. В провинциях, специализировавшихся на выращивании прибыльных товарных культур, где концентрировалась основная масса богатых фермерских хозяйств, они не только владели обширными земельными угодьями, но и фактически контролировали общественно-политическую жизнь. Ага поддерживали тесные связи с государственными чиновниками на разных уровнях, партийными функционерами, а также с полицией и судьями⁶⁰. В отдельных илах (например, в Бурдуре на юго-западе Анатолии с населением 80 тыс. человек в конце 1920-х годов⁶¹) нередко происходило сращивание власти и капитала, и все важные посты в местной администрации занимали владельцы крупнейших фермерских хозяйств, в других – ага располагали к себе администрацию, полицию и суды через взятки и «подарки»⁶². Как следует из регулярных инспекционных отчетов 1930-х годов, степень влияния богатых землевладельцев-ага доходила до того, что в Конье – крупнейшей провинции и главной житнице Анатолии – местные жители говорили столичному партийному инспектору, что «партия здесь – это Омер-ага»⁶³.

На низовом уровне ага формировали свои сети патрон-клиентских отношений, помогая нуждавшимся крестьянам и мелким фермерам с получением кредитов и решением мелких тяжб в обмен на лояльность и признание авторитета, тем самым выстраивая механизм воспроизводства собственного экономического влияния и социального престижа⁶⁴. Крупные землевладельцы стремились замкнуть на себя все вопросы общественной жизни в деревне. Ни одно, даже самое малозначительное дело, имевшее публичный резонанс (свадьба, семейные раздоры, споры о границах земельных наделов и т. д.), не оставалось без их внимания. Ага выступали естественными посредниками между крестьянами и местной администрацией, утверждаясь в глазах сельского населения в роли «единственной власти»⁶⁵. Как отмечала известный социолог Бехидже Боран, описывая социальные реалии первых десятилетий республиканской эпохи, «оказавшись в тяжелой ситуации или нужде… люди могли пойти только к местному ага»⁶⁶. Нередко крестьяне были даже вынуждены нести своеобразные «повинности» в пользу крупных землевладельцев-ага – выделять им часть урожая, отдавать лучшие фрукты и овощи, дарить овец или коров в знак благодарности за заступничество перед местными чиновниками или помощь в решении финансовых трудностей⁶⁷.

Патрон-клиентские отношения «местных элит» и кемалистских властей в корне опровергают распространенную с 1970-х годов концепцию Шерифа Мардина об оппозиции «центр – периферия» как модели общественного развития республиканской Турции⁶⁸. В рамках этой концепции «центр» (проводившие политику модернизации руководство страны и НРП) рассматривался изолированным от «периферии» – остальной части страны (преимущественно консервативной провинции). Напротив, кемалистское государство и партийные функционеры плотно взаимодействовали с периферией, опираясь на ага как на социальных партнеров и проводников своего влияния⁶⁹.

Наряду с формированием обширных патрон-клиентских сетей ага занимались экспроприацией земель бедных крестьян, нередко используя разнообразные мошеннические схемы. О хищнических методах выселения жителей деревень с насиженных мест подробно докладывал в своих выступлениях перед депутатами ВНСТ министр внутренних дел Шюкрю Кая (1927–1938)⁷⁰. Экономический кризис начала 1930-х годов увеличил масштабы проблемы: количество владельцев мелких хозяйств, лишившихся земли, оказавшись в долговой зависимости от ростовщиков из числа ага, росло в геометрической прогрессии⁷¹.

Наиболее драматично ситуация складывалась в отдаленных районах Восточной Анатолии, где крестьяне были фактически лишены прав на обрабатываемую землю и даже на собственные жилища. В своих мемуарах Али Кемали Аксют, бывший в начале 1930-х годов губернатором ряда юго-восточных и восточных илов, отмечал, что в провинции Урфа большинство деревень было поделено между несколькими крупными землевладельцами. Самые зажиточные из них имели «во владении» по 300 поселений, дельцы средней руки – от 30 до 40. В «своих» деревнях они продолжали собирать ашар и другие традиционные налоги, отмененные еще в середине 1920-х годов⁷². В отдельных областях в роли ага выступали влиятельные шейхи суфийских тарикатов, собиравшие с крестьян регулярные религиозные подати. Крестьяне были обязаны работать на их угодьях. В случае неповиновения шейхи имели возможность засудить строптивых односельчан⁷³. Еще более влиятельными были племенные вожди, требовавшие уплаты податей даже от тех членов подвластных им общин, которые уезжали в другие регионы страны в поисках новых экономических возможностей. Журналист Исмаил Хюсрев Токин в своей книге «Экономика турецкой деревни», опубликованной в 1934 г., приводил историю Сейита Рызы – «хозяина» 230 деревень в провинции Дерсим, который отправлял вооруженных людей для сбора отмененного джизье с уехавших на заработки в Измир и Стамбул одноплеменников и в случае отказа создавал невыносимые условия жизни для их родственников⁷⁴.

