Russia in the new geopolitical realities: the legal vector of civilizational self-determination

Full Text

Правовая концепция эволюции мировой системы: от многополярности к многосторонности. Современный геополитический кризис, подорвавший постбиполярный мировой «полупорядок», основанный на «новых неписаных, но разделявшихся участниками правил поведения на международной арене»¹, вынес в глобальную повестку дня вопрос об основах будущего мироустройства. Среди отечественных и зарубежных политиков и политологов обострились дискуссии между сторонниками многополярности (полицентричности), приверженцами гегемонистской стабильности однополярного мира, а также теми, кто ищет теоретический компромисс на базе концепций плюралистической или асимметричной однополярности, теми, кто в духе real politic считает неизбежной новую биполярность с США и Китаем в качестве двух супердержав, и т. д. Особняком по отношению к этим вариантам неправового по своей сути, т. е. силового (основанного на балансе между равновесными полюсами силы и на иерархичном построении внутри самих полюсов) устройства миропорядка находится идея генерального директора Президиума Российского совета по международным делам А. В. Кортунова о том, что «элементы будущего мирового порядка – если мы говорим именно о порядке, а не об “игре без правил” и не о “войне всех против всех” – следует строить на фундаменте не столько многополярности, сколько многосторонности»². Главное различие между двумя концептами заключается в том, что «если многополярность ищет пути формального или неформального закрепления системных привилегий лидеров, то многосторонность нацелена на поиск дополнительных возможностей для отстающих»³. Именно с развитием концепции подобной многосторонности, считает автор, могут быть связаны важные интеллектуальные прорывы в области российской теории международных отношений. Такие прорывы сейчас крайне необходимы, поскольку доминирующая установка на многополярность, которая опирается на исторический опыт «Европейского концерта» или Венской системы международных отношений, созданных в Европе в начале XIX в., не учитывает, как убедительно показывает автор, ряд факторов, способных заблокировать такой вариант развития⁴.

Но при этом сам же А. В. Кортунов характеризует подобный многосторонний порядок как не вполне справедливый по отношению к сильным игрокам, поскольку их интересы ограничиваются как в пользу слабых субъектов мировой политики, так и в целях поддержания стабильности всей системы международных отношений⁵. В данной связи напрашивается вопрос: насколько в принципе уместны предложения по выстраиванию мирового порядка на заведомо несправедливых основаниях? Ведь подобные предложения в практическом отношении являются проигрышными, а в теоретическом неверными, поскольку, как хорошо сказал и показал Ю. Хабермас, этика дискурса «не допускает рядом со справедливостью… никаких конкурирующих точек зрения равного ранга»⁶. Однако применительно к рассматриваемой идее многосторонности миропорядка такая критика неуместна, поскольку, вопреки некоторым суждениям ее автора, она как раз находится в русле справедливого и одновременно (что принципиально важно) правового по своей сути решения проблемы будущего мироустройства.

Чтобы пояснить эту мысль, необходимо напомнить, что в философии права выделяется три подхода к проблеме соотношения права и справедливости – позитивистский, естественно-правовой и либертарно-юридический, – в рамках которых по-разному раскрывается не только соотношение права и справедливости, но и само понятие справедливости. Позитивисты трактуют справедливость как моральную категорию, выходящую за рамки позитивного правопорядка, а юснатуралисты рассматривают ее как естественно-правовое и одновременно моральное (иногда – морально-религиозное) требование, обращенное к позитивному правопорядку, что, как верно замечено, предполагает морально-правовой, т. е. междисциплинарный статус всей юридической науки⁷. Сторонники этих типов правопонимания, кстати, не исключают и могут даже приветствовать уступки со стороны сильных субъектов политико-правовых отношений в пользу слабых, но считают это своего рода благотворительностью, которая относится к сфере морали, с присущей ей (в отличие от права) нормативной неопределенностью, всегда чреватой произволом. В отличие от этих подходов для либертарно-юридической теории, разграничивающей право и мораль по сущностному основанию, право – это выражение сущностного принципа формального равенства как триединства равной меры, свободы и справедливости⁸. Именно либертарно-юридический подход⁹, которого я и буду далее придерживаться, позволяет ввести идею многосторонности мирового порядка в правовое русло, поскольку, согласно данному типу правопонимания, справедливость как имманентная характеристика права предполагает компенсацию незаслуженной слабости сторон правового взаимодействия¹⁰. Оставляя за рамками данного анализа обоснование теоретических преимуществ такого подхода, отмечу, что его практическое значение применительно к рассматриваемой проблематике определяется тем, что компоненты межгосударственной системы взаимодействуют прежде всего на основе международного права. Морально-религиозные регуляторы, разумеется, тоже востребованы, но, как отмечает А. Н. Вылегжанин, «для целей регламентации связей государств они не столь действенны»¹¹. К этому следует добавить, что мораль и религия как соционормативные системы не столь действенны во взаимоотношениях между государствами именно потому, что по своей природе они партикулярны и не могут, в отличие от права, претендовать на общезначимость^.

