The third integrative wave in sociology. Part i: the relevance of a new agenda

Full Text

Введение. Дискурс кризиса в социологии в последние годы стал неотъемлемой частью теоретических дебатов в социологическом сообществе. Цели этого дискурса разнятся среди исследователей, оценки кризиса флуктуируют от констатации его вымышленности до выводов о грядущей смерти дисциплины [Дудина, 2013; Vandenberghe, Fuchs, 2019; House, 2019; Бэр, 2020]. Популярность дискурса кризиса можно вслед за Дж. Деланти объяснять тем, что проблематизация вплоть до провозглашения «конца социологии» является частью самокритичной природы социологии [Delanty, 2023]. Однако это не объясняет флуктуаций дискурса. История социологии показывает, что они обусловлены тем, что научная дисциплина развивается не линейно [Иванов, 2022], чередуются периоды теоретико-методологического размежевания, фрагментации и периоды стремления к интегрированности, повышению связности. Кризисы открывают путь обсуждению гипотезы конца социологии и сдвигам к ее новому развитию. Актуальные истоки нового теоретизирования можно найти в волнообразной исторической динамике социологии. В статье сделана попытка обрисовать перспективы теоретического развития социологии, исходя из анализа смены периодов ее интеграции и фрагментации.

Классика: от протосоциологии к первой интегративной волне. Начальные этапы истории социологии были временем фрагментации. Доминировал акцент на уходе от старого, на поиске различий. Нарастало разнообразие идей и подходов. В 1820–1870-х гг. позитивизм О. Конта, эволюционизм Г. Спенсера, исторический материализм К. Маркса и Ф. Энгельса и другие проекты науки об обществе провозглашали разрыв с философской традицией, фокусировались на конфликтном развитии капитализма, выдвигали проекты лучшего общества. Несмотря на антифилософскую постановку проблемы науки об обществе и на концептуальные основы социологии, концепции Конта, Маркса, Спенсера и др. не были социологией. В их фокусе оставалось выведение универсального закона развития человечества в рамках доктрины, охватывающей бытие и познание. Это была протосоциология. Совокупность созданных тогда проектов науки об обществе оставалась на грани между научным знанием и философскими и мировоззренческими доктринами.

Протосоциология в России 40-х гг. XIX в. оказала заметное влияние на характер дискуссий о путях развития страны. Сформировались течения «западников» и «славянофилов». Под влиянием европейских поисков науки об обществе и в противовес им в 1860– 1870-х гг. были созданы концепции, укорененные в российских социальных реалиях и дебатах, но демонстрирующие стремление раскрыть универсальные законы устройства и развития общества. Теория исторических типов Н. Данилевского и субъективный метод П. Лаврова и Н. Михайловского предлагали проекты «научного» объяснения и «справедливой» направленности общественного развития.

На протяжении 1880–1910-х гг. период фрагментации продолжился. В стремлении продемонстрировать общие для социологов предмет и метод Э. Дюркгейм, М. Вебер, Г. Зиммель, Ф. Теннис, В. Зомбарт, В. Парето, представители Чикагской школы создали работы с акцентом на различия: на реализм и номинализм, теоретическую и эмпирическую социологию, между традиционностью и современностью социальной жизни. Эти работы, много критиковавшиеся, теперь ценятся за вклад в формирование стандартов работы социологов. Это был этап классической социологии. Совокупность исследований конца XIX – начала XX в. предопределила развитие социологии как дисциплины, имеющей свои предметную область и исследовательские методы.