Ага устанавливали незаконные трудовые повинности для крестьян, а в отношении несогласных применяли разнообразные меры принуждения и шантажа⁷⁵. В мемуарах Джемаля Бардакчи, занимавшего в середине 1920-х годов пост губернатора Диярбакыра, приведены многочисленные свидетельства того, что крупные землевладельцы и племенные вожди обладали фактически абсолютной властью в своих регионах. Ага творили произвол в отношении крестьянского населения, умело манипулировали местными чиновниками, коррумпировали полицию и суды. «И чем больше им удавалось разжиться на незаконных поборах, тем богаче и влиятельнее они становились», – сетовал Дж. Бардакчи⁷⁶. Строптивых и несогласных ждал суд, готовый принимать ложные свидетельские показания и «штамповать» нужные местным ага приговоры. Как отмечает Бардакчи, из более 3,5 тыс. заочно приговоренных к тюремному заключению различными судами провинции Диярбакыр в 1926 г. большинство составляли крестьяне, воспротивившиеся незаконным поборам со стороны крупных землевладельцев, которые за щедрые подношения добивались особого расположения судей и полиции⁷⁷.

Другой социальной опорой власти кемалистов в деревне в рассматриваемый период являлись сельские старосты (мухтары). Их положение и полномочия регулировались Законом «О деревне», принятом в 1924 г.⁷⁸ Следует отметить, что сам институт сельского главы появился еще в середине XIX в. Формально мухтар председательствовал в совете старейшин, являвшимся главным административным органом в деревне, и должен был исполнять его решения. Однако во многих случаях советы старейшин существовали лишь на бумаге, а все властные полномочия брали на себя старосты⁷⁹. Как правило, ими становились представители наиболее влиятельных и зажиточных семей. Это порождало порочный круг: крупные землевладельцы стремились контролировать советы старейшин и сельских старост и манипулировали ими ради укрепления собственного материального положения, в то время как сами сельские старосты использовали свою должность для обогащения и в конфликтных ситуациях всегда стояли на страже интересов ага[80]. Во многих регионах Турции выборы мухтаров часто превращались в формальность. В деревнях Юго-Восточной Анатолии этот пост нередко занимали ставленники племенных вождей и крупных землевладельцев. Даже губернатор провинции иногда не имел возможности повлиять на ход выборов⁸¹.

Закон «О деревне» наделял сельского старосту широкими полномочиями. Он выступал посредником во взаимоотношениях между крестьянами и органами местной власти, в его непосредственные обязанности входило объявление и разъяснение правительственных постановлений и законов. Сельскому старосте (как и жандармам) вменялась задача обеспечения безопасности в деревне. Он также должен был оказывать содействие сборщикам податей, вести учет населения и налоговые реестры, организовывать сборы призывников в армию. Кроме того, согласно закону 1924 г., сельский староста имел право мобилизовывать крестьян на общественные работы, выступать в качестве мирового судьи при разрешении споров, а также облагать жителей деревни разнообразными трудовыми повинностями (прокладка дорог, строительство больниц, школ, мельниц и т. д.). Мухтар обладал правом взимать салма – особый налог для выполнения общественных обязанностей, которые включали обеспечение санитарных условий в деревне и закупку современной техники для внедрения прогрессивных методов ведения сельского хозяйства. Суммы, полученные при уплате этого налога, нередко использовались не по назначению⁸², а его сборы зачастую сопровождались злоупотреблениями⁸³. Составление реестра и определение объема обязательных государственных налогов тоже входило в круг обязанностей деревенского старосты. Именно он решал, какая часть домашнего скота входит в налогооблагаемую базу, а какая – нет, определял совокупный размер дорожного сбора и тех односельчан, которые должны были его платить⁸⁴. Однако самая ненавистная для крестьян обязанность старосты состояла в обеспечении взысканий с должников. Мухтар непосредственно участвовал в принуждении к погашению задолженности, задержании неплательщика, описи имущества и выставлении его на торги. Каждый житель села формально подчинялся старосте, обладавшим своим аппаратом принуждения – «деревенскими стражниками», неповиновение которым рассматривалось как преступление против представителей государственной власти⁸⁵.