Суть принципа правовой компенсаторности как одного из проявлений сущностного правового принципа формального равенства можно пояснить по аналогии с обоснованием границ правовой природы социального государства. Дело в том, что во взаимоотношениях между государствами как субъектами права действует та же правовая логика, что и в случае проведения государством социальной политики: такая политика сохраняет правовой характер, если она не выходит за границы правовой компенсации (т. е. не превращает правовые преференции, компенсирующие людям их незаслуженную социобиологическую слабость, в неправовые привилегии)¹². И хотя ссылка на внутригосударственную социальную политику дана здесь в качестве аналогии, однако в современных условиях принцип правовой компенсаторности вполне может и должен быть применен в том сегменте международных отношений, который связан с выстраиванием экономических механизмов, способствующих международной или глобальной социальной справедливости¹³.

В Конституции РФ принцип формального равенства получил нормативное закрепление в ч. 3 ст. 17, которая гласит, что при осуществлении прав и свобод нельзя нарушать права и свободы других лиц, а также в ч. 3 ст. 55, в соответствии с которой права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены в той мере, в какой это необходимо в целях защиты прав других лиц, а также перечисленных здесь конституционных ценностей общего блага. Если применить этот принцип к сфере международно-правовых отношений между государствами, то речь пойдет об основаниях и пределах ограничения государственного суверенитета. По этому поводу В. С. Нерсесянц, исходя из разработанного им либертарно-юридического правопонимания, отмечал, что в данном случае надо говорить не об ограничении прав суверенитета, т. е. не об отказе от части суверенных прав, а об ограничении государственного произвола, о «переходе от прежнего силового, произвольного суверенитета к правовой концепции и конструкции суверенитета. <…> Если старый суверенитет был прежде всего произвольным притязанием на правовую монополию и абсолютное право по принципу “права” сильного, то новый суверенитет должен быть прежде всего правовой обязанностью в отношении множества других субъектов права, обязанностью считаться с правами других»¹⁴.

Кстати, вполне вписывается в правовой подход к проблеме мироустройства и приведенный А. В. Кортуновым такой, казалось бы, сугубо прагматический аргумент в пользу идеи многосторонности: нужно, говорит он, искать принципы и механизмы создания дополнительных гарантий «“слабым”, потому что возможности для “слабых” выступать в роли “спойлеров” в XXI веке выросли как минимум на порядок по сравнению с предыдущими эпохами»¹⁵. С правовой точки зрения важна не сама мысль о том, что в условиях гибкой блоковой системы у «слабых» государств появляются большие возможности влиять на соотношение сил между конкурирующими блоками (что укрепляет их правовые позиции), а приведенная автором аргументация в обоснование этого тезиса. Опираясь на аналогию с федеративным государством, в котором происходит перераспределение ресурсов от процветающих регионов к депрессивным, А. В. Кортунов отмечает, что «процветающие вынуждены платить больше ради сохранения целостности и стабильности федерации»¹⁶. Эта же логика, считает он, применима и к международным отношениям. И действительно, подобное перераспределение ресурсов между государствами (экономических, политических, культурных и т. д.) способствует сохранению целостности и стабильности системы международных отношений как общего блага. А это значит, что такой подход вписывается в формулу правового принципа формального равенства, согласно которой права одних субъектов правового взаимодействия могут быть реализованы в той мере, в какой они не нарушают права других субъектов и те ценности общего блага, которые являются условием реализации прав каждой из сторон.

Доминировавшие ранее в истории правовой мысли представления о том, что термин «международное право» носит весьма условный характер, а обозначаемый им феномен, по сути своей, не является правом, в целом уже ушли в прошлое. В настоящее время специалисты в области международного права уверенно говорят о том, что «международное право общеприемлемо»¹⁷. С позиций философии права к этому следует добавить, что оно общеприемлемо (т. е. общезначимо и универсально) именно потому, что основано на правовом принципе формального равенства, применение которого к субъектам международного права гарантирует степень справедливости в их взаимоотношениях, максимально возможную на данном историческом этапе. Отмечая принципиально важную имманентную взаимосвязь права и справедливости, хотелось бы в этом контексте обратить внимание на высказывание о проблеме справедливости международных отношений другого влиятельного эксперта – председателя Президиума Совета по внешней и оборонной политике Ф. А. Лукьянова. Комментируя призывы российской дипломатии к «справедливому мировому устройству» и соглашаясь с ними, далее он пишет, что «справедливость – понятие не универсальное… Особенно на международной арене, где толкование каждым справедливости неразрывно связано с реализацией национальных интересов. Поэтому справедливость как лозунг – хорошо и правильно, как руководство к действиям – едва ли применима на практике»¹⁸. Подобные рассуждения, по-видимому, основаны на представлении о том, что справедливость – это категория, относящаяся к области морали. Но в таком случае призывы к справедливости в области международных отношений – это всего лишь прекраснодушное морализаторство. Только признавая справедливость правовой и, соответственно, общезначимой, универсальной категорией, уместно говорить о необходимости справедливого мироустройства.