Классики предложили отчетливые признаки социологии. Но возникло разнообразие ее видов, от которых ведут происхождение современные научные школы и направления. Разные виды социологии – результат разного видения предметной области и методологии. Дюркгейм с его социологизмом, Вебер с понимающей социологией, Зиммель и Теннис с формальной социологией, европейские школы теоретической социологии, Чикагская школа эмпирической социологии стремились конструировать и легитимировать социологию разными путями. Умножая разнообразие концепций предмета и методов социологии, углубляя различия между ними, классики фрагментировали изучаемую социальную реальность. Классическая социология – это и классифицирующая социология, превращающая исследование любого явления в дифференциацию его на типы, виды, классы, кластеры и т. п. Ныне этот исследовательский паттерн обеспечивает социологическим работам элементарный уровень научности и профессионализма, но введен этот паттерн в социологию, чтобы отделить современный тип социальности от традиционного. Это различение можно найти у пропагандиста методологии идеальных типов Вебера в его противопоставлении традиционного и рационального действия и хозяйства. Есть он у позитивиста Дюркгейма с его различением механической и органической солидарностей, альтруистического и эгоистического самоубийства, у волюнтариста Тенниса в его сопоставлении общности и общества, у эмпириков Томаса и Знанецкого в анализе крестьянского быта в Европе и городской жизни в Америке. Общество как целое, как единый организм остался у протосоциологов и классиков социологии метафорой либо утопическим горизонтом теоретизирования, а социальная реальность фрагментирована на множество структур и процессов, тяготеющих к контрастным типам социальности.

В России развитие и институционализация социологии, обретение ею классических форм происходили в тот период аналогично Западной Европе и Северной Америке. Российская социология была частью ядра, из которого шло распространение дисциплины на периферийные страны и регионы [Connell, 2007: 5–6]. Разделяя с французскими, британскими, американскими и германскими коллегами по «имперскому» ядру взгляды на предмет и методы, российские социологи в первые десятилетия ХХ в. свою научную дисциплину развивали, двигаясь по расходящимся направлениям: позитивистскому, неопозитивистскому, неокантианскому, марксистскому. Самым известным выразителем разнонаправленности и фрагментации социологии был М. Ковалевский. Не создав оригинальной теории, он, тем не менее, внес вклад в теоретическую социологию, одним из первых разрабатывал концепцию многофакторности социального прогресса. Он отстаивал модель, в которой социальное развитие определяется географическими, демографическими, психологическими, интеллектуальными, экономическими и политическими факторами.

В 1920–1950-х гг. характер развития социологии изменился: период фрагментации сменился периодом интеграции. Дискуссии предшествующих лет о том, какой быть социо- логии, что является ее предметом и каковы методы, сформировали специфику социологии – автономное её положение среди социогуманитарных дисциплин.

Но созданные первыми классиками типологии и классификации форм социального взаимодействия, интеграции и солидарности, общностей и т. д. не образовывали единой концептуальной системы, то есть теории. В ходе эмпирических исследований шло накопление фактического материала, объем и разнообразие которого росли и требовали систематизации. Актуальной стала проблема синтеза, создания общесоциологической теории, которая объединяла бы достижения классиков, обобщала результаты, получаемые эмпирической социологией. В объединенных новой повесткой социологических работах доминировала ориентация на связи, на поиск общности. В результате эти работы образовали первую интегративную волну и стали неоклассической социологией.

Идеей общесоциологической теории, объясняющей комплекс социальных явлений и интегрирующей прежние и новые достижения, пронизаны выдающиеся теоретические работы середины прошлого века: «Современные социологические теории» и «Социальная и культурная динамика» П. Сорокина, «Структура социального действия» и «Социальная система» Т. Парсонса, «Традиционная и критическая теория» М. Хоркхаймера и его совместная с Т. Адорно «Диалектика просвещения».

Результатом стали не только большие теории (Сорокин, Парсонс, Франкфуртская школа), но и эмпирические проекты, длившиеся по нескольку лет и генерировавшие массивы данных, использовавшихся для решения крупных задач бизнеса, госуправления, социальной политики. Среди «гигантов» эмпирической и прикладной социологии можно выделить социальное картографирование Чикаго Р. Парка и Э. Берджеса, Хотторнские эксперименты с участием Э. Мэйо, исследование массмедиа П. Лазарсфельдом, проект «Авторитарная личность» Т. Адорно и др.

В советской России развитие социологии в 1920–1950-х гг. также шло в направлении интеграции и создания большой теории. Это была авторитарно-административная интеграция, роль большой теории играл исторический материализм – доктрина о законах общественно-исторического развития. С конца 1920-х гг. практика рассуждений о сущности и проявлениях такого рода законов господствовала три десятилетия, заменив собой немарксистские социологические теории и формы эмпирических исследований. Социологи других направлений были выдавлены из профессии и из страны. Сталинская «интеграция» в социальной теории производила сильное впечатление на внешних наблюдателей, как и сталинская индустриализация. СССР выглядел альтернативой экономически и идеологически. Многим американским и европейским социологам середины XX в. перспектива развития социологии виделась в «конвергенции» элементов больших теорий – структурного функционализма и исторического материализма в универсальной теоретико-методологической концепции.

