Tradition and ideology of the human legal status in Russian constitutionalism

Full Text

Условия стремительно меняющегося мира в кризисной обстановке глобального цивилизационно-мировоззренческого противостояния требуют пристального внимания к ценностно-смысловым аспектам и перспективам конституционного развития. Необходимость демифологизации и актуализированного осмысления идейно-философских оснований российского конституционализма и обустройства в соответствии с этим направлений культурно-правового просвещения и отраслевого регулирования диктуется связью между принятием (востребованностью) конституционных ценностей в качестве достоверного выражения национальной идентичности и обеспечением общегражданской сплоченности, жизненности всей конституционной системы и ее способности отвечать на вызовы времени. Как было давно замечено, «если для цивилиста главное дело понимание догмы, применимой к данному казусу, то для государствоведа нужнее всего понимание среды, государственного строя, исторически сложившегося»¹. При этом отраженные в системе нормативного (формально-юридического) конституционализма национальные ценности оказывают регулятивное воздействие на все отраслевое регулирование (к примеру, резонно ставится вопрос об исторической российской модели права собственности²).

Прощание с иллюзиями, едва ли простое и не лишенное досады, но, надо признать, безальтернативное и вместе с тем содержащее вполне определенный потенциал для оптимизма, связанного с обретением идейно-исторической цельности, непрерывности отечественного конституционализма и суверенного конституционного идеала, должно быть в первую очередь обращено к пониманию человека в цивилизационном пространстве российской государственности. Правильно ставить этот вопрос в контексте точно подмеченной утраты в общественном сознании доктринального человеческого системообразующего начала, сделавшей это сознание уязвимым для проникновения чуждых нашей культуре жизненных смыслов³. Важно видеть и более широкую перспективу, связанную с настоятельной необходимостью глубокого переосмысления российского государства и права на базе безусловного уважения к собственному цивилизационному наследию, через последовательное избавление от комплекса «конституционного самозванца»⁴. Представляется оправданным подход, в соответствии с которым обосновывается собственный характер российской юридической науки, необходимость теоретического осмысления научного достояния, которое содержит русская традиция философии права, преодоление дефицита внимания к собственной научной традиции философско-правового осмысления путей развития общества и государства, гражданина и вообще будущего человечества⁵.

Надо сказать, что проблема преодоления кризиса национальной правовой парадигмы, вызванного привнесенными (заимствованными) методологическими подходами и моделями при обсуждении отечественной конституционно-правовой жизни, свойственна не только России. Авторитетные представители китайской академической юриспруденции подчеркивают необходимость формирования теории конституции КНР с опорой на опыт исторического Китая, «даже если сначала это может стать вызовом научной уверенности в себе современных китайских ученых-юристов»⁶, а также важность конструирования методологических основ философии права Китая с позиции не только суверенного, но и субъектного («субъективного») Китая, т. е. в аспекте его «собственной идеологической субъективности»⁷.

Существенно прояснившие («сгустившие» до степени композиционной целостности, определенности) дух Конституции РФ поправки, внесенные в нее в 2020 г., обязывают к развитию непротиворечивой концептуальной трактовки позиционирования человека в конституционном строе. Приверженный традиционным духовно-нравственным ценностям не по обстоятельствам времени, а по атрибутивному складу, российский конституционный строй, исходящий, как свидетельствует преамбула Конституции РФ, из восприятия памяти предков, передавших нам любовь и уважение к Отечеству, исторически сложившееся государственное единство и общность судьбы на своей земле, утверждает – не в противоречии, а в сопряжении с приверженностью тем же ценностям – права и свободы человека, и даже оговаривает их особую («высшую») ценность (ст. 2). С этим соотносится прямое причисление прав человека к составу государственной традиции в политико-доктринальном, программно-стратегическом плане⁸, и это также требует своего осмысления.

Остановимся на обсуждении этой комплексной, многоаспектной проблематики главным образом в свете политико-правовой конституционной идеологии, имея в виду, между прочим, что конкретно-прикладные аспекты актуализации конституционной модели правового статуса человека многообразны и специфичны, а их реализация, отнюдь не сводящаяся к вопросу конституционной реформы, обусловлена прежде всего системным пониманием Конституции РФ в соотношении с духом и идентичностью исторически сложившегося отечественного конституционализма.

