On the Origin of the Borrowing Верги in the Russian Northern-Western Dialects

Full Text

Рукописный сборник заговоров, известный под названием Олонецкого (далее ОС), примечателен тем, что фиксирует не только русскоязычные тексты второй четв. XVII в., но и 11 записей на карельско-вепсском диалекте, которые встречаются в двух частях рукописи, писанных разными почерками¹. Такое соседство неудивительно ввиду происхождения сборника: оба писца были носителями новгородского диалекта или говоров северо-восточной новгородской периферии², контактирующих в том числе с финноязычным населением. Особенный характер этой связи вскрывает запись на лл. 19 об.–20, представляющая собой фиксацию обрядов, проводившихся над новорожденным теленком.

1. Прочтение записи

И В. И. Срезневский, и А. Л. Топорков читают завершающий фрагмент обряда сходным образом: восѣ тебѣ, sемлѧ ма^т, верча ѿ сеи животине; старой поблю^дi, а молодоⁱ по^дроди [Срезневский 1913: 493], Восе тебе, земля мат(и), верча³ от сей животине; старой поблюди, а молодой подроди [Топорков 2010: 110–111]. Однако при обращении к рукописи ОС выяснилось, что во втором почерке начертание графемы ч имеет более выраженную чашечку (Рис. 2), и, соответственно, место следует читать как верга ѡ(т) сеи животине.

Рис. 1. Верга (л. 20)

Рис. 2. Образец написания г: че(т)верга (л. 40)

Рис. 3. Образец написания ч: в очи (л. 20)

Приведем запись обряда в упрощенной орфографии и со знаками препинания; в круглые скобки помещены выносные буквы:

Ка(к) телѧта не стоѧ(т), тому слова. Ка(к) телѧ корова роди(т), и то мо(к)рое телѧ пока не ѡближе(т) ма(т), взѧ(т) то телѧ и ѡбволо(чі) на посолон(ь) ѡколо но(г) пере(д)ни(х) и задниі, да рѧ(д) ѡ(б)воло(к)ші при(к)лони(т) то телѧ головою, поклони(т) к мт҃р[и] в ноги, а гово(р): «Прості ты, ма(ті), свое дѣтѧ на се(і) свѣтъ поить и корми(т)».

Г(ж)⁴ ѡ(б)воло(к)ши поклони(т), а г(ж) говори, да взѧ(т) гве(р)стѧ(н)но(і) каме(н), да ѡ(б)вѧѕа(т) в бѣлои плато(к), а вѧза(т) куко(л)ко(і), да красно(і) нитко(і) ѡ(б)ви(т), да положы в ноги в за(д)ние, гдѣ корова стои(т), в наво(з), а говори: «Восе тебѣ, землѧ ма(т), верга ѡ(т) сеи животине, старои поблю(ди), а молодо(і) по(д)роди».

2. Дискуссия

В «Словаре областного олонецкого наречия в его бытовом и этнографическом применении» впервые отмечается лексема верги — так, в форме мн. ч., в составе выражения ставить верги, которое, согласно Г. И. Куликовскому, имеет два значения [Куликовский 1898: 9]:

«Вéрги ставить — (Неккула) делать зарубки, метки на деревьях для отыскания, напр., обратного пути в незнакомой чаще леса; для этой цели большей частью надламывают ветки дерев, мимо которых прошли; (Ялгуба, Свирь) если болен кто-либо из семьи или же из домашнего скота, то считается нужным “ставить верги”: для этой цели берут понемного чаю, сахару, лоскуточков, конфект и идут с этим в баню, или на перекресток (если больна скотина). Здесь, прочитав заговор, принесшее бросают назад себя через голову».