Как отмечалось выше, сельским старостам вменялось в обязанность содействовать сотрудникам налоговой инспекции. Вследствие этого они редко вступались за должников-односельчан, а в большинстве случаев, напротив, пытались оказывать давление на неплательщиков. Как следует из отчетов провинциальных партийных инспекторов 1930-х годов, жители Коньи и Аксарая жаловались на многочисленные случаи, когда под давлением старост их земляки вынуждены были выставлять на торги все свое имущество и скот для единовременной выплаты налогов⁸⁶. Незнание крестьянами собственных прав и точного размера налоговых обязательств способствовало злоупотреблениям со стороны государственных чиновников, которые часто наживались на продаже имущества должников ⁸⁷ и незаконно принуждали их к общественным работам⁸⁸. Масштаб коррупции в среде сельской администрации и налоговых органов поражал провинциальных партийных инспекторов 1930-х годов⁸⁹.

Таким образом, в рассматриваемый период в аграрных районах Анатолии наблюдался своеобразный симбиоз партийно-административных структур и землевладельцев-ага. Всевластие последних в деревнях позволяло существенно ограничить протестную активность крестьянского населения, вызванную негативными последствиями кемалистских реформ.

* * *

Аграрный характер «Новой Турции» естественным образом ставил земельный вопрос во главу угла всех основных экономических и административных преобразований в стране. Ускоренная модернизация, проводившаяся кемалистскими властями, требовала соответствующего финансового обеспечения. Ключевым ресурсом проведения реформ становились налоги, а их бремя ложилось в первую очередь на плечи сельского населения. В условиях нерешенного земельного вопроса налоговая реформа привела к гипертрофированным формам эксплуатации крестьянства. Ее масштаб и последствия фиксировали функционеры НРП и даже президент Ататюрк, совершавший время от времени поездки по стране. Реакцией на все эти проблемы стал всплеск низовой гражданской активности, легальными средствами выражения которой являлись массовая публикация открытых писем и петиций к правительству в общенациональных газетах, индивидуальные и коллективные обращения к властям. Протест против эксплуатации принимал и криминальные формы, что вело к увеличению числа убийств и ограблений крупных землевладельцев и коммерсантов.

При всем понимании сложности и взрывоопасности ситуации на периферии в 1920–1930-е годы кемалисткое правительство так и не сумело найти адекватное решение аграрного вопроса. Вместо этого своеобразной формой купирования остроты социального протеста стало формирование причудливого симбиоза партийно-административных структур и землевладельцев-ага. Патрон-клиентские связи, сложившиеся в рамках этого симбиоза, не позволяли низовому гражданскому протесту выйти на более масштабный уровень и ограничивали его проявления на местах.

¹ О подходах к исследованию гражданского общества в странах Азии и Африки см.: Shlykov P. Non-western model of civil society in the Middle Eastern context: Promises and discontents // Russia in Global Affairs. 2021. Vol. 19. № 2. P. 137–140.

² См.: Atatürk and the Modernization of Turkey / ed. J.M. Landau. Leiden, 1984. P. 108–109; Keyder Ç. Türk Tarımında Küçük Meta Üretiminin Yerleşmesi (1946–1960) // Türkiye’de Tarımsal Yapılar (1923–2000) / eds Ş. Pamuk, Z. Toprak. Ankara, 1988. S. 163–174; Tunçay M. Türkiye’de Sol Akımlar, 1925–1936. İstanbul, 1991. S. 115; Ahmad F. The Making of Modern Turkey. London, 1993. P. 75–76, 99; Киреев Н.Г. История Турции. XX век. М., 2007. С. 178–186; Zürcher E.-J. Turkey. A Modern History. London, 2017. P. 195–196; Еремеев Д.Е. История Турецкой Республики с 1918 г. до наших дней. М., 2017. С. 118–153.