1. Обращаясь к антропологической стороне российского конституционализма, следует в первую очередь оговорить, что сам по себе конституционализм не стоит считать заповедным феноменом только западной правовой цивилизации. Обычно приписываемые ему в обществах данного цивилизационного типа ценности, как мы отчетливо видим сегодня, могут не только обретать многообразие трудносовместимых, двусмысленных и меняющихся трактовок, подверженных селективному применению, но и демонстрировать обширные разрывы между нормативно декларируемыми «вечными» фундаментальными идеалами и социально-нормативной фактичностью. Бюрократические деформации и кризис легитимности западной либеральной демократии, движущейся в сторону «управления пустотой»⁹, развитие юристократии¹⁰, подтачивающее принципы народного представительства, гражданского участия и выводящее вопрос о ценностно-семантических основах конституционного правопорядка в плоскость узкокорпоративной политической культуры, и иные подобного рода тенденции намечают остроту проблемы сращивания конституционализма и популизма в виде «авторитарного либерализма»: «конституционализм создает условия для процветания популизма, а авторитарный популизм, в свою очередь, порождает и провоцирует все более авторитарную конституционалистскую реакцию»¹¹. По словам Б. Г. Капустина, демократия не просто «перестала быть собственно политическим явлением, став законченно “экономорфной” (функционируя в качестве рынка)», но и «став эмблемой современного общества, приобрела чудовищную принудительную, авторитарную силу над его обитателями, превосходящую даже силу капитала в плане производимых ею “субъективных эффектов”»¹².

Проповедуемая универсальность прав человека разворачивается в приписываемых им значениях «через спектр исторически воплотившихся форм реализации на Западе и, впоследствии, насильственно трансплантированных в мире»; происходит их «герменевтическое смешение с правовыми категориями западной традиции», которые сами по себе воспринимаются как «прототипы реализации прав человека», а эти права «используются в качестве интерфейса для утверждения универсальности правовых и культурных категорий Запада»; это приводит «к исключительной, а не инклюзивной практике», и все, что является асимметричным или несоизмеримым с вменяемыми трактовками, «автоматически считается не соответствующим правам человека и, в худших случаях, оказывается заклеймено признаком бесчеловечности»; в данном контексте права человека закономерно воспринимаются как «оружие культурного империализма», а их «универсализм» – просто как риторический прием, и одновременно в противовес «универсализму в западном стиле» возникает «антагонистический универсализм» (исламский, азиатский, тихоокеанский, африканский и т. п.)¹³.

В этой культурно-юридической парадигме, питающей так или иначе межцивилизационную конфронтационность и социальную напряженность на национальном уровне (в особенности в связи с миграционной политикой) и, что немаловажно, этико-юридический субъективный конфликт – вследствие вменяемой толерантности (как предписываемого, в том числе через политическое насилие¹⁴, самоограничения всеобщности собственной моральной позиции ради неприемлемого, порицаемого самовыражения другого), социально-гуманистический потенциал прав человека, покоящийся на идеях просвещения и духовно-культурного развития, обретает парадоксально-искаженный смысл формально-дисциплинарной власти. Давно подмеченный «великий собственнический эгоизм среднего обывателя», ориентированного на «внешнюю правду» человеческих отношений, а не на их нравственное содержание¹⁵, вводится в состояние правового порядка страхом: «страх перед угрозой, – прямолинейно констатировал Г. Ф. Шершеневич, – основной мотив правового поведения, который лишь преобразуется путем долгого и постоянного действия в мотивы иного рода, в готовность следовать нормам права, потому что они соответствуют поведению, к которому приучил ранее страх»¹⁶.

Как заметил Н. Н. Алексеев, «западничеством надлежит именовать не попытки использования западной культуры в чужих культурных целях, но стремление к теоретическому и практическому отрицанию особого мира собственной культуры во имя культуры западной»¹⁷. Ставить вопрос таким образом, что конституционализм – система гарантий «расширяющихся прав личности», а «решающее значение имеет либеральная трактовка демократии»¹⁸, что конституция – «детище либерализма», позволяющее человеку «почувствовать себя защищенным перед оскалом Левиафана»¹⁹, – не догматизировать ли партикулярный опыт, обращая его в средство апологии; не предрешать ли немалое расточительство в собственном конституционном наследии? Более века назад проф. В. И. Герье в открытом письме к А. И. Гучкову риторически вопрошал: «Разве существует абсолютное конституционное право, обязательное для всех стран и времен?» ²⁰И если либерализм все еще «призывается к тому, чтобы привести всех к единой системе культуры, чтобы уравнять всех в условиях их духовного развития», то, как не вспомнить по этому поводу тревогу П. И. Новгородцева: «что же станется со своеобразием лиц, с их правом на оригинальное развитие?»²¹.

Конституционализм, освоенный в западной традиции с приоритетом в индивидуалистических трактовках свободы, позднее охвативших также некоторым образом равенство и справедливость, к данному приоритету никак не сводится. Сам индивидуализм, даже в намерениях к абсолютизации, существует лишь в различении и соотнесении всегда существующего индивидуального и коллективного, и это последнее, догматически ретушируемое, отнюдь не отменяется. Либеральные претензии по части конституционализма воспроизводят и фокусируют стремление к интеллектуальной экспроприации социальной семантики, притом, что, в частности, свобода, принятая за системообразующее начало классического либерализма, не создается, а только форматируется в нем. В этом плане весьма примечательно, что в отстаивании самоидентификации юридическая педагогика довольно специфической английской конституционной традиции рассматривает изучение конституции Соединенного Королевства через единство понимания «различных исторических, правовых, философских и политических факторов, которые на протяжении столетий формировали государство», подчеркивая при этом, что «трудно четко провести демаркационные линии между конституционным правом, историей, философией и политологией»; а в понимании конституционализма акцентирует «легитимность действий правительства», «соответствие широким философским ценностям внутри государства»²².