Сказанное, разумеется, не означает, что такой международно-правовой порядок достижим в ближайшее время (более того, по мнению А. В. Кортунова, и многополярный мир – это дело не одного десятилетия). Но выдвигая уже сейчас правовое требование справедливости, а не моральный призыв, Россия может в исторически обозримой перспективе рассчитывать на широкую поддержку мирового сообщества. То обстоятельство, что это правовое требование пока нереализуемо, никак не обесценивает его общезначимости и императивности. В отличие от политологии (для которой на первом месте стоит описание, анализ и учет механизмов реальной политики), а также от позитивистской доктрины правопонимания (в центре внимания которой находится описание, анализ и систематизация действующего законодательства) либертарно-юридическая и естественно-правовая доктрины используют в своих построениях такой доктринальный язык, который носит не дескриптивный, а прескриптивный характер: он предписывает «правовой смысл, правовой характер закона… всех способов, форм, процедур и приемов его установления, изменения, действия, толкования и применения»¹⁹. При этом если юснатурализм предлагает в качестве критерия правового характера закона и способов его реализации некие моральные максимы, главными носителями которых обычно выступают «равнейшие из равных», то либертарно-юридическая теория опирается на критериальное значение принципа формального равенства сторон правового взаимодействия. Именно этот подход в полной мере отвечает не только интересам России на международной арене, но и задаче построения равносправедливой правовой модели миропорядка.

Геополитические реалии блокового противостояния и проблема государственного суверенитета России. Даже если вслед за И. Кантом (воодушевившись его великой идеей «вечного мира») всерьез рассчитывать на возможность такого мироустройства, в рамках которого гарантируется, что и «самое маленькое государство могло бы ожидать своей безопасности и прав не от своих собственных сил... а исключительно от такого великого союза народов... от объединенной мощи и от решения в соответствии с законами объединенной воли»²⁰, то при всем оптимизме следует признать, что дорога к этому правовому будущему будет крайне не простой и опасной. В ближайшей исторической перспективе человечеству, судя по всему, придется пройти через «период распада деградирующей старой системы на отдельные фрагменты и самозамыкание “полюсов” в своих региональных или континентальных подсистемах с целью внутренней консолидации каждого из “полюсов”»²¹.

Такое видение ситуации вновь актуализирует концепцию этнокультурного разделения цивилизаций С. Хантингтона²², и прежде всего лежащую в ее основе идею о том, что после окончания «холодной войны» на место идеологической конфронтации приходят конфликты, основанные на религиозных и этнокультурных различиях. Американский социолог и политтехнолог не был беспристрастным наблюдателем, он ставил своей задачей предупредить западную цивилизацию о возможных ошибках, которые способствовали бы дальнейшему ослаблению лидерских позиций Запада в глобальном мире и помешали бы восстановлению его могущества в будущем. К таким ошибкам С. Хантингтон относил прежде всего вмешательство в дела других цивилизаций, чреватое глобальным конфликтом в полицивилизационном мире. Кроме того, он предостерегал США от попыток сдерживать формирование многополярного мироустройства, а внутри страны призывал сохранить европейскую идентичность и те элементы европейской культуры, которые составляют инструменты «мягкой силы» западной цивилизации. При этом С. Хантингтон считал, что России и Западу необходимо договориться «о принципиальном равенстве и разделении сфер влияния» таким образом, что Россия дает согласие на расширение Европейского Союза и НАТО за счет «западно-христианских стран Центральной и Восточной Европы, а Запад обязуется не расширять НАТО дальше на восток, если только Украина не расколется на два государства»²³.

