Образ снега в цикле рассказов В. А. Никифорова-Волгина «Детство»

Полный текст

Как отмечает М. Эпштейн, «снег 1817 года, описанный Вяземским, был первым в новой русской поэзии (у Державина и Жуковского есть отдельные строки, но нет цельной картины)» [Эпштейн: 170]. В творчестве П. А. Вяземского исследователь связывает образ снега с обилием света зимой: «В самое холодное время года, когда солнце всего дальше, оно оказывается и всего ближе — благодаря снегу, возмещающему отток тепла притоком свечения» [Эпштейн: 171]. Совершенно противоположный по семантической нагрузке образ снега характерен для лирики А. А. Блока: М. Эпштейн указывает, что блоковскому снегу «свойственны мрак, чернота: он [снег] дан у него [поэта] исключительно в ночной ипостаси, слит с мраком ночного неба» [Эпштейн: 179]. Если снег в стихах А. С. Пушкина и П. А. Вяземского сопряжен, по мнению ученого, с динамикой, мотивами пробуждения и движения («Россиянин потому и любит зиму, что сильнее ощущает в ней свое присутствие — живого в царстве сна…» [Эпштейн: 175]), то, в лирике А. А. Ахматовой, как считают С. В. Бурдина и О. А. Мокрушина, он наделен, как и прочие образы «зимнего» ряда, преимущественно «символикой гибельности, обреченности» [Бурдина, Мокрушина: 96]. Возможна и достаточно широкая трактовка значения данного образа, которую находим у А. Г. Масловой и А. С. Фалеевой применительно к лирике Б. Пастернака: «Снег в лирике Б. Л. Пастернака символизирует жизнь во всех ее проявлениях, так как и сама снежная стихия может представать в различных формах: от колющих льдинок, подчеркивающих холод и враждебность, и разрушающего бурана, символизирующего стихию, не поддающуюся смирению, до мягких целительных хлопьев, создающих атмосферу уюта, любви, небесной защиты» [Маслова, Фалеева: 72].

Особое значение данный образ в русской литературе ХХ в. имеет вследствие революционных событий: «В первую очередь символический характер образ снега приобретает в творчестве поэтов-эмигрантов, которые вынуждены были покинуть страну после событий 1917 г. В поэтическом мире эмигрантов снег является неотъемлемой частью России…» [Морозова, Симашко: 28]. Этим смыслом наделен снег и в произведениях В. А. Никифорова-Волгина¹.

В. А. Никифоров-Волгин, как И. С. Шмелев, Б. К. Зайцев, — представитель духовного реализма² в литературе. Мировоззренческая основа произведений этого автора — православие.

В прозе В. А. Никифорова-Волгина сочетаются два языковых пласта: «стихия самобытной народной речи» и «церковнославянский язык, язык древней русской словесности»³ [Исаков: 338].

Н. В. Летаева называет определенные книги Священного Писания, которые автор использует в своих циклах о детстве (разумеется, цитируя их на церковнославянском языке): псалмы, «текст Второй книги Пятикнижия Моисея "Исход". В рассказе "Великий пост" автор вводит в произведение стих 2 и фрагмент стиха 1 главы 15» [Летаева, 2023: 133], а также фрагменты из книги пророка Исайи (рассказы «Серебряная метель», «Крещение», «Двенадцать Евангелий», «Тайнодействие») и евангельский текст. Как отмечает исследователь, «ветхозаветное и новозаветное слово выполняет в прозе писателя не только свое прямое назначение — создать образ церковной службы и эффект присутствия человека в ней. Писатель избирает те фрагменты книг Священного Писания, которые позволяют раскрыть эксплицитно время, изображенное в рассказах, и имплицитно время написания рассказов. В рассказах В. А. Никифоров-Волгин обращается к изображению уклада жизни в Российской империи, а пишет свои рассказы автор в годы рождения нового государства. Фрагменты Библии, вводимые автором в художественный текст, отражают, с одной стороны, глубокую, безутешную скорбь, покаянную молитву, плач о заблудшей душе, с другой — воззвание к Богу как Спасителю и Заступнику либо прославление Бога, Его величия, красоты и могущества (как, например, во фрагменте из псалма 92 в рассказе "Тайнодействие")» [Летаева, 2023: 134].

Народная речь в рассказе писателя «Причащение», входящем в цикл «Детство», увязывается также со сферой горнего, Божьего мира: «Деревенского языка не бойся — он тоже от Господа идет!»⁴, — говорит мать рассказчика.

