Russian Themes in Jovan Raić’s Epic «Boj Zmaa s Orlovi» (1791)

Full Text

Русская тема занимает в сербской литературе столь существенное место, что ее по праву можно считать поэтической константой. Несмотря на то, что эта тема не раз становились предметом анализа в литературоведении, до сих пор систематизированные выводы не сделаны, отсутствуют также подробные исследования в компаративистком ключе. На сегодняшний день исследования, представленные в сборниках «Югославские страны и Россия в XVIII веке» (1986) («Југословенске земље и Русија у XVIII веку») (см. [25]) и «Русско-сербские литературные связи: XVIII – начала XIX века» (1989) (см. [7]) могут считаться самыми важными и объемными публикациями. Цель этой работы – еще раз обратиться к изучению образа России и русской темы в сербской литературе данного периода, чтобы синтезировать исследуемый материал и в конечном итоге создать более полное представление по этой проблематике.Жизнь и творчество сербского архимандрита, поэта и историка Йована Раича (1726–1801) во многом определила учеба в Киевской духовной академии, где он слушал лекции русских проповедников, изучал теологию, риторику и поэтику, занимался переписыванием церковных произведений. Повлияли на него также пребывание в Москве и Смоленске, контакты с митрополитом Самуилом Миславским [3. С. 8–9] и переписывание «Образца отрицания» Феофана Прокоповича. Язык, на котором он писал, тяготеет к русскому и русскославянскому1, а эмблемы2 в его творчестве основаны на русских источниках «пикторальной поэтики» [24. С. 153–277].Эпическая поэма «Битва между драконом и орлами» – «один из первых героических эпосов, написанных на сербском народном языке», но в нем ощутимо влияние «русского или, говоря шире, славянского исторического и аллегорического эпоса XVIII века» [14. С. 160]. Что касается художественных приемов, особенно реализации аллегории в произведениях Раича, то здесь необходимо подчеркнуть значение символики Габсбургской монархии и Российской империи [4. С. 60–96; 20. С. 155–160].Мила Стойнич подробно исследовала славянскую предысторию в «Истории разных славянских народов» Йована Раича (Историја разних словенских народа) и в «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина [21. С. 87–93]. В своей статье «Пересечения некоторых поэтик в поэзии Йована Раича» [22. С. 29–39], анализируя связи Раича с русской историей, литературой и культурой, она отмечает особенность славянских литератур, «которые относятся к византийскому культурному ареалу», но впоследствии встали на путь «оригинального и самобытного развития» [22. С. 31]. В этом контексте XVIII век является переломным, потому что сербская и русская литературы начинают вливаться в европейскую. Прежде всего, Стойнич выделила те части эпической поэмы «Битва между драконом и орлами», которые можно сравнить с текстами русской литературы. Так, она обнаружила сходство концепта времени в поэме и в произведениях «русских философов богоискателей и писателей символистов». Кроме того, по ее мнению, очевидна обращенность Раича к «средневековой традиции военной повести, которая… особенно в русской литературе, базируется на мотивах актуальных исторических событий (например, “Задонщина”, произведение XIV в., в котором повествуется о битве на Куликовом поле 1380 г., или цикл повестей о татаро-монгольском нашествии и о жизни под игом)» [22. С. 32]. Ссылаясь на книгу «Смех в Древней Руси» Д.С. Лихачева, она пришла к выводу, что методы «осмеяния и сатирического описания» Раича являются «типично средневековым» приемом [22. С. 33]. Стойнич полагает, что структура эпоса Раича «близка структуре русских былин. Подобно былинам, эпос обрамляется исходной и завершающей клаузулой (“зачалом” и “исходом”), между которыми находится содержание произведения» [22. С. 34]. Автор уделяет внимание и сходству в освещении войны между Россией и, с одной стороны, Австрией, а с другой ‒ Турцией в оде «На войну с турками» (1769) Василия Петровича Петрова; отмечает она и близость в «сатирическом описании антигероя как площадного шута» у Державина и Раича [22. С. 35]. Когда Йован Раич пишет лирические стихи на темы жизни и смерти, за образец он берет творчество Феофана Прокоповича; также автор статьи их сравнивает со стихами «Хор ко гордости» А.