В начале XX в. о сочетании ставить верги писал Я. Калима, который также выделял два значения, возводя верги к разным прибалтийско-финским словам. Так, по мнению ученого, лексема в значении ‘делать зарубки, метки на деревьях’ родственна олон. virga ‘полоска, борозда’, люд. virg ‘метки, вырезанные на дереве’, вепс. virg ‘метка, зарубка на дереве’, эст. virg ‘полоска, борозда’ [Kalima 1919: 84–85], в то время как верги из второго примера может восходить к фин. verha ‘жертва’: «Вероятно, от этого слова следует отделить ставить верги в значении ‘совершать определенное магическое действие, когда кто-то в семье или скот болен’ <...> Возможно, что верги здесь восходит к другому прибалтийско-финскому слову, а именно — к финск. verha ‘жертва’»⁵ [Kalima 1919: 85]. Такого же мнения придерживаются М. Фасмер и авторы статьи из «Словаря русских народных говоров» [Фасмер 1986: 294, Филин (гл. ред.) 1969: 125]; связь верги ‘заклинание, чары, колдовство’ с фин. verha ‘жертва’ упоминается и в книге О. А. Черепановой [Черепанова 1983: 84]⁶.

Важное наблюдение о вергах делает В. Н. Топоров в статье, посвященной древнеиндийским заговорам (разрядка автора! — А. А.): «Ср.: ве́рги ставить ‘делать зарубки, метки на деревьях’ “для отыскания, например, обратного пути в незнакомой чаще леса; для этой цели большей частью надламывают ветви дерев, мимо которых прошли” (Куликовский), ср. [СРНГ 4, 1969, 125], или: ве́рги ‘заклинания’ “...Если болен кто-либо из семьи или же из скота, то считается нужным „ставить верги”, — для этой цели берут понемногу чаю, сахару, лоскуточков, конфект и идут с этим в баню или на перекресток ... Здесь, прочитав заговор, принесенное бросают назад себя через голову” (Куликовский, там же, 125). Ср. также русск. диал. верга́ть ‘бросать’, ‘швырять’ (: из-верга́ть), но и ве́рзить ‘свергать’, ‘поражать’ (“Бог верзит сатану, — сверзил долой с неба”) [СРНГ 4, 146] и др.» [Топоров 1995: 70]⁷.

Позднее российские исследователи обсуждают преимущественно лексему верги ‘зарубки, метки на деревьях’. Л. П. Михайлова считает, что слово относится к этимологической группе со славянским корнем *vьrg-/*verg-, равно как и ряд других лексем, зарегистрированных на Северо-Западе: кемск. верег ‘некошенная полоса травы’, петрозаводск. иверенье ‘лоскутья’, беломорск. верезейка ‘дверца в заборе, калитка’ [Михайлова 1999: 20]. К предположению Я. Калимы возвращается С. А. Мызников, который обращает внимание на тот факт, что «на территории Северо-Запада устройство подсеки активно практиковалось, как у русского, так и у прибалтийско-финского населения... для выбора участка находили смешанный или лиственный лес (предпочтительнее) на возвышенном месте, помечали его, делали зарубки на деревьях: верги (Петрозав. Олон., Куликовский), вепс. virg ‘затеска или другой знак на дереве, указывающий дорогу, место’ (СВЯ, 635), ливв. virgu ‘подтеска, затес’ (СКЯМ, 406)» [Мызников 2004: 165–166]. А. Е. Аникин соглашается с мнением С. А. Мызникова и приводит в пример еще одно заимствование — арханг. выргут ‘знак-ориентир возле убитого зверя во время морской охоты’ из фин. диал. virkotie ‘тропа с вехами, указателями’ [Аникин 2013: 270].

В словарной статье С. А. Мызников, говоря о верги в значении ‘зарубки, метки на деревьях’, сопоставляет лесему с «ливв. virga ‘полоска, борозда’... люд. virg ‘метки, вырезанные на дереве’, ‘зарубки на дереве’, вепс. сев. v’irg, v’erg ‘метка, зарубка на дереве’, с балтийской основой прибалтийско-финских данных, ср. латыш. virdze (из *virge) ‘большая куча’, verdze ‘длинный ряд’» [Мызников 2019: 128–129]. Лексема верги ‘заклинания, чары, колдовство’ и А. Е. Аникиным [Аникин 2013: 270], и С. А. Мызниковым возводится к фин. verha ‘жертва’ [Мызников 2019: 129].