Признавая значимость целого ряда конкретных оценок, выводов и предложений С. Хантингтона, можно тем не менее констатировать, что его концепция конфликта цивилизаций по большому счету не вписывается в реалии осуществляемого сейчас кризисного перехода к многополярному миру. Показателен в этом плане его прогноз по поводу «большой войны» между разными цивилизациями (а такую возможность С. Хантингтон не исключал, хотя и считал ее маловероятной). Скорее всего, по его мнению, это могла бы быть война между США и Китаем, в ходе которой «США, Европа, Россия и Индия окажутся втянуты в глобальную борьбу против Китая, Японии и большинства исламских стран»²⁴, а Россия не только примкнет к Западу, но и войдет в состав НАТО. Однако, исходя из нынешнего развития событий, такой сценарий трудно назвать даже маловероятным. И дело не только в том, что далеко не все советы этого авторитетного внешнеполитического стратега были учтены американским истеблишментом. С. Хантингтон, по-видимому, недооценил фактор, на котором сделал акцент другой видный американский социолог и футуролог Э. Тоффлер, предложивший иную версию конфликта цивилизаций и иное понятие цивилизации как «интегрированной социальной системы со своими особыми технологиями, со своими собственными социальными институтами и своими собственными информационными каналами»²⁵. Ключевым фактором цивилизационного развития здесь является технологический (а точнее – научно-технологический) прогресс, который предопределяет эволюционную смену волн цивилизаций от сельскохозяйственной к индустриальной и затем к постиндустриальной, уже начавшей свое шествие по миру в борьбе со старыми формами экономики, политики, социальной структуры, а также с соответствующей им ценностно-регулятивной системой. При этом линия столкновения между «волнами цивилизаций» проходит как в рамках мировой системы, так и внутри отдельных государств.

Тоффлеровская трактовка идеи конфликта цивилизаций полнее отражает тот факт, что на современном этапе развития человечества достижения научно-технологического прогресса «как никогда прежде, начали определять динамику развития стран, их совокупную мощь, глобальную конкурентоспособность, степень обеспечения национальной безопасности и равноправной интеграции в мировую экономику» ²⁶со всеми вытекающими последствиями для благосостояния их граждан. С учетом этого можно согласиться с тем, что многополярный мир, который сформируется по итогам нынешнего геополитического кризиса, разделится не просто на экономические пространства, а на техно-экономические блоки. Государства, входящие в такие блоки, будут, по-видимому, иметь некоторую общую цивилизационную (этнокультурную) специфику, но на первый план выйдут общие интересы по встраиванию в систему глобальной научно-технологической конкуренции.

Под техно-экономическим блоком понимается макроэкономическое пространство, образуемое несколькими государствами, в рамках которого функционирует общий рынок, собственная валюта, своя инфраструктура для создания технологических платформ и критически важных технологий (куда не будут допускаться конкуренты), достаточный комплекс человеческих и природных ресурсов и т.п. ²⁷России еще предстоит найти себе союзников среди технологически развитых стран, с которыми можно было бы сформировать общий рынок, позволяющий окупать инвестиции в высокие технологии ХХI в. (во всяком случае до тех пор, пока выход на мировые рынки технологий будет ограничен). От того, сумеет ли Россия стать частью сильного техно-экономического блока и с каким научно-технологическим и экономическим потенциалом она войдет в такой блок, во многом будет зависеть обеспечение ее государственного суверенитета в рамках иерархической внутриблоковой структуры.

С учетом экономического потенциала страны, определяемого наличием энергетических и иных природных ресурсов, выгодным экономико-географическим положением, высоким уровнем образования населения и т. д., главная проблема обеспечения государственного суверенитета России формулируется сейчас как необходимость «достижения технологического суверенитета»²⁸. Введение с 2022 г. в политический дискурс и научный оборот термина «технологический суверенитет» не ставит под сомнение принятые в юридической науке представления о неделимом характере феномена, обозначаемого понятием «государственный суверенитет», а лишь акцентирует внимание на наиболее слабом звене в системе факторов, из которых складывается государственный суверенитет России на данном этапе ее исторического развития. Острота проблемы обусловлена тем, что страна, вступившая после распада СССР в глобальный рынок, легко согласилась с предложенной ей ролью сырьевого придатка. Таким образом, руководством страны был недооценен научно-технологический фактор общецивилизационного развития, который в современных условиях является определяющим.