П. Сумарокова и c одой «На смерть князя Мещерского» Г.Р. Державина [22. С. 36–38]. Обзор интертекстуальных связей между сербским эпосом и русской литературной традицией, представленный в указанной статье, намечает перспективу для расширения и дальнейшего осмысления темы сербско-русских культурных связей, т.е. обозначает ту исходную точку, отталкиваясь от которой, можно найти разные варианты прочтения и интерпретации текста.В эпической поэме Раича, безусловно, выделяются и другие русские темы, мотивы или аспекты, и на этом на основании было бы уместно провести их типологизацию. Некоторые историки литературы считают «Битву между драконом и орлами» первой эпической поэмой в сербской литературе [18. С. 109]. Также необходимо отметить, что Раич одним из первых начал писать на народном языке, «усваивая стих и эпическую манеру изложения» [11. С. 185], а это немаловажно, если учитывать, что «эпос эпохи Барокко написан на русскославянском языке» [11. С. 179]. Если говорить об истории сербского эпоса, то в качестве предшественников Йована Раича можно назвать Андрия Змаевича, Ивана Крушали, Захарию Орфелина, Йована Чарноевича, Павла Ненадовича и Христофора Жефаровича [11. С. 180–186]. К примеру, изображение Мухаммеда как комического персонажа связано с серией «смешных персонажей южнославянского барокко», это персонажи Примовича в «Фьока» («Фјока»), Радонья у Шишко Менчетича, Дервиш у Стьепы Джурджевича и Марунка у Игньята Джурджевича. Добавлю, что современник Раича, хорватский поэт Йосо Крмпотич, написал эпическую поэму с той же тематикой, что и «Битва…» под названием «Екатерина II» («Катарина II») и «Иосиф II путь в Крым» (1788) («Јосе II пут у Крим») [11. С. 184]3.В немалой степени на творчество Йована Раича повлияли его культурные и исторические связи с Дубровником. Академик Мирослав Пантич подчеркнул влияние «Королевства славян» (1601) («Краљевство Словена») Мавра Орбина на «Историю разных славянских народов, прежде всего болгар, хорватов и сербов» («Историја разних словенских народов, наипаче Болгар, Хорватов и Сербов») Раича [12. С. 41–63]. Исследователи, однако, обошли вниманием проблему возможного влияния эпической поэмы «Осман» Джива Гундулича на осмысление русской темы в эпической поэме Раича.В XVIII в. было заметно стремление напечатать «культовую книгу дубровницкой литературы XVIII в. – поэму Гундулича “Осман”. Самое популярное произведение дубровницкой литературы, которое еще со времен Гундулича писатели разных поколений изучали и цитировали, сохранено в двухстах копиях [...] францисканец Амброзий Маркович, работая в течение десяти лет над его подготовкой, напечатал эпическую поэму в 1826 г. в Дубровнике с дополнениями Пьерка Соркочевича» [1. С. 497–499].Русскую тему в «Османе» в контексте «барочного славизма», «панславизма», т.е. «патриотической тенденции» [11. С. 329] и «христианского сопротивления магометанству» как «большой темы эпохи» акцентировала и систематизировала Злата Бойович [2. С. 358–364]. По ее мнению, это согласуется с «поэтикой эпического творчества, закрепленной в рассуждениях Бернардо Тассо» [2. С. 358]. Ее статья посвящена, с одной стороны, истории России и геотопонимии, а с другой стороны, анализу вымышленных персонажей, т.е. неисторической составляющей. Автор аналитически подходит к освещению борьбы между турками и казаками, эпической биографии королевича Владислава, претендента на шведский и московский престолы. Также автор обращается к анализу сражений между польским королем Зигизмундом I и князем Василием III Ивановичем, который в 1513 г. отвоевал у Польши Смоленск4. В эпической поэме Гундулича присутствуют многочисленные эпизоды, касающиеся и ранней истории русско-польских отношений, например, сражение между Болеславом Храбрым (Х в.), Болеславом III Кривоустым (XII в.) и русскими [2. С. 361]. Из топонимов упоминаются Хвалынское (Каспийское) море, Черное море, «северные страны» и реки Днепр и Дон [2. С. 363], в поэме появляется образ вымышленного персонажа Василья, «церевића мошковског», и дается семейное древо султана Османа II (1604–1622), мать которого была «русского царского происхождения», но ее похитил татарин и передал султану Ахмету I (1590–1617) [2. С. 363].