Интегративная логика, сближавшая социологов, характерная для больших теорий и больших эмпирических проектов середины XX в., проявилась и в подходах к социальным изменениям, развитию общества. На смену концепциям, рисующим разные траектории развития общества как пути разрыва с прошлым, исходя из разных образов будущего, пришли концепции единой современности – Modernity. Эта модель социальной динамики представлена в теориях М. Леви и Т. Парсонса, в идее П. Сорокина о конвергенции «западного» и «восточного» социокультурных типов, в концепции единого индустриального общества Р. Арона.

От парадигмального кризиса ко второй интегративной волне. В 1960–1970-х гг. произошел парадигмальный кризис, положивший конец первой интегративной волне в развитии социологии. Он открылся взрывным ростом критики господства макросоциологических, позитивистских и объективистских представлений о предмете, методах и предназначении социологии. С созданием множества концепций, претендующих на статус парадигмы, исследовательская деятельность социологов стала развиваться в направлении дробления их сообщества на группы, придерживающиеся альтернативных подходов. Рост микросоцио- логических, интерпретативных и активистских концепций в этот период перевел научную дисциплину на этап постклассической социологии, увеличив теоретико-методологическое разнообразие, но и восстановив баланс, нарушенный неоклассической социологией, экспансией макросоциологических и позитивистских подходов.

Присутствовавшая в социологии со времен Дж. Г. Мида, М. Вебера, А. Шюца идея изучения человеческого действия в 1960-х гг. была превращена новым поколением исследователей в орудие борьбы против больших теорий с их сосредоточенностью на макроуровне социальной реальности и неспособностью объяснять взаимодействие людей. Дж. Хоманс с теорией социального обмена, А. Турен с социологией действия, Г. Блумер с символическим интеракционизмом, П. Бергер и Т. Лукман с феноменологической социо- логией, И. Гофман с порядком интеракций, Г. Гарфинкель с этнометодологией пытались реконструировать социологию, сделав ее наукой микроуровня человеческого действия. Обращение исследователей к такого рода подходам подорвало господство макросоцио- логических теорий. В это же время объектом критики стала «квантофрения» социологии, – стремление социологические данные и выводы сводить к статистическим выкладкам, а социологический анализ – к манипулированию цифрами. В 1960–1970-х гг. такого рода критика получила поддержку в социологическом сообществе и стала основой противостояния с «жесткими» количественными методами «мягких» качественных методов. Эти методы, построенные на интерпретации не подвергаемых статистическим процедурам данных о смыслах, которые люди придают событиям, отвечают концепции социологии как науки о взаимодействиях людей, которую продвигали Г. Блумер, П. Бергер, Т. Лукман, Г. Гарфинкель, И. Гофман и их последователи. С этого времени проекты исследования объективных структур, гигантские массивы данных, представляющие социальную реальность языком статистического анализа, стали замещаться исследованиями, сконцентрированными на субъектности людей, сводящимися к нарративам на обыденном языке.

Позитивизм подвергался критике за неадекватность методов исследований, за объективизм позиции исследователя как независимого наблюдателя социальных процессов. Критика традиционной теории Франкфуртской школой еще в 1930-х гг. нашла отклик в социологическом сообществе через три десятилетия. Обличение «конформизма» традиционной теории стало трендом. Концепции «критически-рефлексивной» социологии, развенчивающей объективистские притязания больших теорий, развивали Ч. Р. Миллс и Э. Гоулднер, испытавшие влияние неомарксизма. Наиболее радикальной версией позиции социолога стала созданная А. Туреном концепция социального акционализма. Ее сторонники в 1970-х гг. активно участвовали в социальных движениях, в том числе экстремистских, применяя метод «социологической интервенции» в социальные процессы с целью выявить и развить «историчность» социальных движений.