³ Mardin Ş. Center-Periphery Relations: A Key to Turkish Politics? // Daedalus. 1973. Vol. 102. Iss. 1. P. 169–190.

⁴ Подробнее см.: Metinsoy M. Kemalizmin Taşrası: Erken Cumhuriyet Taşrasında Parti, Devlet ve Toplum // Toplum ve Bilim. 2010. Sayı 118. S. 124–164.

⁵ См.: Boratav K. Anadolu Köyünde Savaş ve Yıkım // Toplum ve Bilim. 1981/1982. № 15–16. S. 61–75; Mahir Metinsoy E. Ottoman Women during World War I: Everyday Experiences. Cambridge, 2017. P. 1–9, 159–174, 195–198.

⁶ Tezel Y.S. Cumhuriyet Döneminin İktisadi Tarihi. İstanbul, 2000. S. 103–128.

⁷ Подробнее см.: Quataert D.G. The Commercialization of Agriculture in Ottoman Turkey, 1800–1914 // International Journal of Turkish Studies. 1980. Vol. 1. № 2. P. 38–55; Мейер М.С. Османская империя в XVIII в. Черты структурного кризиса. М., 1991. С. 154–170.

⁸ Yalman A.E. Birinci Dünya Savaşında Türkiye. İstanbul, 2019. S. 249–261, 339–346.

⁹ Это также отразилось на процессе конструирования национальной идентичности. См.: Шлыков П.В. Историческая политика в современной Турции // Электронный научно-образовательный журнал «История». 2020. № 11 (98). С. 3–4. DOI: 10.18254/S207987840010436–8

¹⁰ Буквально сразу с провозглашением республики в 1923 г. кемалисты объявили о монополизации производства соли, табачной и алкогольной продукции, сахара, спичек, пиломатериалов и т. д. См.: Demirbilek S. Tek Parti Döneminde İnhisarlar (1923–1946) // Çağdaş Türkiye Tarihi Araştırmaları Dergisi. 2012. Cilt 12. № 24. S. 203–232.

¹¹ Kanun № 474 (26.IV.1924) // Resmî Gazete (далее – RG). 26.IV.1924; Kadastro Kanunu (№ 658, 02.V.1925) // RG. 02.V.1925.

¹² Türk Kanunu Medenisi (№ 743, 17.II.1926) // RG. 04.IV.1926.

¹³ Конвенция об обмене греческим и турецким населением, подписанная представителями двух стран в Лозанне 30 января 1923 г. (т. н. Лозаннская конвенция), предусматривала одновременное переселение более 1,5 млн христиан из Анатолии в Грецию и свыше 500 тыс. мусульман из Греции в Анатолию.

¹⁴ Aksoy S. 100 Soruda Türkiye’de Toprak Meselesi. İstanbul, 1971. S. 56–58; Başer K. 1923–1950 Yılları Arasındaki Türkiye’de Toprak Dağılımı // Dumlupınar Üniversitesi Sosyal Bilimler Dergisi. 2013. Sayı 38. S. 203–215.

¹⁵ Жуковский П.М. Земледельческая Турция (Азиатская часть – Анатолия) / под ред. Н.И. Вавилова. М.; Л., 1933. С. 131–151; Tökin İ.H. Türkiye’de Köy İktisadiyatı (Ankara, Kadro Mecmuası Neşriyatı, 1934). İstanbul, 1990. S. 176–187.

¹⁶ Barkan Ö.L. Türkiye’de Toprak Meselesi. İstanbul, 1980. S. 478–479; Tezel Y.S. Op. cit. S. 344–349.

¹⁷ Barkan Ö.L. Op. cit. S. 478–479; Tezel Y.S. Op. cit. S. 344–348.

¹⁸ Atasağun Y. Türkiyede İçtimai Siyaset Meseleleri // İstanbul Üniversitesi İktisat Fakültesi Mecmuası. 1940. Cilt 2. S. 419–440.

¹⁹ Uran H. Meşrutiyet Tek Parti Çok Parti Hatıralarım. Ankara, 2017. S. 216–224.

²⁰ Ильтизам (араб. – «обязательство», «откуп») – откупная система в Османской империи, основанная на взимании натуральных налогов.