В онтологическом смысле конституционализм сложился как высшая форма проявления правового самосознания народа, характеризует культурно и этико-религиозно обусловленный духовно-интеллектуальный и регулятивно-практический опыт сбалансирования индивидуального и коллективного в жизни суверенного государственно-организованного народа через устойчивую примиряющую и созидательно-творческую гармонизацию присущих ему ценностей, идеалов и образов будущего, обеспечивающую легитимацию и преемственное, сообразующееся с фундаментальным представлением об идентичности, его развитие. Правильно ставятся вопросы учета в осмыслении конституционализма его направленности на гарантирование как от произвола публичной власти, так и от «анархического своеволия индивида либо объединения людей»²³; введения такого ракурса анализа современного конституционализма, который позволял бы уяснить логико-понятийные, технико-процедурные и институциональные основы с «жизнесмысловыми, т. е. духовными, началами, ориентирующими… на обеспечение благой и счастливой жизни людей и коллективов в государстве»²⁴.

В этом плане конституционализм неотлучен от национальной социокультуры, цивилизационного и социально-исторического контекста, не может быть втиснут в прокрустово ложе единственной правовой системы, традиции или, тем более, определенного институционального дизайна, его постижение и утверждение невозможны в отрыве от правообразующих факторов собственно российской соционормативной и властно-государственной среды в ее геополитическом окружении. Выступая в качестве выражения национальной философии конституционного мировоззрения, российский конституционализм в единстве юридических и тесно связанных с ними иных соционормативных факторов (в том числе культурных, религиозных, нравственных, морально-политических) задает и обеспечивает государственно-правовую идентичность российского народа, что достигается в первую очередь через формирование и гарантирование конституционной идентичности, в том числе в том ее значении, которое характеризует определенность в достоверном понимании Конституции РФ (в единстве буквы и духа) с позиции существа российского конституционализма.

2. Российская конституционная идентичность должна раскрываться с пониманием важности и плодотворности диалогического, эволюционно-исторического подхода²⁵. Нужно учитывать, что диалектика индивидуального и коллективного, свободы и долга, конкуренции и кооперации (солидарности), как и иных подобного рода ценностно значимых категорий, отражает общие закономерности социального развития. Сам по себе примат одних ценностных начал перед другими не служит идентификатором оригинальности политико-правовой культуры и общественно-государственной системы. Важна структурная (соразмерность) и содержательно-смысловая композиция (наполненность) ценностных доминант, предпосылки, условия и цели, под воздействием которых она формируется и развивается, ее устойчивость и динамика, в особенности в периоды преодоления социальных потрясений, аксиологических кризисов.

Отечественная политико-правовая традиция неоднородна, существует в сложной полифонии, составленной уникальным переплетением патриархально-общинного коллективного быта с «равнинной недисциплинированностью» и «славянским индивидуализмом»²⁶, симбиотическим сращением соборной, обществоцентрической, системы с индивидуалистской западноевропейской²⁷. «Наша политическая жизнь, – отмечал К. Д. Ушинский, – совершенно соответствует смешению форм местности азиатской с местностями Европы, – смешению, из которого возникла самостоятельная физиономия нашей страны», и «в этом соединении… скрывается идея назначения нашего государства… самостоятельный тип... а без этой самобытности нет для народа жизни в истории»²⁸. При всей идейно-смысловой напряженности, противоречивости в развитии национальной политико-правовой традиции ее важнейшим и общим энергетическим источником можно считать желание правды (праведности, справедливости, воплощенной истины) в социальном порядке, с осуществлением которого связывается представление об основном предназначении российской государственности. Коллективизм в российской среде, как в идейно-философском, так и в политико-идеологическом плане, не определяется фактом дисциплинарного подчинения личности коллективу, сугубо охранительно-оборонительными началами (равно как, например, борьбой за независимость в ценностно-политической парадигме деколонизации), проистекает главным образом из сознания необходимости взаимного служения, уступчивости, «соработничества», с которыми связывается восприятие, осуществление и личного достоинства (свободного следования своему высшему призванию) человека, и общественного нравственного идеала. По утопической (но не лишенной достоверности в описании желанного) формуле философии общего дела Н. Ф. Федорова: «жить не для себя и не для других, а со всеми и для всех». При существовании на разных исторических этапах многообразия несовпадающих позиций, отражающих различное видение национальных государственно-правовых перспектив, можно говорить о воспроизводимой преобладающей приверженности коммунитарному укладу, сами отступления (попытки революционного отмежевания) от которого обосновывались разочарованием от утраты государственно-политической системой способности обеспечивать политическую, экономическую, социальную солидарность эффективным образом.

Исторически сложившаяся национально-ценностная традиция оживляется и развивается действующей Конституцией РФ, исходным пунктом отправления которой, отмеченным первыми же словами конституционной преамбулы, служит признание и утверждение «общей судьбы» многонационального российского народа на своей земле.