Тенденции роста числа микросоциологических теорий с претензиями на парадигмальность, роста популярности антипозитивистской качественной методологии, роста внимания к активистским доктринам критической социологии, образуют движение к гуманизации социологии. Повестка этого движения, требование сделать социологию наукой о людях, создаваемую для людей их силами, мотивировала социологов возобновить дебаты о предмете (объективные структуры или интеракции в повседневной жизни) и методе («жесткие», количественные или качественные, «мягкие») и вновь обострить расхождение позиций. Как следствие в ходе развернувшихся дискуссий о том, что, как, для чего и для кого должны изучать социологи, сложилась ситуация множественности парадигм. Каждая из парадигм претендовала на роль общесоциологической теории и методологии, объединяя вокруг «своего» видения предмета и методов исследования часть социологического сообщества.

Тенденции фрагментации, помимо внутрисоциологических разделений по линиям «макро/микро» и «структура/действие», «количественное/качественное», выразились в стремлении к разрыву с традицией. Постмодернистская теория М. Фуко, Ж.-Ф. Лиотара, Ж. Бодрияра, предлагая идеи «децентрации субъекта», «исчезновения человека», «конца социального» и т. п., подводит к выводам об исчезновении предмета микро- и макротеорий, о симуляционном характере социальных наук. В манифесте Лиотара «Состояние постмодерна» [Lyotard, 1979] уходящей эпохе доминирования в общественной жизни и науке системности и целостности противопоставляется постсовременность с распадом социальных агрегатов, эклектичностью, умножением малых нарративов. Постмодернизм оказался сильным вызовом, открыв перспективы исследовать предмет социологии по-новому, и грозную перспективу диссоциации предметности, утраты научного статуса [Baudrillard, 1978].

В эти годы и отечественная социология пережила парадигмальный кризис в форме ослабления советской доктрины истмата и возрождения социологических исследований. После 1953 г. в «железном занавесе» возникли «бреши», сквозь которые западная культура, включая социологию, проникала в СССР. Узкий круг советских философов и экономистов получил возможность знакомиться с новыми теориями и методами. Их усилиями социология была легитимирована в конце 1950-х гг. в формах «конкретных социальных исследований» и «критики буржуазной социологии». Критикуя западные теории, советские социологи «импортировали» их в отечественную социологию, способствуя ее концептуальному развитию. Анализируя зарубежные работы, они добывали теоретические модели, методики, которые противоречили истмату, но отвечали наблюдаемым процессам. В такой ситуации теоретико-методологической находкой советской социологии выглядит концепция трех уровней структуры социологического знания: социально-философская общая теория (исторический материализм) – частные социологические теории – эмпирический базис. Социологи получили возможность теоретизировать на «среднем» уровне, избегая идеологической конфронтации, и воспользовались этим для адаптации западных теоретических моделей к отечественному материалу. В советской социологии негласно утвердились структурно-функционалистские, неомарксистские идеи и идеи символического интеракционизма. Плюрализм постклассической социологии на Западе в России принял специфическую форму латентной ревизии доктрины исторического материализма и гуманизации технократических исследований.

В период 1980–1990-х гг. в социологии набрала силу вторая интегративная волна. С конца 1970-х гг. ослабло стремление к поиску принципиально новой парадигмы, распространились идеи создания единой парадигмы путем согласования конкурирующих подходов. Тенденция теоретико-методологической интеграции видна в трендах конца прошлого века: распространение теорий, призванных стать объединительными, метатеоретизирование, бум концепций глобализации и проектов глобальной социологии, преодоления национально-государственных и культурных барьеров.

Стремлением к интеграции подходов, ранее считавшихся взаимоисключающими, отмечены разработки 1980-х гг.: теория коммуникативного действия Ю. Хабермаса, теория структурации Э. Гидденса, теория морфогенеза М. Арчер, конструктивистский структурализм П. Бурдье. Эти парадигмы стали «мягкой» формой постмодернизма в социологии, иногда вопреки интенциям самих авторов, как в случае Хабермаса. Но логика постмодернизма проявилась в том, что, несмотря на популярность в социологическом сообществе теорий Хабермаса, Гидденса, Бурдье, их усилия по разрешению дилеммы «структуры/действия» и интеграции теоретической социологии усугубили ситуацию мультипарадигмальности. Прежние парадигмы не утратили влияния, но к макросоциологическим и микросоциологическим теориям добавились межуровневые или мезосоциологические теории.