²¹ “Türkiye’nin gerçek sahibi ve efendisi, gerçek üretici olan köylüdür…” («Настоящий хозяин и господин Турции, главный производитель – это крестьянин…»). См.: Atatürk’ün Söylev ve Demeçleri. 3 cilt. Cilt 1. İstanbul, 2006. S. 219; “Köylü, hepimizin velinimetimizdir” («Крестьянин – наш благодетель»). См.: Gazi ve köylü // Cumhuriyet. 25.VII.1931. S. 1; “Köylü Milletin Efendisidir” («Крестьянин – цвет нации»). См.: Atanın Türk Milletine Temin Ettiği Büyük Eserlerden Biri de İktisadi İstiklalimizdir // Tan Gazetesi. 10.XI.1942. S. 1, 2, 8.

²² См.: Yılmaz G. Türkiye’de 1923–1938 Dönemi Maliye Politikası Uygulamaları // Marmara Üniversitesi İktisadi ve İdari Bilimler Dergisi. 2015. Cilt 27. № 2. S. 297–328.

²³ Hershlag Z.Y. Turkey: the challenge of growth. Leiden, 1968. P. 50–51.

²⁴ Bozdağlıoğlu Y. Türk-Yunan Nüfus Mübadelesi ve Sonuçları // Türkiye Sosyal Araştırmalar Dergisi. 2014. Cilt 180. Sayı 180. S. 9–32. См. также: Özsoy İ. İki Vatan Yorgunları: Mübadele Acısını Yaşayanlar Anlatıyor. İstanbul, 2003.

²⁵ Термин «туркоманы» (огузы-кочевники) нередко используется в качестве синонима более узкого понятия «анатолийских юрюков». См.: Gelekçi C. Türk Kültüründe Oğuz-Türkmen-Yörük Kavramları // Türkiyat Araştırmaları Dergisi. 2004. № 1. S. 9–18.

²⁶ Yalman (Yalgın) A.R. Cenupta Türkmen Oymakları: 2 cilt. Cilt 1. Ankara, 1977. S. 215, 221–222.

²⁷ TBMM Yıllık. Devre 3. İçtima 1. Ankara, 1928. S. 214–275 (“Arzuhaller”); TBMM Yıllık. Devre 3. İçtima 2. Ankara, 1929. S. 315–395 (“Arzuhaller”); TBMM Yıllık. Devre 3. İçtima 3. Ankara, 1930. S. 331–426 (“Arzuhaller”).

²⁸ TBMM Yıllık. Devre 3. İçtima 3. Ankara, 1930. S. 356.

²⁹ Ceyhan kazasının Sarıbahçe köylülerinin Çukurova harası arazisinden toprak istekleri // Devlet Arşivleri Başkanlığı Cumhuriyet Arşivi (далее – DABCA). Fon: 30–10–0–0 (MGM). 81–531–19. 19.08.1939.

³⁰ TBMM Yıllık. Devre 5. İçtima 3. Ankara, 1939. S. 346. (Arzuhal № 3362/3534).

³¹ Ibid. S. 405–406, 417, 435, 438 (Arzuhal № 4200/4426; 4211/4438; 4366/4601; 4613/4940; 4674/5003).

³² Toprak İstedik, Fakat Vermediler // Son Posta. 29.VI.1935. S. 6.

³³ Akçaabatta Hakkı Kaybolan Bir Köylü Vatandaşımız // Son Posta. 16.VII.1935. S. 6.

³⁴ DABCA. Fon: 490–1–0–0 (CHP). 514–2062–1. 09.02.1939.

³⁵ Öztürk S. İsmet Paşa’nın Kürt Raporu. İstanbul, 2008. S. 45, 61.

³⁶ DABCA. Fon: 30–10–0–0 (MGM). 123–879–10. 16.02.1938.

³⁷ Karaömerlioğlu M.A. Bir Tepeden Reform Denemesi // Birikim. 1998. Sayı 107. S. 31–47.

³⁸ Atatürk’ün Türkiye Büyük Millet Meclisi’nin III. Dönem 2. Yasama Yılını Açış Konuşmaları (1.11.1928) // TBMM Zabıt Ceridesi. D. III. Cilt 5 (1.11.1928). S. 2–5. URL: https://www5.tbmm.gov.tr/tarihce/ataturk_konusma/01_11_1928.pdf (дата обращения: 10.01.2024).