Для осмысления роли и значения этого фактора целесообразно обратиться к предложенной академиком В. С. Степиным типологии цивилизаций, в рамках которой выделяются цивилизации традиционного и техногенного типа²⁹. Культурная матрица традиционных цивилизаций представляет собой жесткий каркас из религиозно-нравственных норм и многовековых обычаев, в который любые новшества (социальные, технологические, духовные и т. д.) вписываются крайне медленно, преодолевая большое сопротивление социальной среды. Техногенный тип цивилизации, зародившийся в Западной Европе в XV–XVII вв., напротив, отличается большой восприимчивостью к инновациям и ориентацией на раскрепощение творческого потенциала людей, в чем огромную роль играет право как система прав человека. В современных условиях техногенный путь цивилизационного развития становится определяющим: в него с разной степенью успешности встраивается большинство стран и регионов мира. Данный процесс, осуществляемый сейчас под девизом «кто не успел, тот опоздал», имеет ярко выраженный конкурентный характер. При этом, как показывает опыт быстро развивающихся стран Азии, осуществивших в последние десятилетия модернизационный рывок, важным ресурсом в такой конкуренции является удачное сочетание открытости технологическим инновациям с культурными традициями «Восточного пути». В ценностно-нормативной плоскости это означает нахождение оптимального баланса между правом, моралью и религией как базовыми соционормативными регуляторами.

Ценностно-нормативные основы консолидации государств в рамках формирующихся блоков. Конкурентный потенциал каждого блока будет определяться не только его технологическим могуществом, но и сложившимся внутри него особым ценностно-нормативным комплексом, в котором найдет отражение определенный уровень духовного единства народов, объединившихся в подобный союз. Помимо регулятивной функции соответствующие ценности, нормы и основанные на них модели социального развития станут осуществлять функцию «мягкой силы», привлекающую в то или иное макроэкономическое пространство новых союзников. Поэтому вопрос о том, какие духовные составляющие культуры могут стать «точкой сборки» в рамках такого объединения государств, имеет не только глубокий философский смысл, отражающий представления о сущности человека и полноте человеческого бытия, но и важное практическое значение. В условиях, когда научно-технологический прогресс определяет стратегическое развитие современного мира»³⁰, экзистенциальные по своему содержанию культурные коды разных цивилизаций должны быть рассмотрены в фокусе тех социальных вызовов, которые несут в себе технологии ХХI в.

Идущая в мире технологическая революция, основной вектор которой задан конвергенцией нано-, био-, инфо- и когнотехнологий, привносит новые существенные характеристики в общественное (в том числе и политико-правовое) устройство всех технологически развитых стран. Суть этих главных технологий ХХI в. заключается в том, что они направлены не столько на преобразование среды, окружающей человека, сколько на технологические трансформации самого человека (его физиологических, когнитивных и психических характеристик), а также на технизацию сферы управления человеческой жизнью со стороны структур, обладающих политической или экономической властью. Указанные технологии, которые нередко называют экспоненциальными в силу соответствующих темпов их развития, в своей совокупности открывают невиданные прежде возможности в сфере социального управления и контроля за поведением людей. А это значит, что перспективы и направления разработки и применения подобных технологий представляют значительный интерес для анализа в плоскости правового подхода. Чтобы понять масштаб их грядущего воздействия на социальные отношения, следует рассмотреть крайние из возможных его проявлений, которые могут быть реализованы в рамках основных конкурирующих моделей общественного устройства. Речь идет, с одной стороны, о социалистическом Китае (социалистическом – несмотря на значительный рыночный сегмент его экономики), а с другой – о капиталистическом Западе (капиталистическом – несмотря на все разговоры последних десятилетий о кризисе капитализма).

Что касается китайского социализма, то в настоящее время этот общественный строй демонстрирует потенциал для такого соединения управленческих и технологических ресурсов, который способен обеспечить всепроникающую систему учета и контроля поведения граждан, чреватую серьезными нарушениями прав человека. Подобное управление уже реализуется в форме т.н. социальных рейтингов, применяемых пока что собственниками технологических платформ, но при очевидном одобрении со стороны государства. Наряду с этим в Китае активно развиваются биотехнологии, в частности технологии по редактированию генома человека³¹, а также вспомогательные репродуктивные технологии, связанные с селекцией эмбрионов, которые могут быть использованы для целей т. н. позитивной или либеральной евгеники. Качественно новые возможности для контроля за человеком могут предоставить технологии распознавания эмоций, внедрение которых начинается с помощи в работе правоохранительных органов³². В этом же ряду следует отметить и то, что большое и очень неоднозначное впечатление на весь мир произвела эффективность применения китайским государством средств цифрового отслеживания контактов и контроля за здоровьем людей во время пандемии COVID-19. Впереди введение цифрового юаня, эксперименты по внедрению которого (в том числе и для выплаты зарплаты) уже проводятся. Очевидно, что результаты этих экспериментов могут быть легко «интегрированы в систему социального рейтингования, разрабатываемую правительством Китая»³³. И все это только первые шаги в создании и применении технологий такого рода.