В Библейском словаре Э. Нюстрема символика снега трактуется следующим образом: «Снег — дар Божий (Пс. 147:5 и далее), символ чистоты и святости (Пс. 50:9, Ис. 1:18; Мф. 28:3, Откр. 1:14); сильное средство очищения (Иов. 9:30), прохлада во время жатвы (Притч. 25:13). В Притч . 26:1 летний снег является символом неуместности» [Библейский словарь: 424]. В Библейском словаре Н. Н. Глубоковского также сообщается, что снег «падает на землю из неведомых небесных пространств (Иов. 38:22; Ис. 55:10) и спадает подобно волне, птицам или саранче (Пс. 147:5; Сир . 43:19). Он — принадлежность зимы, но не лета, которому так же не свойствен, как глупому — почести (Притч 26:1)» [Глубоковский: 698]; «…проказа неоднократно сравнивается со снегом (Исх. 4–6; Чис. 12:10; 4 Цар. 5:27)» [Глубоковский: 699]. Всего же, по данным «Симфонии на Ветхий и Новый Завет», снег и связанные с ним образы встречаются в Библии 30 раз, причем 27 упоминаний содержится в книгах Ветхого Завета, а 3 — в книгах Завета Нового⁵.

В этнолингвистическом словаре «Славянские древности» «снег — символ чистоты, белизны, богатства, изобилия», «как непостоянная субстанция (ср. загадку о снеге: "Зимой горою, весной водою") — может служить предвестием изменений в природе и жизни человека» [Плотникова: 83–84].

Как видим, такие характеристики снега, как чистота и значение атрибута зимы, присутствуют и в фольклорной, и в библейской традициях. Есть эта символика и в рассказах В. А. Никифорова-Волгина. К примеру, в рассказе «Канун Пасхи» упоминаются «снеговые занавески» на окнах вместе с «длинным, петушками вышитым полотенцем» (Никифоров-Волгин, 2004: 37), висящим на праздничной иконе. Эпитет «снеговые» в обозначенном контексте указывает на белизну и чистоту занавесок, свидетельствует о тщательной подготовке живущих в доме к приближающемуся празднику.

В цикле рассказов «Детство» В. А. Никифорова-Волгина образ снега появляется в первом абзаце первого рассказа, проходит через ряд других рассказов цикла и чаще всего упоминается именно в последнем тексте цикла — рассказе «Серебряная метель».

В рассказе «Великий пост», открывающем цикл, представлен метафорический образ снегопада, с которым сопряжено изображение утреннего колокольного звона, а также звук снега, лежащего на дороге:

«Редкий великопостный звон разбивает скованное морозом солнечное утро, и оно будто бы рассыпается от колокольных ударов на мелкие снежные крупинки. Под ногами скрипит снег, как новые сапоги, которые я обуваю по праздникам» (Никифоров-Волгин, 2004: 3).

Значение обновления («новые сапоги») перекликается с указанием на время действия, введенным во втором абзаце:

«Чистый понедельник. Мать послала меня в церковь "к часам" и сказала с тихой строгостью:

"Пост да молитва небо отворяют!"» (Никифоров-Волгин, 2004: 3).

Лежащий под ногами снег — статичный образ. В динамике снег представлен в завершении цикла, где он появляется во «вздымах» «серебряной метели»:

«В этот усветленный вечер мне опять снилась серебряная метель, и как будто бы сквозь вздымы ее шли волки на задних лапах и у каждого из них было по звезде, все они пели "Рождество Твое, Христе Боже наш"» (Никифоров-Волгин, 2004: 69).

Подчеркнем, что снег в цикле «Детство» включен в ряд не только зрительных, но и звуковых образов. В рассказе «Светлая Заутреня» ответ молящихся на пасхальное приветствие уподобляется очень сильному шуму:

«Священник, окутанный кадильным дымом, с заяснившимся лицом, светло и громко воскликнул: "Христос Воскресе", — и народ ответил ему грохотом спадающего с высоты тяжелого льдистого снега: "Воистину Воскресе"» (Никифоров-Волгин, 2004: 50).

Здесь вновь актуализирован мотив целого, распадающегося на части. Снег представлен уже «льдистым», а его падение семантически увязывается с наступлением весны, причем бурным и радостным (эмоциональная окраска задана отнесенностью к пасхальной службе).