Конституционная категория «общей судьбы» подразумевает по крайней мере следующее:

граждане, их объединения, социальные общности, образующие народ, в равной мере связаны его судьбой и должны разделять ответственность за нее, следовать общим целям, ценностям, принципам и нормам, складывающимся на основе исторического социально-государственного взаимодействия и сотрудничества;

сам народ в этом аспекте выступает надвременной, надпоколенческой общностью, рассматривается как взаимо- связанное непрерывное единство сменяющих друг друга прежних, нынешних и будущих поколений, в связи с чем конституционно-правовые интересы народа должны раскрываться и обеспечиваться в их реализации на основе конституционной преемственности, солидарности поколений, в том числе путем допустимых и оправданных исключений в признании воли актуального большинства, если таковая расходится с нравственно-юридическими ценностями, воплощенными в социокультурных основаниях народной субъектности в конституционном строе;

общность судьбы российского народа не только является объективной историко-культурной, политико-экономической и духовно-нравственной основой, с восприятием которой связано формирование общей суверенно-учредительной конституционной воли народа, но также она определяет, пронизывает все содержательно-смысловое наполнение Конституции РФ, в том числе в аспекте систематического построения и согласованной реализации конституционных ценностей.

Соответственно, человек как гражданин, ассоциированный соучастник народного суверенитета исходным образом определяется в конституционном строе с причастностью и верностью общей судьбе народа, его конкретизированное субъектное позиционирование в системе конституционных отношений должно сообразовываться (включая непротиворечивую, взаимосогласованную интерпретацию применимых конституционных положений) с глубинными социокультурными факторами, определяющими нравственно-юридическую и ценностно-идеологическую парадигму народа. Государство же должно быть ориентировано на обеспечение организации идеологических отношений в целях гарантирования незыблемости юридически опосредованных фундаментальных духовно-нравственных ценностей, как они отражены в национальном самосознании, и формирование прочной идейной убежденности, нормативной установки человека как гражданина, связанного предметным пониманием свободы и ответственности за судьбу как свою и своих близких, так и своего Отечества.

Собственно, идея свободы в ее национальном конституционном понимании не исчерпывается принадлежностью персоне человека, развертывается с охватом лично-собирательных субъектов, включая высшую форму такой исторической коллективной субъектности, как государственно-соединенный народ.

Институционализированный в государстве суверенитет народа, реализующего учредительную волю в Конституции РФ и осуществляющего полноту своей власти на постоянной, непрерывной и универсальной основе, является политико-правовым эквивалентом и одновременно экспликацией высшей формы коллективной свободы, народодержавие воплощает и одновременно питает (обеспечивает) народоправство.

В этом плане стоит обратить внимание на исконный, сущностно объединительный и созидательный, а не конфликтно-конфронтационный (в соотнесении с западноевропейской традицией) характер российской государственности, которая в основном не принималась в нашей среде за вынужденное зло (во избежание зла большего). Идея суверенной власти отнюдь не риторическим образом размежевывалась понятием самодержавия от самовластия (абсолютизма и деспотизма), обосновывалась с позиции господства нравственного идеала, который единым и равным образом связывает самого суверена. «Царь, – по замечанию Н. А. Бердяева, – был духовной скрепой русского народа, он органически вошел в религиозное воспитание народа», а не только «предотвращал атомизацию России.., сдерживал анархию»²⁹. Л. А. Тихомиров, подчеркивая, что «в России Верховная власть выращена из жизни христианского народа»³⁰, указывал на сопряженность власти и свободы, кои «лишь различные проявления одного и того же факта – самостоятельности человеческой личности»³¹, на суть самого государства, которое «есть в известных отношениях высшее торжество человеческой свободы»³². «Только в государстве, – писал Б. Н. Чичерин, – может развиваться разумная свобода и нравственная личность», оно является «полнейшим выражением общительного естества человека»³³. В духовно-нравственной связи государства и народа В. Н. Лешков видел начала консерватизма, который «не был застоем, а плавным движением целого океана волн, не приметным только для беглого взгляда»³⁴.

Историческое понимание российской государственности как органической формы цивилизационного, политико-правового бытия и развития объединенных в народ людей, осуществляющих таким образом свое призвание, предназначение в общественной жизни, определяет и особенности восприятия, утверждения правового статуса человека, его свободы.

3. Как заметил С. П. Шевцов, право – условия реализации (полномочия) своей бытийной функции, которая необходимо предполагает целестремительность (целеустремленность), а потому вопрос о первичности и соотношении прав и обязанностей утрачивает актуальность: право (в той мере, в какой оно существует) – всегда и есть обязанность, и наоборот³⁵. Верность этой констатации с позиции принципиального понимания формального механизма правового регулирования и структуры правоотношений (тем более при закреплении в ст. 75¹ Конституции РФ принципа сбалансированности прав и обязанностей), не отменяет, однако, того факта, что определяемое социокультурными особенностями общее восприятие и укоренение в правосознании представлений об исходных началах в положении и роли человека в обществе и государстве (собственно, в понимании «бытийной функции», которая может быть обращена и на самое себя) оказывает решающее воздействие на функционирование всей правовой системы, ее социальные эффекты, вне зависимости от формального признания юридического долженствования и корреспонденции прав и обязанностей. Коллизионность, рассогласованность в ценностно-мировоззренческих и нормативно-регулятивных аспектах юриспруденции, необоснованное возвеличивание, в частности, индивидуальной свободы как самодовлеющего, целеполагающего начала, создает предпосылки к социальной дезинтеграции и дезорганизации.