А между тем Китай до ХХ в. был классической цивилизацией традиционного типа и, казалось бы, должен тяготеть к технологическому консерватизму. Однако, получив по итогам опиумной войны ХIХ в. и культурной революции ХХ в. мощную прививку от экономической автаркии и технологического отставания, в ХХI в. Китай сумел успешно синтезировать возможности западных технологий и особенности конфуцианской культуры с ее ориентацией на ценности стабильности и гармонии, а также на принцип Небесного мандата правителя, с ее приверженностью идее иерархии в противовес идее равенства, с пониманием государственного устройства через призму семейных отношений и т.д. ³⁴Показательно, что и сейчас Китай «уходит от конфронтационной “блоковой” риторики»³⁵, призывая к гармонии цивилизаций ³⁶ и провозглашая приверженность идее совмещения «китайской экоцивилизации и западной индустриальной цивилизации»³⁷. Однако демонстрируемое при этом соединение социалистической модели общественного и государственного устройства с западными технологиями, созданными в условиях иной культуры и системы ценностей, с правовой точки зрения создает весьма опасную «гремучую смесь».

На другом идеологическом полюсе ситуация, на первый взгляд, выглядит иначе. Здесь звучат слова о переходе к так называемому инклюзивному капитализму с его идеей заменены акционеров-собственников на простых интересантов в функционировании капитала, с его шеринговой (от англ. sharing – участие, дележ) экономикой ответственного потребления, предполагающей снижение употребления мяса, отказ от личного автомобиля, от авиаперелетов и т. п. Здесь уже полным ходом внедряются идеи базового (но не безусловного) дохода, пропагандируются прелести технологического консьюмеризма, виртуальной реальности и т. д. Однако очевидно, что все эти сомнительные прелести «капитализма для всех», гарантирующие массам сытую бедность³⁸, не затронут глобальные элиты. Ведь в рамках предлагаемой этим концептом модели миропорядка национальные государства, которые сейчас хоть как-то сдерживают нарастающие тенденции социальной поляризации на глобальном и внутригосударственном уровнях, должны будут уйти со сцены. Как пишет известный пропагандист инклюзивного капитализма и рупор глобализма К. Шваб, в результате расширения глобализации и демократии «для национальных государств не останется места»³⁹. Их управленческие функции перейдут к «социально ответственным» транснациональным корпорациям, которые смогут использовать для этого технологии контроля, успешно апробированные в Китае.

Таким образом, в условиях нынешнего этапа научно-технологической революции перспективы развития как социализма, так и капитализма (если рассматривать их в логике простой экстраполяции) несут примерено одинаковую опасность дегуманизации человека и технизации создаваемых им общественных отношений в русле построения постчеловеческого будущего. А это означает, что технологический императив⁴⁰, уже практически выходящий из-под социального контроля, может легко подавить кантовский категорический императив, лежащий в основе идеи достоинства и прав человека. В складывающейся ситуации наивно звучат утверждения сторонников движения так называемых демократических трансгуманистов (другие представители этого многочисленного трансгуманистического движения в массе своей не озабочены проблемами демократии) о том, что технологический прогресс не «сделает богатых богаче, а бедных беднее»⁴¹, поскольку такую опасность вполне можно преодолеть путем развития всеобщего здравоохранения, субсидий для широкого доступа к технологиям и т. п. В условиях колоссальной социальной поляризации у представителей глобальной элиты, обладающих основными экономическими, политическими и информационными ресурсами, а в перспективе – и самым мощным искусственным интеллектом, есть как минимум большой соблазн пренебречь идеями правовой демократии. А если это произойдет, то непонятно, кто и как сможет им помешать направить развитие человечества в русло биосоциального раскола на сверхлюдей и массы, оставшиеся в границах своей биологической природы.

Обнадеживает лишь то, что между двумя описанными выше крайностями капиталистической и социалистической моделей, реализуемых в условиях современной научно-технологической революции, находится обширное пространство, заполненное идеями и социальными практиками, ориентированными на поиск новых правовых путей развития человечества. В этом глобальном дискурсе востребованы и интеллектуальные достижения западной философско-правовой мысли⁴², и нормативные традиции древней китайской цивилизации, и прозрения русской религиозной философии права, и итоги философско-правового осмысления противоречивого социалистического опыта России⁴³. Значимость этого интеллектуального поиска в контексте проблемы технизации человеческой жизни как одного из главных вызовов современности хорошо выразил К. Ясперс. «Людей, – писал он, – не покидает ощущение, что они живут в момент, когда в развитии мира достигнут рубеж, который несоизмерим с подобными рубежами отдельных исторических эпох прошлых тысячелетий. Мы живем в духовно несравненно более богатой возможностями и опасностями ситуации, однако, если мы с ней не справимся, она неизбежно превратится в наиболее ничтожное время для оказавшегося несостоятельным человека»⁴⁴.