Уже в первом рассказе цикла «Детство» мир церкви и мир природы коррелируют друг с другом в восприятии мальчика Васи, от лица которого ведется повествование:

«В церкви прохладно и голубовато, как в снежном утреннем лесу» (Никифоров-Волгин, 2004: 4).

Единство атмосферы, царящей в храме и в снежном лесу, на что обращает внимание рассказчик, говорит, в частности, о цельности восприятия им мира.

В рассказе «Великий пост», время действия которого — зима, присутствуют и признаки приближающейся весны:

«А кругом солнце. Оно уже сожгло утренние морозы. Улица звенит от ледяных сосулек, падающих с крыш» (Никифоров-Волгин, 2004: 5).

Немного раньше, через наблюдение мальчика, еще находящегося в церкви, вводится такая деталь:

«За окнами снежной пылью осыпались деревья, розовые от солнца» (Никифоров-Волгин, 2004: 5).

Этот визуальный образ — осыпавшиеся деревья в розовом от солнца цвете — в смысловом плане интегрирует общую картину наступающей весны, что семантически перекликается с особенностями изображения снега в лирике С. А. Есенина. Е. Юкина и М. Эпштейн пишут об этом так: «У него [С. А. Есенина] снежинки — не иглы, не искры, не звезды, но — чаще всего — лепестки» [Юкина, Эпштейн: 189]; «…новое у Есенина состоит в том, что природа у него есть и точка отправления, и точка прибытия для сравнений: зима сравнивается с весной, снег — с цветами, метель — с падением лепестков. <…> Зима есть прекращение жизни, есть сон, забытье, но у Есенина ей подбираются такие образы и сравнения, которые возвращают ее к динамике обновляющейся природы: деревья расцветают и осыпаются, танцуют, гуляют…» [Юкина, Эпштейн: 189–190].

В текстах цикла «Детство» снег претерпевает метаморфозы: превращается в лед, сосульки и воду. В начале второго рассказа цикла «Преждеосвященная» появляется указание на время действия:

«По календарю завтра наступает весна, и я, как молитву, тихо шепчу раздельно и радостно: весна!» (Никифоров-Волгин, 2004: 9).

Так, посредством изображения метаморфоз снега показано течение природного времени: начинается цикл в конце зимы и завершается вновь наступившей зимой, уже рождественской. Образуется семантическое кольцо, замыкающее временной план повествования.

Центральное место в композиции цикла занимает Пасха⁶. В. А. Никифоров-Волгин продолжает в своем цикле духовную линию русской литературы, которую подробно рассматривает И. А. Есаулов: «Совершенно особенное празднование Пасхи, Воскресения Господня, как известно, является характернейшей особенностью русской культуры» [Есаулов: 23]. Исследователь отмечает, что в отечественной литературе Нового времени «Н. В. Гоголю принадлежит заслуга первому <…> отчетливо сформулировать значимость Пасхи для русского человека. В "Выбранных местах из переписки с друзьями" сама структура книги подчеркивает ее пасхальный смысл: первая ее строка — о болезни и близкой смерти — выражает ту память смертную, которая проходит через всю книгу, а последняя передает общее архетипическое сознание русского человека: "У нас прежде, чем во всякой другой земле, воспразднуется Светлое Воскресенье Христово!". <…> Великий пост для христианина и является своего рода паломничеством, паломничеством к Пасхе, к Воскресению Христову. Это духовное паломничество и художественно организуется автором таким образом, что последняя глава ("Светлое Воскресенье") представляет собой вершину духовного пути как автора, так и читателя, но наряду с этим является и итогом композиционной последовательности предыдущих гоголевских глав» [Есаулов: 23–24]. Цикл о детстве В. А. Никифорова-Волгина, таким образом, имеет сходную структуру с гоголевской книгой, прежде всего, в отношении выстраивания пути к Пасхе, начиная от Великого поста, однако Пасха у прозаика ХХ в. не завершает его текст, но остается смысловым ядром, кульминацией произведения.

Н. В. Летаева указывает на такую существенную особенность художественного мира В. А. Никифорова-Волгина: «Образ Пасхи не локализован в художественном пространстве прозы писателя в одном-двух рассказах, посвященных празднованию Пасхи. Этот образ становится одним из ключевых в произведениях Никифорова-Волгина, неким локусом, к которому движется сознание персонажей и от которого оно отталкивается, делая образ праздника центром, формирующим событийное пространство» [Летаева, 2022: 475]. В самом деле, большинство рассказов цикла «Детство» посвящены Пасхе и пути к ней через особо установленные церковные службы. Е. А. Осьминина в своей работе пишет об этом так: «Особенно подробно описан Великий пост: первый день ("Великий пост") <…> и Страстная седмица: Великий Четверг ("Двенадцать Евангелий"), Великая Пятница ("Плащаница"), Великая Суббота <…> ("Канун Пасхи" "Великая Суббота"). Описание соответствующих церковных служб составляет основное содержание всех десяти рассказов первого цикла…» [Осьминина, 2015: 218].