Работающая правовая система всегда базируется на социокультурной матрице, должна быть адекватна соотнесена с духом народа. Если в западной правовой традиции исходным элементом данной системы стали права и свободы человека³⁶, то в иных правовых традициях, не приверженных индивидуалистическому типу, проистекающему из господствующей идеи самопринадлежности, неприкосновенности личности, за основу берется выраженный в том или ином виде социально-интегративный и созидательно-служебный элемент, формируемый в виде обязанности, долга.

Попытки всеобъемлющей форсированной имплементации в нашей среде либерально-индивидуалистического типа правового позиционирования человека, в том числе подразумевающие отстаивание соответствующего концептуально-методологического подхода к интерпретации Конституции РФ с вменением ей исходной приверженности логике персоноцентризма (т. н. суверенитета личности), встречают резистентность в общественном правосознании. Более того, ведут к нагнетанию социального напряжения, размежевывающего крайности фрустрированного анархизма и командно-административного этатизма, ослабляют общегражданский солидарностный потенциал конституционных ценностей, не допускающих пренебрежения к национальным традициям.

Идеологический аспект философии российского конституционного мировоззрения должен быть сфокусирован на раскрытии адекватного социокультурно обусловленного и востребованного понимания человека в конституционном строе. Данный посыл в сочетании с осознанием важности устойчивого эволюционного развития российского конституционализма и безосновательности в поддержке конституционных интерпретаций, порождающих социально неприемлемый эффект, исключает формально-буквалистское восприятие конституционного текста, ориентирует на системно-ценностное видение конституционного регулирования. Конституция РФ проявляет свое регулятивное воздействие в определенной системе законодательства и в социоисторическом контексте. В публичной аналитике Конституционного Суда РФ развивается подход, в соответствии с которым присущее Конституции РФ начало солидарности «поддерживает осмысление коллективного прошлого многонационального народа России, его настоящего и будущего в ценностных координатах конституционной идентичности, сквозь призму тех ценностей, верность которым на протяжении многих поколений обеспечивала выживание и развитие нашей цивилизации»³⁷. При возникновении конституционных коллизий, в том числе доктринально-интерпретационного характера, солидарность в изложенном ее понимании должна брать верх – и как руководящий методологический принцип конституционного диалога и балансировки, и как непосредственно-содержательный аспект осмысления правового статуса человека.

Российская правовая традиция, вобравшая в себя представления о ценности прав человека, не абсолютизирует их значение, а исходит из духовно-нравственной обоснованности свободы, ее оснований, содержания, форм и пределов реализации, из осознания неотделимой принадлежности человека к человеческому всеединству (роду), но в первую очередь к своему Отечеству. Один из крупнейших идеологов российского консерватизма Л. А. Тихомиров полагал, что «“сверх-государственным” правом человека можно определить его право на самостоятельное бытие, как существа нравственно-разумного, чувствующего, обладающего способностью осуществлять стремления своего нравственного разумного бытия. С этим правом человек вступает в области государственности, и в ней не может допустить для него ограничений, ибо это “право” вытекает из его “обязанности” в области духовной природы»³⁸.

Раскрывая суть конституционного понимания человека в российской конституционной государственности, Конституционный Суд РФ выработал общий методологический подход, в соответствии с которым Конституция РФ «не предполагает и не допускает, чтобы гарантированные ею права и свободы человека и гражданина использовались для отрицания конституционного строя Российской Федерации, в котором государство… является конституционной ценностью, подлежащей уважению и защите гражданами... а защита Отечества признается не только конституционной – юридической обязанностью, но и прежде всего долгом гражданина»³⁹. При этом сформированные в конституционно-судебной практике нормативно-доктринальные подходы предполагают в том числе необходимость определения оснований и пределов реализации индивидуальной автономии личности во взаимосвязи с конституционно значимыми общественными ценностями в их традиционном, воспринятом от предков понимании⁴⁰; рассмотрения избирательных прав как института суверенной государственности, обусловленного объективным значением ценности связи с Отечеством⁴¹; раскрытия экономической свободы, в том числе в аспекте права собственности, интеллектуальных прав, с позиции общего блага и утверждения таких конституционных ценностей, как гражданский мир и согласие, устойчивый экономический рост (предполагающий скорейшее внедрение инноваций)⁴². Образованный соединением граждан народ сам «связан правом и конституцией» и не может действовать по принципу “vox populi – vox Dei”⁴³, т. е. связан сложившимися в национальной социокультурной среде фундаментальными ценностно-нормативными правовыми идеалами, характеризующими конституционную правосубъектность народа в исторической и цивилизационной перспективе и преемственности.