¹ Никитин А. И. Современный миропорядок: его кризис и перспективы // Полис. ٢٠١٨. № ٦. С. 35.

² Кортунов А. В. Между полицентризмом и биполярностью: о российских нарративах эволюции миропорядка // Рабочая тетрадь РСМД. 2019. № 52. С. 35.

³ Там же. С. ٣٦.

⁴ При этом автор указывает на ярко выраженную неравновесность участников потенциальной многополярной системы, на крайнюю неоднородность мировой элиты с ее существенно разнящимися культурными архетипами и базовыми ценностями, на жесткую зависимость национальных лидеров от подверженного эмоциям общественного мнения, на принципиальную проблематичность совмещения блоковой модели миропорядка и полноценного суверенитета всех входящих в них государств (см.: Кортунов А. В. Указ. соч. С. 15–23).

⁵ См.: там же. С. ٣٥.

⁶ Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб., 2006. С. 275.

⁷ См.: Луковская Д. И. Позитивизм и естественное право: конфликт интерпретаций // Вестник Томского гос. ун-та. ٢٠٢٠. № ٤٥٦. С. ٢٣٤.

⁸ Право здесь – это применение равной меры к измерению свободы субъектов права, гарантирующее им формальную справедливость.

⁹ Либертарно-юридическая теория разработана акад. В. С. Нерсесянцем и обоснована им в качестве самостоятельного типа правопонимания (см.: Нерсесянц В. С. Философия права: либертарно-юридическая концепция // Вопросы философии. 2002. № 3. С. 3–15).

¹⁰ Подробнее см.: Лапаева В. В. Типы правопонимания: правовая теория и практика. М., 2012. С. ٣٩١–441.

¹¹ Вылегжанин А. Вопросы соотношения и взаимодействия международных отношений и международного права. URL: https://www.russiancouncil.ru›analytics-and-comments/… (дата обращения: 12.02.2024).

¹² Правовое регулирование, писал В. С. Нерсесянц, основывается на принципе формального равенства сторон до тех пор, пока оно остается в границах правовой компенсации. А «всякий выход в процессе пропорционально-распределяющего уравнивания за границы правовой компенсации ведет к появлению привилегий, т. е. к нарушению права» (см.: Нерсесянц В. С. Философия права: учеб. для вузов. М., 2006. С. 509, сн. 1).

¹³ См.: Brock G. Global justice: a cosmopolitan account. Oxford, 2009. Анализ западного философского дискурса о социальной справедливости как международной (т. е. справедливости в мире государств) и глобальной или космополитической (справедливости применительно к каждому человеку как «гражданину мира») (см.: Прокофьев А. В. Этика справедливости и ее пределы. URL: https://www.iphras.ru›uplfile/ethics/RC/ed/kaunas/prok.html (дата обращения: 22.02.2024)).

¹⁴ Нерсесянц В. С. Философия права: учеб. для вузов. С. 640.

¹⁵ Кортунов А. В. Указ. соч. С. 35.

¹⁶ Там же.

¹⁷ Вылегжанин А. Н. Указ. соч.

¹⁸ Лукьянов Ф. А. Справедливость – понятие не универсальное // Россия в глобальной политике. URL: https://globalaffairs.ru/articles/spravedlivost-ne-universalna/ (дата обращения: 22.02.2023).

¹⁹ Нерсесянц В. С. Общая теория права и государства. М., 2004. С. 383.

²⁰ Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане. URL: https://www. filosof.historic.ru›books/item/f00/s00/z0000510 (дата обращения: 22.05.2020). В этом контексте нельзя не упомянуть о том, что Г. Гегель, отрицавший идею кантовского «вечного мира», писал по этому поводу так: «Войны возникают там, где они лежат в природе вещей; … и пустая болтовня умолкает перед серьезными повторениями истории». И если, считал он, «известное число государств и сольется в одну семью, то этот союз… должен будет сотворить противоположность и породить врага» (см.: Гегель Г. Философия права. М., 1990. С. 361).

²¹ Кортунов А. В. Указ. соч. С. 12.

²² Предыдущий всплеск интереса к этой концепции, впервые изложенной автором в статье «Столкновение цивилизаций?» в 1993 г. и развитой затем в одноименной монографии 1996 г., был подогрет событиями 11 сентября 2001 г.

²³ Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М., 2016. С. 423.

²⁴ Там же. С. ٥٦٧.

²⁵ Тоффлер Э. Третья волна. М., 2002. С. 78.

²⁶ Добросклонская Т. // Обозреватель. ٢٠٢٣. Т. 399. № 4. С. 114.