Как видно, исследователи имеют в своем распоряжении лишь две цитаты, заимствованные из словаря Г. И. Куликовского. Пример из ОС, таким образом, является не только самой ранней фиксацией лексемы с религиозно-мистическим значением, но и единственной — в форме ед. ч. Представляется, что запись обряда содержит сведения, которые могут помочь при определении этимона и истории его развития, однако для того, чтобы приблизиться к решению этого вопроса, необходимо обратить внимание на употребление лексемы verha в неславянском материале.

3. Verha в финских диалектах

Ценный материал содержится в статье Л. Хакулинена, который подробно фиксирует ритуальные действия, сопровождающие создание и использование verha [Hakulinen 1936]. Приведем запись из рукописного словаря А. Неовиуса «Sakkulan ja Metsäpirtin murteen sanaluetello»⁸ (совр. поселок Громово и Запорожское сельское поселение Ленинградской обл.), отметившего, что лексема verha могла быть первичным наименованием со значением ‘жертва’ (совр. фин. uhri):

«“Verha (стихотв.) — одежда; подношения, состоящие из прутьев, воды или серебряной пряжки и сделанные для того, чтобы задобрить воздух, воду или землю, откуда пришла болезнь; возможно, это слово — исходное для понятия offer”. Сначала гадают на то, что является источником болезни; если выяснилось, что болезнь пришла, например, из источника, то тогда снова гадают, что нужно положить в качестве verha. Если выяснилось через гадание, что она хочет в качестве verha воды из реки или из того же источника, то тогда берут оттуда воду и читают “водные” приветственные слова, и немного воды оттуда бросают обратно в источник, и варят с маслом, и приветствуют дом, воздух и т. п., и используют ее для купания, и эту воду выплескивают на баню в качестве verha, и читают “банные” приветственные слова, и купаются в воде, и выливают трижды под голову. Если получилось узнать через гадание, что нужны прутья ольхи или березы в качестве verha, то их бросают на землю и читают “земельные” приветственные слова, и вокруг головы или тела обворачивают три раза» [Hakulinen 1936: 61–62].

Сходные обряды были зарегистрированы в нескольких населенных пунктах и позднее, во время экспедиции 1935 г. Вот что необходимо делать при создании maaverhat и suolaverhat, по записям из г. Койвисто (совр. Приморск, Выборгский р-н Ленинградской обл.) и с острова Сескар:

1) «Verha — довольно важный способ лечения. Например, для человека, который испугался, нужно сделать verhat, maaverhat или suolaverhat на том месте, где произошел испуг. Maaverhat: с места, где произошел испуг, или с места, от которого поднимается земля (т. н. “нос земли”), нужно взять земли и варить, прикрыв, в закрытом крышкой сосуде, или положить землю в лист бумаги и оборачивать три раза вокруг больного, и воды вылить на голову. Воду затем бросить обратно на то место и произнести: “Возьми землю в качестве verha, дай мне вечное здоровье”. Suolaverhat: делается так же, как maaverhat. Воду бросить по ветру: “Возьми ты verha, дай нам здоровье”. Также, если на лице появились прыщи и держатся, необходимо взять земли с трех мест и надавить ею на лицо, и положить землю обратно»;

2) «Когда проклятия падают на членов семьи, делается verhat. В воду кладут серебряные деньги и соль, этой водой моются, вода выливается по ветру и читаются две рифмованные строки: “Возьми ты имущество, дай мне здоровье”. Из земли делается maaverhat. В воду кладут землю, варят, моют больное место, и выливают на землю со словами: “Возьми ты имущество, дай мне здоровье”» [Hakulinen 1936: 62].

Наконец, как пишет Л. Хакулинен, в говоре дер. Лумбила (около Сямозера) была отмечена лексема с метатезой — vehra — которая обозначала деньги, положенные под угол здания в качестве жертвы духу дома [Hakulinen 1936: 63].