Именно пасхальной смысловой доминантой объясняется то, что цикл открывается не рассказом «Серебряная метель», в котором речь идет о Рождестве Христовом, а текстом, озаглавленным «Великий пост» (это эксплицитное обозначение начала пути к Пасхе), хотя с точки зрения временной протяженности Рождество ближе к окончанию зимы, чем временной промежуток между Святой Пятидесятницей (об этом празднике говорится в предпоследнем рассказе цикла) и началом святок, чему посвящен последний рассказ цикла.

Образ снега тоже включен в пасхальный контекст. В рассказе «Причащение» повествователь сообщает:

«Под деревьями лежал источенный капелью снег, и, чтобы поскорее наступила весна, я разбрасывал его лопатой по солнечным дорожкам» (Никифоров-Волгин, 2004: 23).

В завершении же текста рассказа таяние последнего снега увязывается с семантикой смерти:

«И всех на земле было жалко, даже снега, насильно разбросанного мной на сожжение солнцу:

— Пускай доживал бы крохотные свои дни!» (Никифоров-Волгин, 2004: 27).

Интересна при этом смысловая параллель, возникающая между Христом, идущим к Голгофе и Своей смерти на протяжении Великого поста к Страстной седмице (неслучайно, что последний процитированный нами фрагмент текста — завершение рассказа «Причащение», а следующий за ним рассказ «Двенадцать Евангелий» уже включен в структуру богослужения Страстной седмицы, предваряющей Пасху), и снегом, «умерщвленным» (в соответствии с восприятием рассказчика) солнцем. Эта «смерть» напоминает также специфику изображения этого же образа у С. А. Есенина: Е. Юкина и М. Эпштейн отмечают, что снег в лирике поэта «наделен теплотой и нежностью живой ткани» [Юкина, Эпштейн: 189].

Если рассказ В. А. Никифорова-Волгина «Земля-именинница», предпоследний в цикле, непосредственно соотнесен с пасхальной семантикой (Святая Пятидесятница празднуется на пятидесятый после Пасхи день, и ее служба содержится в книге «Цветная Триодь», открывающейся именно пасхальной службой), то рождественский рассказ «Серебряная метель», завершающий цикл «Детство», тоже может быть рассмотрен как текст, связанный с темой Воскресения Христова. Снег в этом последнем рассказе «возродился», его много, он обилен и динамичен, о чем было сказано ранее. Это символическое возвращение в новом качестве «умершего» прежде снега в рассказе «Причащение» позволяет рассматривать весь цикл как пасхальный, причем пасхальность присутствует именно в произведении, ключевая тема которого — Рождество. В пасхальном сюжете цикла оно оказывается тем моментом, который открывает путь к Пасхе.

В «Серебряной метели» есть и «снежная пыль», и «голубые дороги» (Никифоров-Волгин, 2004: 61), и «морозные цветы» (Никифоров-Волгин, 2004: 64) (вновь растительная семантика, сближающаяся с есенинской). Снег в этом рассказе наделяется также семантикой сакрального:

«Наступил сочельник; он был метельным и белым, белым, как ни в какой другой день. Наше крыльцо занесло снегом, и, разгребая его, я подумал: "Необыкновенный снег… как бы святой! Ветер, шумящий в березах, — тоже необыкновенный! Бубенцы извозчиков не те, и люди в снежных хлопьях не те…" По сугробной дороге мальчишка в валенках вез на санках елку и, как чудной, чему-то улыбался» (Никифоров-Волгин, 2004: 64).