Традиционно востребованная в целях обоснования либерально-индивидуалистического уклона действующей Конституции РФ формулировка ее ст. 2, определяющая, что «человек, его права и свободы являются высшей ценностью», не может быть, однако, верно понята в отрыве от исторического, системно-структурного и цивилизационно-культурного подходов. Смысл данной статьи, отражающей диалог с прошлым с его примерами крайних форм отчужденности человека, состоит в признании не единственности в высшем ранге, но принадлежности к собственно этому рангу (т. е. со смысловым ударением на слово «являются», а не слово «высшей») ценности прав и свобод человека, что согласуется с закреплением данного положения в составе комплекса основ конституционного строя, следом за утверждением российского государства, которое и обязывается, исходя из собственных высших прерогатив конституционной субъектности, признавать, соблюдать и защищать права и свободы человека и гражданина, определять их нормативное содержание, пределы (путем регулирования) и ограничения.

Как верно замечено, в ст. 2 Конституции РФ права человека «легитимируются постольку, поскольку они служат целям человека в единстве его личностно-индивидуальных, общественно-социальных и публично-государственных проявлений»⁴⁴, а в качестве основных, наиболее значимых идей, составляющих российскую концепцию прав человека, следует выделить: доминантную ценность Родины, благополучие которой является основой и условием для самореализации каждого; понимание свободы с точки зрения возможности и необходимости следования своим склонностям, характеру, предназначению; органическую связь свободы и долга, прав и обязанностей; нравственную детерминацию свободы; идею государства как основной силы, хранящей и обеспечивающей свободу, равенство, справедливость⁴⁵.

В российском доктринальном и практическом конституционализме должны быть предприняты системные усилия, направленные на освоение и развертывание модели правового статуса человека на основе (т. е. через жизненное осмысление и творчески-созидательное развитие, а не фанатично-бесплодное воспроизводство) сложившихся в российской социокультурной среде духовно-нравственных традиций, включающих в себя в первую очередь социально-доктринальные ценностные представления традиционных российских конфессий, характеризующиеся принципиальной общностью понимания существа свободы и прав человека.

Так, согласно Основам социальной концепции Русской Православной Церкви «для христианского правосознания идея свободы и прав человека неразрывно связана с идеей служения. Права нужны христианину прежде всего для того, чтобы, обладая ими, он мог наилучшим образом осуществить свое высокое призвание к “подобию Божию”, исполнить свой долг перед Богом и Церковью, перед другими людьми, семьей, государством, народом и иными человеческими сообществами» (п. IV.7)⁴⁶. Социальная доктрина российских мусульман предусматривает: «Ислам уважает права человека, ибо они даны Создателем, но эти права не безграничны, их реализация должна приносить пользу и личности, и обществу… Мусульмане, будучи гражданами государства, вправе влиять на то, чтобы принимаемые законодательным органом страны законы более эффективно служили целям правового сдерживания общественного порока и поощрения общественных добродетелей»⁴⁷. В Основах социальной концепции иудаизма в России отражена идея о том, что «человек сохранил свободу избрать с помощью Б-жией правый путь», а право, содержащее в себе «некоторый минимум нравственных норм, обязательных для всех членов общества», является «границей, выход за которую грозит разрушением как личности человека, так и человеческого общежития» (гл. 12 «Иудейская этика и светское право»)⁴⁸.

Представляется, что в ценностно-мировоззренческом (идеологическом) и методологическом плане важно сместить фокус дискуссии вокруг правового статуса человека в российском конституционализме на исходные начала этико-юридического долженствования и, соответственно, на выявление и систематизацию субъективных обязанностей и долга, сопряженных с духовно-нравственными императивами, что принципиально не расходится с логикой, цивилизационными предпосылками действующего конституционного регулирования. В частности, видится перспективным раскрытие механизма правового регулирования и структурной динамики правоотношений с точки зрения корреляции субъективных юридических обязанностей и прав требования, в том числе с позиции влияния данной концепции на предметное строение правовой системы. В частном праве лица не могут принуждать других лиц к исполнению обязанностей, если таковые не направлены на них, тогда как в публичном праве может быть оправданной конструкция, позволяющая настаивать на надлежащем исполнении субъективных публичных обязанностей, в том числе побуждать к их исполнению (что характерно, между прочим, для выходящих за рамки классического частного права и приобретающих выраженную публично-социальную составляющую современных корпоративных отношений). Такое соотношение частного и публичного начал может привести, с одной стороны, к осознанию ответственности каждого перед каждым за достижение общего блага, а с другой – к уточнению пределов вмешательства в жизнь других лиц.

Каждая обязанность (как первичный элемент правовой системы) базируется на другой обязанности более высокого уровня. Осознание выстроенной (и при этом открытой, незавершенной) системы (пирамиды) социально-юридических субъективных обязанностей, развиваемой и имплементируемой через единую систему образования и воспитания, может способствовать предметному, непосредственному уяснению идеи свободы с позиции необходимого деятельного, добросовестного и ответственного осуществления своей индивидуальности.