Большй массив данных о verha (в том числе основанных на статье Л. Хакулинена) приводится в статье «Этимологического словаря финского языка», согласно которой это слово имеет значение ‘жертвенный дар; колдовство (делается, например, в случае болезни или когда купленную корову приводят домой); в родник бросается полотенце или другая тряпка, которой обмылся больной в этом источнике (ингермл.)’ [Itkonen, Joki, Peltola 1978: 1703]. Приведем некоторые фиксации; населенные пункты указаны в скобках:

maa-, suolaverhat (Койвисто, Сескар) ‘земля или соль (Койвисто: в сосуде, закрытом обернутой в бумагу крышкой), которая используется в лекарственных целях’;

verho ‘жертва’ (Soikk.⁹, Ингермл.), ‘жертва из ткани’ (Калевала)’, kädenverho ‘дополнительное подношение в каком-нибудь обряде’ (Muol.¹⁰); ‘маленький подарок — например, детям’ (Рауту);

карел. verha ‘жертва’ (Суоярви), verhu (gen. verhan) ‘(жертва лесу или воде — например, куриное яйцо; Tul.¹¹), ‘голова’ (Сямозеро)’, vierhańe (Тверь) ‘жертва (говорится перед хозяевами при извинении или в просьбе)’, verhoittoa (sg. 1 p. prs. -tan) ‘жертвовать’ (Суоярви), ‘задабривать жертвами’ (Сямозеро);

люд. verhad pl. ‘жертвенный дар’;

вепс. vˊerh (обычно pl. -ad) ‘(завернутый в тряпку) жертвенный дар перед образом святых или дар, сделанный с другим намерением’;

водск. vera < verha ‘жертва’.

Олон. верги ‘колдовство, которое проводится, когда болен кто-нибудь из членов семьи’ возводится к форме мн. ч. verhad [Itkonen, Joki, Peltola 1978: 1704], а лексема фиксируется только в населенных пунктах в совр. Ленинградской обл. и Карелии, т. е. на территориях, находящихся в тесном контакте с русскоязычными людьми.

4. Миграция лексемы

Суммируя сведения, можно заключить, что при помощи слова verha обозначается некоторый материальный предмет, выступающий в качестве дара в различных обрядах: для излечения или защиты домочадцев. Большинство обрядов сохраняют сведения о действии, которое сопровождает подношение дара, что, на наш взгляд, может быть ключом к разгадке происхождения лексемы — его подбрасывают¹². В русскоязычном материале ритуальное бросание отмечается и в записи обряда из словаря Г. И. Куликовского, на что первым обращает внимание В. Н. Топоров, и в указании к обряду над новорожденным теленком в ОС, причем дар в последнем — какое-то количество крупного песка или щебня (ср. с maaverhat), обернутое белым платком в форме куколки и обвитое красной ниткой — напоминает maaverha.

Со значением ‘бросать, кидать’ в древнерусских памятниках зафиксирован церковнославянский в форме инфинитива глагол врещи, вьргоу [Аванесов (гл. ред.) 1988: 498–499] (собственно др.-рус. инфинитив выглядел как *веречи), который мог образовать отглагольное существительное, совпадающее с формой прич. наст. вр. И. ед. муж. вь́рга. Поскольку глагол врещи относится к акцентной парадигме а и имеет наосновное ударение [Зализняк 2011: 349], лексема ве́рга становится близка акцентуационной системе прибалтийско-финских языков, что могло послужить дополнительным фактором, поддержавшим освоение ими исходно русской лексемы. По данным С. А. Мызникова, «в русских говорах [г] является в большинстве случаев рефлексом прибалтийско-финского [h]: кагач (вепс. kahač)» [Мызников 2004: 353], что говорит об их сопоставимости и, соответственно, вероятности существования обратной модели пересчета.

Если наше предположение верно, то лексема verha могла появиться в неславянских диалектах не ранее утраты редуцированными статуса самостоятельных фонем (в частности, изменение редуцированных в сильной позиции в /о/ и /е/ происходило во 2-й пол. XII — сер. XIII в. [Попов 2020: 373–374]), поскольку содержит корень с проясненным ь: праслав. *ĭ > древнерус. e > фин. е. Непроясненные редуцированные ъ и ь отражаются в заимствованиях как u и i соответственно — ср. с фин. lusikka < древнерус. лъжька, фин. akkuna < древнерус. окъно.