Практика построения интегративных теорий способствовала превращению реинтерпретации в основной тип теоретической работы, позволяя выявить логические структуры, лежащие «глубже» авторского уровня анализа. Интеграция этих структур в единый концептуальный порядок позволяет создать общесоциологическую теоретическую систему, перекрывающую расхождения существующих теорий. Этот подход просматривается в работах, определивших видение социологами своей дисциплины после дебатов 1960– 1970-х гг.: «Социология: мультипарадигмальная наука» Дж. Ритцера, «Социологические дилеммы» П. Штомпки, «Теоретическая логика в социологии» Дж. Александера [Ritzer, 1975; Sztompka, 1979; Alexander, 1982].

Новый тип теоретической работы, продвигающий установку «мягкого» постмодернизма на плюрализм и релятивизм, на легитимацию мультипарадигмальности, был назван Дж. Ритцером метатеоретизированием [Ritzer, 1990] и с 1980-х гг. стал преобладать в социологии. Создаются концептуальные схемы, объясняющие сложившуюся в теории ситуацию. Согласно Ритцеру, метатеоретизирование является рефлексивной концептуализацией, направленной на создание «комфортной среды» в теоретической социологии путем 1) прояснения оснований и логики созданных теорий; 2) предпосылок развития теорий; 3) межтеоретических отношений, задающих перспективу «поверх» различий и противоречий отдельных теорий. Метатеоретизирование Ритцера, Александера, Штомпки и др. представило фрагментацию, раздробленность социологии как логичную структуру «пространства возможностей» с нишами для сторонников всех школ и направлений.

Та же логика открытия пространства возможностей, а заодно проблем, конфликтов и путей их разрешения, обнаруживается и в исследованиях глобализации. Концепции глобализации, представляющие макроструктуры как связную систему планетарного масштаба, а микроструктуры как открытый мультикультуральный жизненный мир, поглотили постмодернистскую перспективу и заменили ее новой, предполагающей движение к глобальной современности [Robertson, 1992; Albrow, King, 1990; Giddens, 1990; Beck, 1997]. Принималась ли реальность глобализации позитивно, как в работах Р. Робертсона и М. Алброу, или критически, как у Дж. Ритцера и И. Валлерстайна [Ritzer, 2004; Wallerstein, 2000], это было воспринято как основание перехода к новому этапу развития дисциплины – к глобальной социологии, единой, мультикультуральной, избавленной от барьеров между исследователями из разных стран.

Вхождение российских социологов во вторую интегративную волну оказалось для отечественного научного сообщества весьма травматичным в интеллектуальном отношении. Российская социология в 1980–90-х гг. испытала концептуальный шок: большая теория прошлых десятилетий дезавуирована, теории среднего уровня обесценены, новая сложность интегративных теорий, мультипарадигмальности, метатеоретизирования и глобализации осваивалась с трудом. Советское влияние в международном сообществе, базировавшееся на влиянии марксистской идеологии, сошло на нет, постсоветская социо- логия оказалась на периферии мировой науки.

Лидеры отечественного научного сообщества в этих условиях все-таки следовали за логикой развития дисциплины и начали практиковать метатеоретизирование. Одних эта интеллектуальная практика привела к идее начать теорию «с нуля», исходя из эпатажно звучавшего тезиса «в России теоретической социологии нет» [Филиппов, 1997], других – к адаптации на российской почве идеи мультипарадигмальности, соединяя западный мейнстрим с прошлыми наработками советского периода и ритуальными отсылками к досоветской традиции.

Новая повестка: от метапарадигмального кризиса к третьей интегративной волне. Этап глобальной социологии, вопреки ожиданиям, оказался недолгим и сменился периодом дезинтеграции и фрагментации в 2000–2010-х гг. В социологии развился метапарадигмальный кризис, вызванный сдвигом от стабилизационного метатеоретизирования в духе Дж. Ритцера, упорядочивающего множество структуральных и агентностных теорий, к трансформационному, нацеленному на концептуальную «революцию» и на открытие в сетях и потоках новых объектностей для социологии.