Представляется оправданной (в том числе в свете неутихающих дискуссий о необходимости подвергнуть ревизии установленное Конституцией РФ регулирование идеологического многообразия) постановка вопроса о закреплении на законодательном (подконституционном) уровне ценностно-мировоззренческих основ многонационального российского народа, отражающих в том числе идейно-смысловые ориентиры, касающиеся субъективных публичных обязанностей человека и реализации в соответствии с ними его свободы, с учетом содержательной конкретизации, развития подходов к пониманию традиционных российских духовно-нравственных ценностей, уже получивших определенное нормативно-правовое оформление.

Российскому конституционализму необходим диалог, не противопоставляющий в противоборстве свободу и долг, а глубоко и нерасторжимо сопрягающий их – в осознании долга, обосновывающего неустранимость и одновременно невозможность неукротимости, нигилистического своеволия свободы. На переломе тысячелетий Е. Евтушенко, вглядываясь в будущность России, вопрошал: «Как сохранить свободу и терпеть нахальную невежливость свободы? Взять в руки крепостническую плеть? Но выпоротый пишет слабо оды». Ответом он видел взаимную честность и ответственность, которые должны быть осознаны и прочны – к себе и между собой – в отношениях человека, народа, высшего руководства.

 

¹ Романович-Славатинский А. В. Система русского государственного права в его историко-догматическом развитии, сравнительно с государственным правом Западной Европы. Киев, 1886. Ч. 1. С. 8.

² См.: Нам нужно учение о вещном праве, а не изменения в Гражданский кодекс. Интервью с А. О. Рыбаловым // Закон. 2023. № 7. С. 8–18.

³ См.: Синюков В. Н. Личность в российской правовой системе: поиск новых подходов // Журнал росс. права. 2023. № 5. С. 75–85.

⁴ Кабышев С. В. О парадигме конституционного права России в новых исторических реалиях // Конституционное и муниципальное право. 2023. № 2. С. 2.

⁵ См., напр.: Зорькин В. Д. Право против хаоса. 3-е изд. М., 2023; Савенков А. Н. Философия права в России как идейно-теоретическая основа национальной правовой идеологии: история, современность и перспективы // Государство и право. 2023. № 8. С. 7–23.

⁶ Li Su. The Constitution of Ancient China / ed. by Zhang Yongle and D. A. Bell. Princeton, 2018. P. 65.

⁷ Чжэнлай Дэн. Предварительный анализ текущей базовой миссии китайской философии права – «Мировая структура» как историческое состояние. URL: http://www.aisixiang.com/data/11557.html (дата обращения: 10.12.2023).

⁸ См.: пункт 91 Стратегии национальной безопасности Российской Федерации (утв. Указом Президента РФ от 02.07.2021 № 400) // СЗ РФ. 2021. № 27 (ч. II), ст. 5351; п. 5 Основ государственной политики по сохранению и укреплению традиционных российских духовно-нравственных ценностей (утв. Указом Президента РФ от 09.11.2022 № 809) // СЗ РФ. 2022. № 46, ст. 7977.

⁹ Майр П. Управляя пустотой. Размывание западной демократии. М., 2019.

¹⁰ См.: Hirschl Ran. Towards Juristocracy. The Origins and Consequences of the New Constitutionalism. Harvard University Press, 2004.

¹¹ Wilkinson M. The Rise and Fall of World Constitutionalism, VerfBlog, 2021/10/07. URL: https://verfassungsblog.de/the-rise-and-fall-of-world-constitutionalism/. DOI: 10.17176/20211008-061520-0 (дата обращения: 10.12.2023).

¹² Капустин Б. Г. О демократическом фетишизме // Логос. 2020. Т. 30. № 5. С. 213.

¹³ См.: Ricca M. Intercultural Spaces of Law. Translating Invisibilities. Cham, Switzerland, 2023. Pp. 419–427.

¹⁴ См.: Ильинская С. Г. Терпимость и политическое насилие // Полис. 2004. № 3. С. 122–126.

¹⁵ См.: Алексеев Н. Н. Русский народ и государство. М., 2003. С. 162.

¹⁶ Шершеневич Г. Ф. Общая теория права. М., 1910. Вып. 1. С. 296, 297. В связи с этим методологическим подходом стоит обратить внимание на то, что в условиях советской юриспруденции, порой причисляемой к т.н. потестарной (силовой) парадигме, общеобязательность юридической нормы обосновывалась как основанная «в первую очередь на убежденности народа в ее правильности, поскольку она выражает волю рабочего класса и всех трудящихся, а меры государственного принуждения играют при этом вспомогательную роль»; норма социалистического права рассматривалась как могущая существовать и в виде правила, «и как государственный призыв к определенному поведению» (см.: Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. М., 1961. С. 141).

¹⁷ Алексеев Н. Н. Русское западничество // Путь. Париж. 1926. № 3. С. 84.