Уместно сравнить эпическую поэму Раича со «Словом о полку Игореве», старейшей русской эпической поэмой XII в. [19], особенно если учитывать, что борьба между русскими и половцами происходила на Днепре и Доне (именно там шли сражения, которые описывает Йован Раич5), а также специфические эмблематические уподобления русских соколам: «Уже соколам крыльца подсекли саблями поганых » [19. С. 63], а «по Русской земле простерлись половцы / точно выводок гепардов» [19. С. 64] или «волком побежал» [19. С.72]. У Раича же турки-османы названы «курјацима»6 [18. С. 47]. В «Османе» весьма последовательно показывается связь турок с Драконом-змеем, а христиан, особенно поляков, – с орлом: «источнога разби Змаја, / летећ за њим у потјеру / сиви Оро до Дунаја» [5. С. 63]; «Паче Змај се овијем путом / у Орлово гнијездо умјести» 7 [5. С. 79]. У Гундулича соколы, несмотря на амбивалентное значение образа, чаще всего служат знаками османов, ср. героиню Соколицу, дочь монгольского хана и любимицу Османа, а также описание борьбы с орлами: «Соко вије брже од стријеле / врх свијех птица перја охола, / али лети више веле / оро сиви врх сокола»8 [5. С. 98].Создается впечатление, что в поэме «Битва между драконом и орлами» Йован Раич сублимирует все эмблематические и аллегорические представления, характерные для русского и дубровицкого эпосов. Дракон – это метонимия, связанная с Мухаммедом [4. С. 375], в то время как орлы являются геральдическим образом таких христианских земель, как Россия, Сербия и Австрия: «аллегорический образ орла, прежде всего, относится к этому мотиву в изображении христианских царств в геральдике. Сначала в эпическую поэму вводится мотив орла “руска двојеглавна”, а затем и мотив орла, указывающего на австрийское царство» [4. С. 385]. Сербы представлены не только геральдическим орлом, но и в образе соколов: «автор не оспаривает их значение в битве, потому что, если говорить о храбрости и умении вести войну, они равны орлам, царям птиц» [4. С. 386]. Таким образом, и в поэме Раича, и в «Слове о полку Игореве» образ сокола ассоциируется с мужеством как сербов, так русских.Двуглавый орел, изображаемый на гербах, щитах, флагах служил символом победы [8. С. 205], а в литературе – символом властителя и правды, особенно в период формирования нации в конце XVIII в. [8. С. 206]. Если учесть, что этот символ относится к византийской геральдике и унаследован от Римской империи [8. С. 206], – то выбор Раича оказывается глубоко продуманным. Орлы, обозначавшие могущество христианского мира, как православного, так и католического9, должны были обеспечить победу и освобождение от турок, а это per se было бы торжеством справедливости и привело бы к закреплению идеи державности, если говорить о сербском народе, в истории которого только назревали восстания. По этой причине, может быть, в эпической поэме не нашлось места для песни, посвященной трем орлам. Если на этот факт смотреть сквозь призму поэтической мысли древнерусской школы, можно прийти к заключению, что Раич писал эпическую поэму не в соответствии с «Поэтикой и риторикой», а с оглядкой на наставников «Старой Академии» [7. С. 60]. Хотя Россия, Сербия и Австрия были союзниками в войне с Турцией, здесь трудно обнаружить становление панславизма, что заметно у Гундулича. Кроме того, сербам все еще предстояла борьба за державность.Орел как «царь птиц» объединяет в себе категории Deus и lus [8. С. 206], посему и в понимании сербов, представленных в образе орлов, державность должна осуществиться посредством сублимации божественного и светового аспектов, – так, как это понималось в Византии. Йован Раич украсил этот путь эстетической «вариацией античного мотива “сражения между орлом и драконом”, упоминаемого Аристотелем и Цицероном, Гомером в “Илиаде”, Эсхилом в “Коефоре”, Вергилием в “Энеиде” и Овидием в “Метаморфозах”; примеры можно обнаружить и в Священном писании, в проповедях Святого Амброзия и трудах по алхимии» [4. С. 371–372]. В христианском понимании победа орла над змеей символизирует победу Христа над злом. В древности люди верили, что в начале времен боги свергли первобытного мифологического Дракона или змея, и тем самым побороли Хаос, – и мир стал Космосом [6. С. 95]. Природные и политические силы хаоса объединены в сказочно-мифологическом