Образ снега связан здесь на смысловом уровне с темой преображения. Заметим, что богослужебный цвет на Преображение Господне тоже белый. О символике белого цвета в иконописи, сакральном искусстве, архимандрит Рафаил (Карелин) говорит так: «Белый — это цвет начала — домирного и довременного прошлого. Это — цвет настоящего, как присутствие Святого Духа, явления Божественной силы, динамика духа, молитвы, безмолвия и созерцания. Это — цвет конца, обетованного будущего, когда все краски станут изнутри лучистыми, светлыми и прозрачными; когда белый цвет засияет, как на Фаворе, в своей таинственной красоте. <…> белый цвет — это не белая краска, а скорее, единство цветов в их цельности и взаимопроникновении; цвет всех цветов — белый цвет — это совершенство и полнота, в этом отношении он соответствует окружности» [Рафаил (Карелин): 69]. У В. А. Никифорова-Волгина рождественский рассказ, повествование о спасении людей, с точки зрения православного вероучения, в то же время — последний рассказ цикла. Рассказы о начальной поре человеческой жизни — детстве — завершаются у прозаика на радостной, светлой, торжественной ноте Рождества Христова. Обилие белого цвета включено в этот смысловой контекст. Выделим также присутствующую в рассказе параллель между снежным покровом на земле и литургическими цветами рождественской службы:

«Батюшка в белой ризе открыл Царские врата, и в алтаре было белым-бело от серебряной парчи на престоле и жертвеннике» (Никифоров-Волгин, 2004: 68).

Снег в рассказе «Серебряная метель» соотнесен с другим образом, присутствующим в заглавии. Исследований, посвященных значению и функционированию образа метели в русской художественной прозе, достаточно много. Метель рассматривается как «поворотный момент судьбы, некая пороговая ситуация, чреватая гибелью для героя» [Печерская, Никанорова: 75]. Это характерно для произведений А. С. Пушкина («Метель», «Капитанская дочка»), Н. С. Лескова («Пугало»), А. П. Чехова («На пути») и др. Другой вариант воплощения мотива — «мотив метели-страсти, начиная с "Анны Карениной", прочно обоснуется в русской литературе. Расцвет этой коннотации метели приходится на первые десятилетия двадцатого века и связан с творчеством А. Белого, А. Блока, Б. Пастернака» [Нагина, 2011: 31]. Кроме того, «для поэтики русской литературы XX в. изображение революционных событий в образе вьюги, метели стало традиционным (например, поэма А. А. Блока "Двенадцать", поэзия Д. Андреева и др.). Россия в этом вихре находилась в поиске нового пути» [Морозова, Симашко: 30]. Отметим также коннотацию инфернальности, сопряженную с образом метели⁷ («Бесы» А. С. Пушкина, «Ночь перед Рождеством» Н. В. Гоголя, «Ведьма» А. П. Чехова, «Двенадцать» А. А. Блока).

У В. А. Никифорова-Волгина наблюдается совершенно иное семантическое наполнение образа метели: метель у него — один из знаков наступающего Рождества Христова:

«Я долго стоял под метелью и прислушивался, как по душе ходило веселым ветром самое распрекрасное и душистое на свете слово — "Рождество". Оно пахло вьюгой и колючими хвойными лапками» (Никифоров-Волгин, 2004: 64);

«До Рождества без малого месяц, но оно уже обдает тебя снежной пылью, приникает по утрам к морозным стеклам, звенит полозьями по голубым дорогам, поет в церкви за всенощной "Христос раждается, славите" и снится по ночам в виде веселой серебряной метели» (Никифоров-Волгин, 2004: 61).

Эпитет, выражающий эмоциональное восприятие рассказчиком наступающего события Рождества, — «веселый ветер» и «веселая <…> метель» — подчеркивает семантику праздничности происходящего. В сознании мальчика Васи, от имени которого ведется повествование в цикле, метель — радостное состояние природы, предвестие главного церковного праздника в зимнем календарном цикле. Поэтому с ней связана семантика сакральности, как и со снегом далее в тексте. Здесь трактовка образа снега у писателя сближается с библейской символикой данного образа (чистота и святость). Тема цикла «Детство», заданная в заглавии, тоже вводит семантику чистоты. Появление образов снега и метели в «сильных» позициях текста — начале и конце — тоже способствуют усилению этой семантики. Кроме того, для писателя это и чистота веры, которую хранила Россия до революции.

Есть в рассказе «Серебряная метель» и элемент озорства, характерный для святочных гуляний:

«…подставил ногу проходящему мальчишке, и оба упали в сугроб; ударил кулаком по залубеневшему тулупу мужика, за что тот обозвал меня "шулды-булды"; перебрался через забор в городской сад (хотя ворота и были открыты). В саду никого — одна заметель да свист в деревьях. Неведомо отчего бросился с разлету в глубокий сугроб и губами прильнул к снегу» (Никифоров-Волгин, 2004: 65).