¹⁸ Медушевский А. Н. Сравнительное конституционное право и политические институты: курс лекций. 2-е изд. М. – Берлин, 2015. С. 684, 686.

¹⁹ Шустров Д. Г. Прирученный Левиафан. Государство как объект конституционно-правового регулирования. СПб., 2014. С. 320, 324.

²⁰ Открытое письмо Александру Ивановичу Гучкову от профессора В. И. Герье // Российские либералы: кадеты и октябристы. М., 1996. С. 140.

²¹ Новгородцев П. И. Введение в философию права. Кризис современного правосознания. М., 1996. С. 234.

²² Barnett H. Constitutional and Administrative Law. 10^th ed. Routledge, 2013. Pp. 4, 5.

²³ Эбзеев Б. С. Конституционное право России. М., 2019. С. 63.

²⁴ Графский В. Г. Конституция и конституционализм в междисциплинарном восприятии (история и современность) // Философия права и конституционализм (материалы Четвертых философско-правовых чтений памяти академика В. С. Нерсесянца, 2 октября 2009 г., Москва). М., 2010. С. 50.

²⁵ См. подр.: Кабышев С. В. Через диалог с прошлым к обретению будущего: некоторые аспекты наследия Г. Р. Державина для развития современной российской юриспруденции // Актуальные проблемы росс. права. 2023. № 8. С. 11–19.

²⁶ Ильин И. А. Наши задачи. Статьи 1948–1954 годов. М., 2008. Т. 1. С. 429.

²⁷ См.: Зорькин В. Д. Право против хаоса. 2-е изд. М., 2018. С. 158.

²⁸ Ушинский К. Д. Собр. соч. М. – Л., 1948. Т. 1. С. 117.

²⁹ Бердяев Н. А. Философия неравенства. М., 2012. С. 36.

³⁰ Тихомиров Л. А. Руководящие идеи русской жизни. М., 2008. С. 70.

³¹ Там же. С. 19.

³² Там же. С. 21.

³³ Чичерин Б. Н. Опыты по истории русского права. М., 1858. С. 368–370.

³⁴ Лешков В. Н. Русский народ и государство. История русского общественного права до XVIII века. М., 1858. С. 446, 447.

³⁵ См.: Шевцов С. П. Метаморфозы права. Право и правовая традиция. М., 2014. С. 361, 362.

³⁶ См.: Невважай И. Д. Право на право как матрица европейской традиции права // Правоведение. 2013. № 2. С. 257–262.

³⁷ Информация Конституционного Суда Российской Федерации «Актуальные конституционно-правовые аспекты обеспечения экономической, политической и социальной солидарности: к 30-летию Конституции Российской Федерации (на основе решений Конституционного Суда Российской Федерации 2020–2023 годов)» (одобрено решением Конституционного Суда РФ от 14 ноября 2023 г.). С. 8. URL: http://www.ksrf.ru/ru/Info/Maintenance/Documents/Report%202023.pdf (дата обращения: 10.12.2023).

³⁸ Тихомиров Л. А. Монархическая государственность. М., 1998. С. 570, 571.

³⁹ См.: Определение Конституционного Суда РФ от 30.05.2023 № 1398-О // В официальных источниках опубликовано не было.

⁴⁰ См.: Постановление Конституционного Суда РФ от 23.09.2014 № 24-П // СЗ РФ. 2014. № 40 (ч. III), ст. 5489.

⁴¹ См.: Определение Конституционного Суда РФ от 04.12.2007 № 797-О-О // СЗ РФ. 2007. № 52, ст. 6533.

⁴² См.: постановления Конституционного Суда РФ: от 13.02.2018 № 8-П // СЗ РФ. 2018. № 9, ст. 1435; от 24.03.2023 № 10-П // СЗ РФ. № 14, ст. 2548.

⁴³ См.: абзац второй п. 2.2 мотивировочной части Постановления Конституционного Суда РФ от 10.10.2013 № 20-П // СЗ РФ. 2013. № 43, ст. 5622.

⁴⁴ Кабышев С. В. Конституция России: традиции прогресса (к 30-летию). М., 2024. С. 51.

⁴⁵ См.: там же. С. 55.

⁴⁶ См.: URL: http://www.patriarchia.ru/db/text/419128.html (дата обращения: 10.12.2023).

⁴⁷ Социальная доктрина российских мусульман. М., 2017. С. 27, 28.

⁴⁸ См.: URL: http://ros-mir.ru/node/2498 (дата обращения: 10.12.2023).

About the authors

Armen A. Dzhagaryan

State Duma of the Federal Assembly of the Russian Federation

Author for correspondence.
Email: schtiller@yandex.ru

Doctor of Law, Deputy’s Assistant

Russian Federation, Moscow

Ilya M. Sokolshchik

State Academic University for the Humanities (GAUGN)

Email: isokolshchik@gaugn.ru

PhD in Law, Dean of the Faculty of Law,

Russian Federation, Moscow

References

Supplementary files