чудище или драконе [9. С. 160]. В случае слияния этих аспектов можно сделать вывод, что Господь Иисус Христос, побеждая змею, восстанавливает порядок, обновляет мир и в этом контексте обновляет сербскую державность. Поэтому орлы, представляющие и солярный символ, обладают силой, которая им даст возможность побороть хтоническую змею или змея, подобно святому Георгию, которого по христианскому календарю чествуют с наступлением весны. В таком понимании свет является божественным, но одновременно он символизирует просветление/просвещение народа, – поэтому Екатерина II и Иосиф II воспринимались как просвещенные монархи и опора сербского народа.В дискурсе отсылок к античным произведениям необходимо указать на поэму «Война мышей и лягушек» («Батрахомиомахия») Псевдо-Гомера, которая также могла оказать влияние на творческое воображение Йована Раича. Особенно следует выделить три места для сравнения. Прежде всего, «Война мышей и лягушек» и «Битва между драконом и орлами» принадлежат «пародийному дискурсу» [16. С. 36]. Если Раич создал аллегорию на мифологическую и христианскую картину сражения между орлами и драконом-змеем, Псевдо-Гомер воспользовался идеями басни Эзопа о мыши и лягушке: «Согласно этой версии, мышь хочет путешествовать и просит лягушку перенести ее через лужу; лягушка соглашается, однако она связывает лапку мыши со своей и начинает перемещаться с мышью по воде; мышь больше не хочет плыть, но она не в состоянии освободиться от лягушки, которая решила ее утопить; в этот момент появляется сокол, хватает мышь, а вместе с ней и лягушку. Нравоучение басни адресовано тем, кто затевает преступление и в результате сам становится жертвой» [16. С. 37]. В отличие от басни, в которой сокол схватил мышь и лягушку, в поэме главный виновник – змея: «Змија водена ту се / створи наједном, призор страшни за обоје»10 [16. С. 10]. Этим подчеркивается, что сражение между жабой-лягушкой и мышью отражает соотношение хтонического (змея) и небесного (сокола) и конечную победу будет предрешать воля богов: «Олимп не остаје по страни»11 [16. С. 37].Однако в эпической поэме Йована Раича античные боги не вмешиваются в борьбу между змеем и орлами. Нептун, Плутон, Юпитер, Вулкан, Минерва, Меркурий, Эол отказывают Мухаммеду в помощи. Кульминация эпической поэмы приходится на пятую песню, в которой Мухаммед встречается с нимфой Эхо, убеждающей его, что он один виновен в своем несчастье, потому что является зачинателем войны [4. С. 371]. Следовательно, как и в басне, которая стала образцом для Псевдо-Гомера, тот, кто пытается навредить другому, сам становится жертвой: «Ја сам досад бич био / и страх свима давао. / Јехо њему говори: / Ал' сад теби јао! / Ја сам многим црн комад / метуо у торбу – / Јехо шушкав цвркуће: / Сад твоју утробу»12 [18. С. 87].Гундулич также часто находил вдохновение в античных эпосах Гомера и Вергилия [13. С. 283] и в «мифологии и многочисленных мифологических личностях. Мифология – это важнейшая пружина всех классических элементов, реализованных в “Османе”: ее роль важна в поэтических рассуждениях Аристотеля и Горация, затем в произведениях самых значимых поэтов античного эпоса – Гомера и Вергилия – и, кроме всего прочего, особое значение имеет мифологическая надстройка всех событийных повествований, которые достоверно преподносит историография» [13. С. 286]. И поэт из Дубровника, и поэт из Сербии обратились к теме Трои: Гундулич размышляет о настоящем и прошлом Трои, которая господствовала на Востоке, но «од грчкога огња пала»13 [5. С. 128], а Раич в горящем Белграде видит Трою и Рим, охваченные пламенем: «Што Троја под Улисем, / што Рим под Нероном, / тако букти Белиград / сад под Лаудоном»14 [18. С. 59]. Падение Трои должно было ознаменовать смерть Османа и поражение Мухаммеда.Йован Раич под влиянием «русской поэтической школы» [10. С. 47–48] написал эпическую поэму в польском тринадцатисложнике, осваивая его через Мануила Козачинского [11. С. 147]. Польский тринадцатисложник был «основным стихом русской поэзии эпохи барокко», «стих “Османа” Гундулича представляет барочный стих дубровицкой литературы, александрийский стих относится к эпохе французского барокко» [11. С. 145]. В научных исследованиях решение Раича использовать тринадцатисложник объясняется не только его тяготением к народной традиции, но и тем, что он учитывал типичную для Дубровника традицию сложения стихов, основоположником которой является именно Гундулич, писавший, как и Раич, «на актуальную тему» [18. С. 120].