³⁹ Ibid. Dönem 3. Yasama Yılını Açış Konuşmaları (1.11.1929) // Ibid. Cilt 13 (1.11.1929). S. 2–4. URL: https://www5.tbmm.gov.tr/tarihce/ataturk_konusma/01_11_1929.pdf (дата обращения: 10.01.2024).

⁴⁰ Atatürk’ün Türkiye Büyük Millet Meclisinin V. Dönem 2. Yasama Yılını Açış Konuşmaları (1.11.1936) // Ibid. D.V. Cilt 13 (1.11.1936). S. 4–7. URL: https://www5.tbmm.gov.tr/tarihce/ataturk_konusma/01_11_1936.pdf (дата обращения: 10.01.2024).

⁴¹ Ibid. Dönem 3. Yasama Yılını Açış Konuşmaları (1.11.1937) // Ibid. Cilt 20 (1.11.1937). S. 3–9. URL: https://www5.tbmm.gov.tr/tarihce/ataturk_konusma/01_11_1937.pdf (дата обращения: 10.01.2024).

⁴² İnönü İ. Konuşma, Demeç, Makale, Mesaj ve Söyleşileri 1933–1938. Ankara, 2003. S. 254–257.

⁴³ Şark Menatıkı Dahilinde Muhtaç Zürraa Tevzi Edilecek Araziye Dair Kanun (№ 1505, 02.VI.1929) // RG. 11.VI.1929.

⁴⁴ DABCA. Fon: 30–18–1–2 (KDB). 12–46–2. 02.07.1930; Ibid. 22–52–8. 20.07.1931; Ibid. 53–28–5. 17.04.1935; Ibid. 56–59–18. 09.07.1935; Ibid. 78–76–4. 01.09.1937.

⁴⁵ İskân Kanunu (№ 2510, 14.VI.1934) // RG. 21.VI.1934.

⁴⁶ C.H.P. Dördüncü Büyük Kurultayı Görüşmeleri Tutulgası, 9–16 Mayıs 1935. Ankara, 1935. S. 80–81.

⁴⁷ Barkan Ö.L. Op. cit. S. 456–457.

⁴⁸ Ibidem.

⁴⁹ Aksoy S. Op. cit. S. 52–67.

⁵⁰ Bayır F.O. Köyün Gücü. Ankara, 1971. S. 164–166.

⁵¹ Gaziantep Mebusu Ali Cenani’nin seyahat raporu // DABCA. Fon: 490–1–0–0 (CHP). 1454–34–3. 1934.

⁵² TBMM Yıllık. 1930. Devre 3. İçtima 3. S. 333, 340, 347, 378, 382, 405 (Arzuhal № 3355, 3487, 3596, 4161, 4227, 4650).

⁵³ TBMM Yıllık. 1939. Devre 5. İçtima 3. S. 336 (Arzuhal № 3213/3383).

⁵⁴ Tökin İ.H. Op. cit. S. 141.

⁵⁵ Деление Турции на илы (административные округа) было официально введено в 1926 г.

⁵⁶ 21 ilin iaşe durumu ile ilgili raporların özeti // DABCA. Fon: 30–10–0–0 (MGM). 64–432–2. 13.01.1929.

⁵⁷ Tirebolu’nun Buğdalızir köyünde açlıktan dört kişinin öldüğü // Ibid. 120–858–5. 27.05.1930.

⁵⁸ Ankara’nın zirai vaziyetini bildiren rapor // Ibid. 64–432–10. 27.07.1930.

⁵⁹ Cumhurbaşkanının yaptığı yurtiçi gezilerinde… // Ibid. 2–11–1. 05.05.1931.

⁶⁰ Kıray M.B. Toplumsal Yapı Toplumsal Değişme. İstanbul, 2006. S. 99–116.

⁶¹ Kıvılcımlı H. Yol. 7: Müttefik: Köylülük. İstanbul, 1978. S. 30–31.

⁶² Ibid. S. 163–168.

⁶³ Cumhuriyet Halk Partisi milletvekillerinin seçim bölgelerini inceleme raporlarından özetler // DABCA. Fon: 490–1–0–0 (CHP). 725–481–1. 1935.

⁶⁴ Kıray M.B. Op. cit. S. 272–302.

⁶⁵ Galip A. (Trakyali). Köylü. Koy İçtimaiyatı // Ülkü. Halkevleri Mecmuası. İkinci Teşrin (Kasım). 1933. S. 326–332.