²⁷ Дискуссия «Конкуренция технологических платформ в XXI веке» (выступление А. О. Безрукова). URL: https://bit.ly/3lHdobYt.me/valdaiclub/8840 (дата обращения: 11.05.2023).

²⁸ В 2022 г. Президент РФ, выступая на Петербургском международном экономическом форуме, назвал достижение технологического суверенитета в числе шести базовых принципов долгосрочного развития России (см.: Полный текст выступления Владимира Путина на ПМЭФ 17 июня 2022. URL: http://www.kp.ru/daily/27407.5/4603800/ (дата обращения: 07.02.2024)).

²⁹ См.: Степин В. С. Стратегия цивилизационного развития и проблема ценностей // Россия и современный мир. ٢٠٠٣. № 1. С. 5.

³⁰ Добросклонская Т. Указ. соч. С. 123.

³¹ Подробнее см.: Лапаева В. В. Право в эпоху генетической революции: прогресс геномики человека с позиций правового подхода. М., 2023. С. 80–82. Не случаен тот факт, что первый (и единственный из известных) эксперимент по рождению детей с отредактированным геномом был реализован в Китае. И хотя власти страны осудили эксперимент, его проведение не было для них тайной (см.: там же. С. 35).

³² Обеспокоенность по поводу китайских разработок в этой области высказывают некоторые правозащитные организации (см.: Emotional Entanglement: China’s emotion recognition market and its implications for human rights. Published by ARTICLE19 in January 2021. London, 2021).

³³ Кочергин Д. А. Цифровые валюты центральных банков: опыт внедрения цифрового юаня и развитие концепции цифрового рубля // Russian Journal of Economics and Law. 2022. Т. 16. № 1. С. 64.

³⁴ См.: Асмолов К. Азиатские ценности как дорога к прогрессу. Почему конфуцианский культурный регион совершил рывок из Третьего мира. URL: https://www.globalaffairs.ru›articles/aziatskie-czennosti-kak… (дата обращения: 11.05.2023).

³⁵ Дегтерев Д. Многополярность или «новая биполярность»? URL: https://russiancouncil.ru›analytics-and-comments/…

³⁶ См.: Гордон А. В. Китайская цивилизация в глобалистской парадигме // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 9. Востоковедение и африканистика. 2020. С. 21.

³⁷ Сунь Лэй. Китайский путь – модернизационная трансформация китайской цивилизации // Сравнительная политика. 2019. Т. 10. № 2. С. 35.

³⁸ См.: Шелест Д. Инклюзивный капитализм: завершение эпохи или начало иного порядка? https://regnum.ru/article/3281007

³⁹ Schwab К., Mallere T. COVID-19: The Great Reset // WEF: FORUM PUBLISHING. 2020. S. 82.

⁴⁰ См.: Ушаков Е. В. Технологический императив и проблема нормативности технологии // Оригинальные исследования. 2020. № 10. С. 36.

⁴¹ Hughes J. On Democratic Transhumanism. URL: https://archive.ieet.org›articles/hughes20090623.html (дата обращения: 11.06.2022).

⁴² Именно на Западе звучит сейчас особенно резкая критика современного капитализма в таких его вариациях, как «инклюзивный капитализм», «стейкхолдерский капитализм», «биокапитализм», «надзорный капитализм» и т. д. Показателен и тот факт, что в странах Европейского союза приняты наиболее разработанные в части защиты прав человека межгосударственные стандарты, регламентирующие работу с искусственным интеллектом и с большими данными, а также создание и применение биотехнологий (и прежде всего генной инженерии) и иных высоких технологий ХХI в.

⁴³ В рамках такого опыта особый интерес представляет разработанная акад. В. С. Нерсесянцем концепция цивилизма как принципиально нового с правовой точки зрения постсоциалистического общественного строя (см.: Нерсесянц В. С. Национальная идея России во всемирно-историческом прогрессе равенства, свободы и справедливости. Манифест о цивилизме. М., 2000). Анализ концепции цивилизма в фокусе современных политико-правовых реалий см.: Лапаева В. В. Социализм как закономерный этап всемирно-исторического процесса: с позиций концепции цивилизма В. С. Нерсесянца // Вопросы философии. 2017. № 7. С. 44–56.

⁴⁴ Ясперс К. Духовная ситуация времени. URL: https://www.http://lib.ru›FILOSOF/YASPERS/time.txt (2. Истоки современного положения) (дата обращения: 12.02.2024).

About the authors

Valentina V. Lapaeva

Author for correspondence.
Email: lapaeva07@mail.ru

Doctor of Law, Chief Researcher of the Sector of Philosophy of Law, History and Theory of State and Law

References

Supplementary files