Звучание стихов и динамичность рифмы способствовали усилению эмоционального накала у Гундулича в плачах Крунославы над телом Коревского и у Раича в сцене, когда Мухаммед впадает в отчаяние: «Он једнако дере се / и са себе чупа / и то мало перчина, / у главу се лупа»15 [18. С. 85]. Интересно, что плач Крунославы сопоставим с плачем Ярославны в «Слове о полку Игореве»: и там, и там это образы женщин, которые оплакивают своих любимых, и там, и там лирическая напряженность достигается за счет убедительной метафоризации солнца и света. Ярославна обращается к Солнцу как к божеству, которое не проявило милосердия к войскам: «Светлое и трижды светлое солнце! / Всем ты тепло и прекрасно: / зачем, владыко, простерло ты горячие свои лучи / на воина моего лады?» [19. С. 71]. Гундулич же, в свою очередь, сравнивает Коревского с солнцем, без которого жизнь для Крунославы теряет смысл: «Гди си, о сунце мојијех дана, / вјерениче, гди си, мили? [...] ја без тебе нијесам жива, / ако у мрклој с тобом тмини / срце и душа мâ прибива»16 [5. С. 119]. В противовес трагическим плачам в русском и дубровицком эпосах, у Раича плач окрашен юмористической и пародийной интонацией, в соответствии с чем меняется значение солнца и света. Орлы, кстати, не только солярные птицы, но и мудрые – они «обладают просвещенным умом» [4. С. 393], так что темнота, в которой оказался пораженный Мухаммед, является олицетворением «центрального предмета критики эпохи Просвещения – невежества ума и непросвещенности, в которой он в конце пути окажется» [4. С. 401]. У него теперь нет возможности никому навредить, ведь его настигла судьба Ярославны и Крунославы.С орлами ассоциируется не только свет, но и тепло, потому что считается, что Бог согревает сердце птиц изнутри, и, таким образом, снег, зима, холод над ними не властны [4. С. 390]. Мухаммед в своей военной стратегии учитывает тяжелые климатические условия, но Вулкан его вразумляет следующим образом: «Мухамеде, мили мој! / познајеш ли Русе. / Не уздај се у себе, / ни у своје кљусе. / Тај се зиме не боји, / ни снегова страши, / нити твојих јунака, / ни топова плаши. / На зими је он рођен / и у снегу купан / и сунцем је и мразом / од свуда пролупан. / Остао је ка' челик»17 [18. С. 27–28]. Римский бог огня сравнивает русских с хорошо выкованной саблей, которая прошла испытание огнем и холодом, и потому стала еще смертоноснее. Cоздается впечатление, что Россия в глазах Вулкана, как и Ахилл, представляется закаленной, героической и великой. Вдобавок, надо учесть и фактор холода, ведь на поражение Османа, так же как и на его предка Сулеймана Великолепного, повлияло наступление зимы: «и Сулиман цар огњени, / кога је силом силу одбију / с пољскијех краја мраз ледени»18 [5. С. 207]. У Гундулича полякам также помогла спастись зима, хотя свою роль сыграла и усталость войск, и недисциплинированность янычар [2. С. 360].О силе и величии русских Мухаммеду говорили античные боги. Кроме похвал Вулкана, чувство восхищения и уважения выражали Нептун, Плутон, Эол, Юпитер, Минерва и нимфы. Мухаммед жаловался Нептуну, прося у него поддержки, однако бог моря ему напомнил, что «Хотин и Яссы» [18. С. 15] теперь принадлежат русским, как и Фокшани19: «Све узеше, то север, / у снаги жестоки»20 [18. С. 15]. Плутон не одобряет поступки Мухаммеда, советует ему пойти на перемирие и высказывает недовольство по поводу его непослушных детей, склонных к конфликтам и в подземном царстве. Даже Эол, бог ветра, не желает причинить вред русским: «Не видиш ли ти звере / по мору летуће, / којим противити се / није ми могуће» 21 [18. С. 19], упоминая «сражение между турками и русскими на воде – на реках и на Черном море» [4. С. 389]. В этом контексте надо воспринимать и «реформы русского флота во время Петра Великого. Война выигрывается не по прихоти Судьбы, и исход войны не зависит от воли богов или магических ритуалов, как это было в великих военных эпосах античной литературы, но решающий момент приписывается Рацио – разработке нового оружия, планированию военных стратегий» [4. С. 381]. Юпитер как верховное божество даже угрожает Мухаммеду и злится на него, напоминая, что орлы его птицы и находятся под его защитой: «Змај се ти називаш; / али у чије ти птице / тако дрско дираш? / Не знаш ли ти да су то / моје слуге верне, / моја снага и крепост / и силе ветрене? / Ја ти кажем, не дирај»22 [18. С. 20].