А. А. Плотникова отмечает: «Снег используется в играх на Масленицу и бесчинствах в различные зимние праздники. Например, лиц, подлежащих осмеянию, забрасывают снегом…» [Плотникова: 85]. Радость, ожидание праздника переполняют рассказчика, и это состояние внешне выражается в шалостях, о которых он и повествует.

В целом же, в разных рассказах цикла снег у В. А. Никифорова-Волгина окрашен в белый, серебряный, голубой, розовый цвета; он освещен солнцем, т. е., по-видимому, также и в золотистый цвет. Все это — краски неба. Такая колористика гармонирует с центральной темой произведения — стремлением показать читателю Царство Небесное, на земле открывающееся в церковном богослужении и в жизни по вере⁸.

Итак, снег в цикле рассказов «Детство» В. А. Никифорова-Волгина выступает как элемент природного мира, маркирующий зимнее время года. Тающий снег, превратившийся в лед или воду, — признак прихода весны. В рассматриваемом цикле снег также несет в себе значения чистоты, обновления, праздничности. Наблюдения рассказчика вплетены в сюжет подготовки и встречи православных праздников, каждый из которых становится для героя событием. Так, исчезновение снега является знаком приближения Пасхи. Мотивы смерти и возрождения, сопровождающие его, отсылают к образу Христа. Колористические характеристики образа снега свидетельствует о неразрывной связи обыденной и духовной реальности, постигаемой человеком не только через участие в жизни Церкви, но и через созерцание элементов мира видимого, указывающих на мир невидимый. Снег для В. А. Никифорова-Волгина — это и напоминание о родине, об оставшейся в прошлом дореволюционной России с ее православным укладом жизни, и память о светлом детстве с присущими ему чистотой восприятия мира и непосредственной, живой верой в Бога.

 

¹ Заметим, что исследования, посвященные анализу и интерпретации образа снега, затрагивают в большинстве своем лирику, а не художественную прозу. Интересен в этом отношении тот факт, что снег в рассказе А. П. Чехова «Припадок» остался незамеченным критикой. Писатель сообщил об этом А. С. Суворину 23 декабря 1888 г.: «…описание первого снега заметил один только Григорович» [Чехов: 98]. Ю. В. Соболев обращает внимание на то, что «самое, конечно, замечательное в этом "описании" первого снега — это необычайно смелое сравнение: "Чувство, похожее на белый, молодой, пушистый снег"» [Соболев: 188]. Отметим также, что чистоте снега в названном тексте противостоит та нравственная грязь и пошлость, с которой столкнулся главный герой.

² О термине «духовный реализм» см. работу А. М. Любомудрова: [Любомудров: 34–39]. И. А. Казанцева и С. П. Бельчевичен отмечают, что «для В. А. Никифорова-Волгина метод духовного реализма был органичен на всем протяжении его короткого творческого пути» [Казанцева, Бельчевичен: 23].

³ Подробнее о церковнославянизмах в текстах В. А. Никифорова-Волгина см.: [Осьминина, 2015, 2016].

⁴ Никифоров-Волгин В. А. Земля-именинница. М.: Ставрос, 2004. С. 22. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи c использованием сокращения Никифоров-Волгин, 2004 и указанием страницы в круглых скобках.

⁵ Симфония на Ветхий и Новый Завет. СПб.: Библия для всех, 1994. С. 1115.

⁶ Пасхальному сюжету в творчестве В. А. Никифорова-Волгина посвящен отдельный параграф второй главы в диссертации А. С. Конюховой. См.: [Конюхова: 59–77].

⁷ Этот смысловой аспект подробно разрабатывается в статье К. А. Нагиной, начиная с лирики П. А. Вяземского. См.: [Нагина, 2010].

⁸ Ср. у архим. Рафаила (Карелина) слова об иконописном искусстве: «Православная икона отражает небо и Божественный свет» [Рафаил (Карелин): 65].

Об авторах

Елена Леонидовна Сузрюкова

Новосибирская православная духовная семинария; Новосибирский государственный технический университет

Автор, ответственный за переписку.
Email: sellns@mail.ru
ORCID iD: 0009-0003-4739-0042

кандидат филологических наук, доцент кафедры гуманитарных дисциплин, доцент кафедры русского языка

Россия, ул. Военный городок, 127, Обь, 633103; пр. К. Маркса, 20, Новосибирск, 630073

Список литературы

Дополнительные файлы