В условиях обозначившегося во втором десятилетии XXI в. поворота к постглобализации [Иванов, 2020] глобализационная метапарадигма не выглядит надежной концептуальной платформой для исследований. Рост разрывов, барьеров и конфликтов в «общем пространстве возможностей» побуждает все большее число социологов развивать постколониальный дискурс, стигматизировать западную классику, создавать теоретические альтернативы доминированию «глобального Севера» в производстве знания.

Трансформационное метатеоретизирование рубежа XX и XXI вв. переориентировалось с рефлексивной работы с другими теориями на работу с другой реальностью. Б. Латур, М. Кастельс, Дж. Урри, А. Аппадураи, К. Кнорр-Цетина акцентировали концептуальный разрыв между классической социальностью структур и действий и постсоциальной реальностью сетей и потоков [Latour, 1996; 2005; Urry, 2000; Castells, 1996; Appadurai, 1996; Knorr Cetina, 1997; 2009]. Латур и последователи его акторно-сетевой теории противопоставляют прежней «социологии социального» свои исследования гибридной реальности. Актор-сети являются одновременно и социально-материальными структурами, объединяющими разнородные объекты, включая людей и вещи, и формами агентности, превращающими тех и других в «актантов». Режим существования этой реальности – интеробъективность, выводящая ее за рамки теоретико-методологического выбора между объективностью институтов как тотальных нормативных структур и интерсубъективностью смыслов, конструируемых (взаимо)действующими агентами.

Концептуализация мобильностей и потоковых структур в работах Урри и Кнорр- Цетины вводит представление еще об одном режиме существования реальности «постсоциальных отношений» между людьми и материальными объектами. Это трансобъективность мобильностей и потоков, чья реальность воспринимается и переживается только в движении сквозь привычные структуры, через территориальные, институциональные, групповые, культурные и символические границы. Традиционные для социологического взгляда предметности – социальные структуры представляют собой разграничения, фиксирующие зоны и диапазоны разных взаимодействий. Через эти границы, структурирующие привычную социальность, и идет привлекающее внимание исследователей движение – перемещение вещей, людей, идей и т. д.

В то время как на «глобальном Севере» метатеоретизирование направлено на поиск концептуальных схем для новой гибридной и темпоральной реальности – мобильностей, ассембляжей и т. п., на «глобальном Юге» возникла совершенно иная разновидность трансформационного метатеоретизирования, которое фрагментирует социологию посредством постколониального дискурса. Это интеллектуальное движение развивает критику доминирования западных теорий, неадекватности и иррелевантности западных концептов для незападных обществ и культур [Akiwowo, 1999; Alatas, 2006; Connell, 2007; McLennan, 2003]. Проекты постколониальной теории варьируют от специфических инструментов изучения аборигенных социокультурных феноменов, опыта сообществ бывших колоний до превращения «южной теории» в инструмент концептуального противостояния и в альтернативный ресурс развития мировой социологии, призванный изменить баланс глобального производства знания в пользу «Юга».

Идеи создания теорий, объясняющих локальные феномены и порывающих с зависимостью от западного канона, созвучны критике европоцентризма и претензий на универсальность и объективность социальной теории, получившей распространение среди европейских и американских исследователей с конца 1990-х гг. [Wallerstein, 1997; McLennan, 2003]. Релятивизация основ «северной теории» стимулировала появление дискурса «отмены» классической социологии. Теоретическое наследие сторонниками этой идеи представляется как отжившие дискурсы, Маркс, Вебер, Дюркгейм обличаются как «расисты» и «империалисты», носители европоцентристского патриархально-маскулинного подхода, превратившего теорию в идеологию дискриминации, подавления социокультурного разнообразия и исключения меньшинств. Выработанные за два столетия профессиональные стандарты исследовательской работы рассматриваются как инструменты подчинения нормативной системе западного типа и заменяются дискурсивными практиками, призванными быть не столько наукой, сколько «голосом» ущемляемых меньшинств.