Вулкан в своей речи именует Потемкина как «солдата нетрудног»23, а Суворова – как «јунака дивног»24 [18. С. 28]. В эпической поэме храбрость и мужество русских иллюстрируются сербской народной пословицей: «Два лешника ораху / читава је војска»25 [18. С. 28–29]. Даются «в паре» и Лаудон и Кобург и впоследствии Екатерина II и Иосиф II, так что в воображаемом плане Потемкин и Суворов представляют одного двуглавого орла, Лаудон и Кобург – второго, а русская императрица и австрийский царь – третьего, что подтверждают стихи: «У њима је дух један, / и срце једино»26 [18. С. 29]. Наконец, и нимфы поют о славе русских, предрекая поражение Мухаммеду, если он отвергнет перемирие: «Рат ти водиш велики / с Руси и цесарци, / ми чујемо да су то велики јунаци»27 [18. С. 30].Ко всему этому можно присоединить и письмо Потемкина паше в Очакове с предложением сложить оружие и сдаться, «јербо Руси мирником, / кркачу не деру»28 [18. С. 31]. Этот фрагмент эпической поэмы представляется особенно важным, потому что здесь говорится о мужестве русских и о политике перемирия. Еще в первой песне русский орел обращается к дракону, призывая отказаться от нападения ради подписания мирного договора в 1774 г.: «Jер смо се помирили, свак' своје узели, / свак' својим управљати / веће смо почели. / Шта сад опет наново / ти од мене тражиш? / Још те сврби кркача, / те ти мене дражиш»29 [18. С. 10]. Тем самым Россия высказывалась против войны, потому что для государства важно установление мира – если Мухаммед «за шалу мир држи; / ал' се Рус не шали»30 [18. С. 12].В рамках словесного диалога, характерного для сербских эпических песен, дракон, отвечая орлу во второй песне, сетует на огромные территориальные потери, которые в очередной войне хочет возместить. Желая приободрить войско, Мухаммед называет русских разными уничижительными именами: «кад пред нама ђаур Рус / на колена падне [...] Видите ли ви сами, / какав је он акмак, / што наваљује на град, / кано један крмак»31 [18. С. 24–25]. Раич в сносках объясняет турцизмы, которыми описаны русские, представляющиеся османам безбожниками, безумцами и свиньями (нечистыми животными). Еще в старейшей огузской эпической поэме XV в. «Книга моего деда Коркута» мусульмане-огузы в Закавказье и Малой Азии называли «ђаурима» или «неверницима» трапезундских греков, грузин и абхазцев [9. С. 157]. Теми же именами турки называли православных сербов – что, скорее всего, и имел Раич в виду, – так что изображение русского орла иногда идентично представлению о сербском орле. Там более, Белград и Херсон практически соединяются, как две головы орла: «Белиград се већ одсад / са Херсоном равна, / у којих трговина, / хоће бити равна; / један другом на руку / дават' што имаде / и што поље доноси, / и што земља кладе»32 [18. С. 67].При помощи русизма «ребјата» поэт обращается к русскому войску во время сражения, которое для них обернется победой: «како ребјата Турком / ђинђерише браду»33 [18. С. 34] и продолжает: «Деца руска жестока / навалише путо, / оковаше до грла, / дахнути не даду»34 [18. С. 84]. Показана молодость русских солдат в сопоставлении со старостью Мухаммеда, и это свидетельствует, что будущее за орлами, которые одни «ведают “умением” омолаживаться, потому что Бог греет их сердце изнутри, поэтому и старое тело чувствует себя молодым» [4. С. 390].В конце концов Фавн сообщает Мухаммеду, что не нужно было воевать с «риђим родом»35 [18. С. 82]; русские в эпической поэме также обозначаются как Север, «љут север»36 с Черного моря, который «раздувао ожаковске стене»37 [18. С. 36]. Север – не только метафора, связанная с географическим положением России, но и обозначение сильного и непобедимого ветра. Противник Севера Дракон также предстает в образе вихря, что указывает на «многозначное значение сокращенного слова [А]ала[х], которое, конечно, связывается с частым мотивом устной традиции – ала, змај, аждаја» [4. С. 393]. В некотором смысле Россия и Турция обладают определенными чертами демонологического персонажа «ала» (змея, дракона), но это надо понимать в контексте сказки, где причиной гибели змея становится другой змей [15. С. 276]. Поэтому Россия превращается в производимый змеем ветер, который в одиночку способен победить турецкого дракона.