5. Выводы

Представляется, что лексема verha является результатом нейтрального влияния одной языковой системы на другую, славянской — на прибалтийско-финскую, в которой получает большее распространение. Обычно такие лексические единицы бытуют в зоне этноязыковых контактов, отмечаются достаточно редко и являются полными синонимами к уже имеющимся словам — при этом строго соблюдается семантическое тождество и фонетическая близость к лексеме языка-источника [Мызников 2004: 29]. Примеры из этимологического словаря финского языка убедительно свидетельствуют об употреблении verha на достаточно ограниченной территории, находящейся в контактной зоне с русским населением. При этом хорошо известна синонимическая лексическая единица — uhri ‘жертва’ из швед. offer < offr¹³ [Itkonen, Joki, Peltola 1978: 1517], широко употребительная, например, в Библии¹⁴.

¹ Подробнее об истории и составе ОС см. в [Топорков 2010: 37–86]. О понятии карельско-вепсский применительно к ОС пишет С. А. Мызников [Мызников 2010: 286–310].

² Для диалектов обоих писцов характерны переход ударного [ê] > [и], полное оканье, твердое качество <ж>, реализация долгого глухого шипящего в виде [͞ш’], звонкого — [͞ж], неразличение аффрикат, синкретизм сущ. * çа-скл. Р.–Д.–М. ед., флексия -ыма/-има у прилагательных в Т. мн., конструкции с экзистенциально-модальным есть при формах настоящего времени. В части, записанной вторым почерком, также отмечены предлог ув, взрывной характер звонкого задненебного, флексия -амы/-ямы у существительных в Т. мн., И. п. в клаузах с причастиями. При этом в обеих частях сборника отражаются два типа синкретизма Р.–Д.–М. ед. существительных *çа-скл., что можно интерпретировать и как смешение, типичное для данной половины столетия, и как использование нескольких разновременных источников [Алексеева 2020: 128–150].

³ В последнем издании лексема верча получает следующее объяснение: «Верча — платок, связанный в виде куколки и обвитый ниткой; ср. диал. верча, сущ. 1) вид пряжи, приготовленной с помощью закрутки нитей руками, а не веретеном (Пенз.); 2) половик, сотканный из тряпок, нарезанных в виде ленточек (Тул.) (СРНГ 1969/4: 171); верчь — 1) способ прядения без веретена (Тул., Пенз.); 2) то, что изготовлено таким способом (Тул., Пенз., Ряз.) (Там же); верча, деепр. от вертеть — 1) вращать, крутить; 2) поворачивать в разные стороны; вить, свивать; 3) катая, крутя, делать, изготовлять что-л. (СРЯ XVIII в. 1987/3: 51)» [Топорков 2010: 210].

⁴ Трижды.

⁵ Здесь и далее перевод мой — А. А.

⁶ Благодарю анонимного рецензента за указание на данную работу — А. А.

⁷ Благодарю анонимного рецензента за указание на данную работу и любопытное употребление однокоренного глагола в заговоре, записанном П. С. Ефименко в кон. XIX в.: «на очи ему лихому человѣку наверги бѣлое бѣльмо» [Ефименко 1878: 196] — А. А.

⁸ Список диалектных слов дер. Саккула и Метсяпиртти.

⁹ В словаре отсутствует раскрытие сокращения.

¹⁰ В словаре отсуствует раскрытие сокращения. Предполагаем, что имеется в виду Muolaa (Ленинградская обл.).

¹¹ В словаре отсуствует раскрытие сокращения. Предполагаем, что имеется в виду Tulomdjärvi (Тулмозеро, Пряжинский район Карелии).

¹² О ритуальном бросании в славянских странах см. в работе [Виноградова 1999].

¹³ Фонема /f/ в прибалтийско-финских говорах отсутствовала, поэтому в заимствованиях из шведского она передавалась через /p/, /v/ или /h/ в конце слога [Мызников 2004: 356].

¹⁴ В качестве примера приведем цитату 1Цар 15.22: Silloin Samuel sanoi: Kumpi on Herralle mieleen, uhrit vai kuuliaisuus? Kuuliaisuus on parempi kuin uhri, totteleminen parempi kuin oinasten rasva / И отвечал Самуил: неужели всесожжения и жертвы столько же приятны Господу, как послушание гласу Господа? Послушание лучше жертвы и повиновение лучше тука овнов.

About the authors

Alina S. Alekseeva

Author for correspondence.
Email: alevtina.sergeevna@gmail.com
Russian Federation, Moscow

References