В русле метапарадигмального кризиса, фрагментации представлений о социальном мире сменился доминирующий подход к социальной динамике. Заложенные в теориях глобализации ожидания прихода открытого всемирного общества не оправдались. В контексте постглобализации на смену идее глобальности пришла идея множественности. Социологи стали практиковать подход, предложенный Ш. Айзенштадтом в конце прошлого века, но обретший второе дыхание сейчас. Концепция множественных современностей предполагает, что современность (Modernity) как тип социальной жизни может и должна принимать различные формы. Обнаруживаемые в разных странах расхождения с классическими образцами индустриализации, демократизации, секуляризации, индивидуализации следует трактовать не как отставание в развитии или отклонение от общей модели, а как цивилизационную специфику одной из современностей.

Следуя новым трендам, отечественные исследователи в 2000-х гг. подхватили возникший за рубежом дискурс «кризиса социологии» и начали практиковать трансформационное метатеоретизирование. Есть в этом русле попытки внести вклад в разработку «решающей» метафоры, способной двинуть теоретизирование за пределы старой эпистемологической конфигурации [Кравченко, 2002; Тощенко, 2011]. И есть попытки отгородиться от «чуждой» эпистемологии [Добреньков, 2009; Дугин, 2022]. Претендовавшие на признание и недооцененные в мировой науке исследователи тяготеют к радикальной риторике разрыва с мейнстримом и выстраивания «свободной от диктата» собственной науки. Одновременно с дискурсом эмансипации от западной науки развивается дискурс несоответствия мировым стандартам научности в «туземной» науке теми исследователями, кто рассчитывает успешно встроиться в международное академическое сообщество. Таким образом, сейчас российская социология, раздробленная и институционально и концептуально находится на том же этапе эволюции, что и международное научное сообщество.

Обобщая черты метапарадигмального кризиса, можно сделать вывод, что сегодняшняя фрагментация социологии в условиях постглобализации – это кризис на пути предшествующего развития и открытие возможностей на новом пути. Новые социальные онтологии, постколониальная теория, разделение социологии по линии «Север/Юг», концепции множественных современностей не отменяют прежнюю социологию, а расширяют, усложняют ее предметное поле и структуру и мотивируют совладать с этой разноречивой сложностью. В ситуации метапарадигмального кризиса логично ожидать в ближайшие годы прихода следующей интегративной волны. Третья интегративная волна должна к середине века по-своему решить проблемы устранения разрывов и создания связности в концептуальном многообразии современной социологии.

В сегодняшней социологии для нового интегративного метатеоретизирования актуальны три направления. Третья интегративная волна должна в противовес нынешним тенденциям дезинтеграции, дискриминации, возникновения разрывов и возведения барьеров обеспечить движение к (1) связности представлений о формах социальности (типах и уровнях социальной реальности); (2) связности моделей социальных изменений и развития; (3) связности методологических подходов и методов эмпирических исследований, ориентированных на разные типы данных. Все три задачи можно решить, выявляя взаимообусловленность и взаимопроникновение разных социальных реальностей с использованием метафоры дополненной реальности (англ. – augmented reality). Взятая из IT-технологий, где цифровые объекты встраиваются в одно пространство с физическими, метафора дополненной реальности схватывает многообразие гибридных реальностей, которые возникают на стыках привычных институтов с интеракциями и новыми сетями и потоками.

Фокусируясь на разных формах социальности – нормативность в институтах, креативность в интеракциях, коммуникативность в сетях, мобильность – в потоках, социологи создали конкурирующие представления о социальной реальности [Иванов, 2022: 6–7]. Четыре разных режима существования социальной реальности – это ее объективность в работах Дюркгейма, интерсубъективность у последователей Шюца, интеробъективность по Латуру, трансобъективность в русле идей Урри. Конфигурация четырех разных социальностей образует дополненную социальную реальность, с которой теперь приходится иметь дело.

Эту логику можно применить и при рассмотрении социальных изменений. Различия между конкурирующими теориями изменений и образами современности вызваны фокусировкой на неодинаковой динамике разных структур. Теории модернизации и концепции единой современности (Modernity) сфокусированы на развитии институтов, обеспечивших рост массового производства и потребления, формирование демократии и массовой культуры. Альтернативные теории изменений – рефлексивная модернизация, постмодерн, глобальная современность, текучая современность, множественные современности и т. д., – сфокусированы на остановке институционального развития и росте других типов структур, создающих не тотальную социальность в виде унифицированных норм, а частную и ситуативную социальность интеракций, избирательную социальность сетей, мобильную социальность потоков.