Для архаического эпоса характерна установка на сражение «посланных богами героев с хтоническими чудовищами» [9. С. 119], но мотив змееборства присущ и англосаксонской эпической поэме о Беовульфе, и многим другим традициям, что создает один узнаваемый эпический топос [9. С. 132]. Ценные наблюдения, которые могут предоставить надежную основу для толкований змея у Раича, изложены в «Исторических корнях волшебной сказки» В.Я. Проппа (см. [15]) и исследованиях Б.Н. Путилова о русском и южнославянском эпосе (см. [17]), на которое опирается Е.М. Мелетинский: «В южнославянском и восточнославянском эпосе огромное место занимает борьба с чудовищем-змеем [...] Сам В.Я. Пропп и вслед за ним Б.Н. Путилов убедительно демонстрируют трансформацию этих тем в процессе перехода [...] от “догосударственного” эпоса к “государственному”. Чудовища в славянской эпике сочетают в себе образы стихий, насильника–похитителя женщин и символ язычества, образ врага православной веры и родной земли» [9. С. 99–100]. Победой над змеем русские орлы, а они одной веры с сербскими, должны помочь сербскому орлу в обновлении и укреплении державы.Несомненно, помощь ожидается от австрийских орлов, но часто встречающиеся призывы к русским генералам (Потемкину, Суворову, Румянцеву, Каменскому, Волконскому, Булгакову) и императрице Екатерине II, которую Раич ласково называет «силном, славном Катом»38 [18. С. 34], подтверждают, что надежда на русского орла тоже крайне важна. После победы над турецким драконом звучит сербская молитва и благословление: «Нек' живи Катерина, / свој Русији дика! / Мухамеду дерному / нек се пуши кика! [...] Боже, ти на небеси, / сав труд њин наплати! Амин»39 [18. С. 77–78]. Учитывая византийскую символику орла, который должен объединить мирское и духовное начала, очевидно, что австрийский орел выступает в роли исключительно политического союзника, в то время как русский синтезирует многочисленные варианты разных значений, несущих мифологические, архаические и духовные смыслы.В новейших исследованиях русской темы в эпической поэме «Битва между драконом и орлами» Йована Раича отмечается, что автор учился и жил в Российской империи, анализируется его язык (соотношение сербского народного и русскославянского), характер стиха (польский тринадцатисложник) и многочисленные интертекстуальные связи с русской историей, культурой и литературой (как, в частности, это обозначила Мила Стойнич). В моем исследовании интертекстуальное поле расширено данными сравнительного анализа эпической поэмы Раича со «Словом о полку Игореве» и «Османом» Гундулича. Я акцентировала внимание на аллегорических и эмблематических представлениях о фауне (орлы, соколы, пантеры, волки) и о плаче (Ярославны, Крунославы и Мухаммеда). Творческое воображение Йована Раича опирается на геральдику, мифологические и сказочные образцы, в результате чего особенно выражены аналогии с традицией эпоса как в его ранних, так и классических формах. Принимая во внимание византийские корни сербской и русской культур, важными представляются следы античной культуры, особенно если учитывать, что самые громкие прославления русских изрекают античные боги. Мухаммед именует русских «ђаурима»40, «акмакцима»41 и «крмцима»42, подобным образом обозначается и весь остальной для него иноверный мир. В эпической поэме русские также названы и «риђим родом»43, вечно молодыми борцами («ребјата»), Севером и северным ветром, а также косвенно и драконом «ала», который в одиночку может победить турецкого змея. И, наконец, в похвалах Екатерине II и ее генералам, в обращенных к ним молитвах ощущается надежда, что сербский народ вновь обретет свою державность. Йован Раич в русских видел братский народ, на что указывает также сближение городов Белград и Херсон.Перевод Лазаря Милентиевича

About the authors

Jelena Marićević Balać

University of Novi Sad

, Novi Sad, Serbia.

References