⁶⁶ Boran B.S. Köyde Sosyal Tabakalanma // Yurt ve Dünya. 1942. Sayı 15–16. S. 123–128. См. также: Dik E. Türkiye’de Erken Cumhuriyet Döneminde (1923–1930) “Köy” Sorunu // Ankara Üniversitesi SBF Dergisi. 2016. Cilt 71. Sayı 3. S. 693–729.

⁶⁷ Kıvılcımlı H. Op. cit. S. 67–70; Ziraat Bankası Münhasıran Çiftçilerin Bankası Olmalıdır // Cumhuriyet. 10.III.1931. S. 3; Ziraat Bankasından Para Almağı Zorlaştıran Sebepler Nelerdir? // Cumhuriyet. 16.III.1931. S. 3; İttifak edilen bir nokta // Cumhuriyet. 18.III.1931. S. 3; Ziraat Bankası ve Tüccar // Cumhuriyet. 31.III.1931. S. 3.

⁶⁸ Mardin Ş. Op. cit.

⁶⁹ DABCA. Fon: 490–1–0–0 (CHP). 696–367–1. 24.11.1937; Metinsoy M. Op. cit. S. 124–164.

⁷⁰ TBMM Zabıt Ceridesi (68. Birleşim – 14.6.1934). D. 4. Cilt 23. Ankara, 1934. S. 155–156.

⁷¹ Zorbalık Ortadan Kalkmalı! // Cumhuriyet. 19.X.1931. S. 3; Galip A. (Trakyali). Op. cit. S. 326–332; Aksoy S. Op. cit. S. 56–58; Kıvılcımlı H. Op cit. S. 69–70; Kıray M.B. Op. cit. S. 272–302.

⁷² Kemâlî A. Erzincan. İstanbul, 1932. S. 197–202; Kıvılcımlı H. Op. cit. S. 82–83.

⁷³ Kemâlî A. Op. cit. S. 197–202; Uluğ N.H. Tunceli medeniyete açılıyor. İstanbul, 2007. S. 94–99.

⁷⁴ Tökin İ.H. Op. cit. S. 179.

⁷⁵ Kemâlî A. Op. cit. S. 196–197.

⁷⁶ Bardakçı C. Toprak dâvasından siyasî partilere. İstanbul, 1945. S. 14–15; Tökin İ.H. Op. cit. S. 178–179.

⁷⁷ Bardakçı C. Op. cit. S. 11–15, 33, 41–45.

⁷⁸ Köy Kanunu (№ 442, 08.III.1924) // RG. 07.IV.1924.

⁷⁹ Makal M. Bizim köy: bir köy öğretmeninin notları. İstanbul, 1978. S. 79–80.

⁸⁰ Kıray M.B. Op. cit. S. 112–114; Boran B.S. Op. cit. S. 123–128; Dik E. Op. cit. S. 693–729.

⁸¹ Kıvılcımlı H. Op. cit. S. 30, 134–137.

⁸² Tugal S. Yeni Köy Kanunu Tasarısı Hakkında // İdare Dergisi. 1951. Yıl 22. Sayı 210. S. 46–75; Idem. Yeni Köy Kanunu Tasarısı Hakkında // İdare Dergisi. 1951. Yıl 22. Sayı 212. S. 14–30.

⁸³ Nar A. Anadolu günlüğü. İstanbul, 1998. S. 59–60.

⁸⁴ Şose ve Köprüler Kanunu (№ 1525, 10.VI.1929) // RG. 12.VI.1929.

⁸⁵ Köy Kanunu…

⁸⁶ DABCA. Fon: 30–10–0–0 (MGM). 79–520–3. 06.01.1931.

⁸⁷ Ibid. Fon: 490–1–0–0 (CHP). 620–36–1. 31.12.1936.

⁸⁸ Ibid. 724–477–1. 07.02.1931.

⁸⁹ Ibid. 655–182–1. 21.08.1935; Ibid. 721–464–2. 08.11.1937; Ibid. 696–367–1. 24.11.1937.

About the authors

Pavel V. Shlykov

Author for correspondence.
Email: shlykov@iaas.msu.ru
ORCID iD: 0000-0002-0331-430X

кандидат исторических наук, доцент кафедры истории стран Ближнего и Среднего Востока, доцент кафедры востоковедения

References

Supplementary files