Поскольку в основе разнообразия теорий социальных изменений и конкурирующих концепций современности лежит совместная (пусть не одинаковая) динамика институтов, интеракций, сетей, потоков, напрашивается интегративное решение – концепция дополненной современности (augmented Modernity). Нужно соединить разные версии теорий модернизации, постмодерна, глабализации, а также виртуализации, макдональдизации и т. п., исходя из того, что новейшие тенденции изменений возникают на стыках четырех типов социальности. Их гибридизация и взаимопроникновение создают эффекты дополненной социальной реальности, в которой смешиваются и взаимно проникают традиционные и современные, модернистские и постмодернистские, глобальные и локальные, реальные и виртуальные компоненты жизни людей.

Наряду с привнесением связности в теоретические представления о социальной реальности и социальной динамике, важнейшей задачей является движение к связности концептуальных и инструментальных составляющих в том многообразии методов сбора и анализа данных, которое сложилось в современной социологии. Здесь от привычного противопоставления «жестким» количественным методам (массовые опросы, статанализ, контент-анализ и т. д.) «мягких» качественных (глубинные интервью, включенное наблюдение, дискурс-анализ и т. д.) исследователи перешли к противопоставлению обеим стратегиям инновационной стратегии «больших данных». Вместе с тем проводятся исследования, совмещающие разные стратегии и конструирующие смешанные методы (mix method), вырабатываются инструменты одновременного сбора и анализа числовых, текстовых, визуальных данных.

Эти разнонаправленные методологические тренды приобретают общий смысл и образуют связное единство, если понять, что количественные методы наиболее эффективны в изучении институтов, качественные – интеракций, методы работы с большими данными – сетей и потоков. На стыках четырех типов социальности лучше работают смешанные методы и гибридные инновационные решения. Напрашивающееся общее решение проблем методологической фрагментации в социологии в том же интегративном русле: для проведения исследований дополненной социальной реальности в условиях дополненной современности нужен инструментарий, обеспечивающий объединение и гибридизацию разнородной разноуровневой информации в виде обогащенного комплекса – дополненных данных (augmented data).

Заключение: перспектива интегративного пути развития социологии. Исходя из представленного в статье чередования периодов фрагментации и интеграции в социо логии, можно рассчитывать на приход новой интегративной волны к середине нынешнего века. Предложенная метафора дополненной реальности позволяет придать связность и общую логику представлениям о социальной реальности, социальной динамике, методологии социологических исследований. Но теоретико-методологическая интеграция возможна и на другой концептуальной основе. Накануне интегративной волны социологи абсолютно свободны в выборе решающих метафор и прочих концептуальных средств, которые помогут решить задачи достижения связности в развитии теорий и методов.

Приход третьей интегративной волны логичен. Но она не придет автоматически. Все зависит от интенций и усилий множества теоретиков и исследователей-практиков, которые осознают эту перспективу развития социологии. Третья интегративная волна не решит раз и навсегда все проблемы социологии. Представленная выше краткая история социологии показывает, что в ней ничего не бывает навсегда и ничто не принимает повсюду одинаковые формы. Возможная в ближайшем будущем интегративная волна скорее всего сменится следующим периодом фрагментации, но это будет продолжением развития социологии на ином уровне. Смена нынешней фрагментации интегративной волной – это безусловно позитивная перспектива движения. На это следует ориентироваться тем, кто от положительного решения общего вопроса об актуальности теоретико-методологической интеграции переходит к детальным вопросам о том, как именно интегрировать представления о разных структурах, процессах, методах. Детализация решений поставленных в данной статье задач достижения связности в виде моделей дополненной социальной реальности, дополненной современности, дополненных данных требует продолжить начатый здесь анализ.

About the authors

Dmitry V. Ivanov

Author for correspondence.
Email: dvi2001@rambler.ru

Dr. Sci. (Sociol.), Prof.

References