The character of Mikhail Brenk: from “The Tale of the Battle with Mamai” to V. A. Lebedev’s novel “Expiation”

Full Text

Михаил Бренок¹ — герой Куликовской битвы, с которым связан сюжет «Сказания о Мамаевом побоище» (далее — Сказания)² и один из мотивов мировой литературы и фольклора. Обменявшись доспехами с князем Дмитрием Донским перед сражением³, Михаил Бренок был принят за своего господина и погиб, защищая княжеское знамя:

«Тъй конь свой дасть под Михаила Андрѣевича под Бреника и ту приволоку на него положилъ, иже бѣ ему любимъ паче мѣры, и тъ знамя черное повелѣ рыделю своему над нимъ возити. Под тѣм знамянем и убиенъ бысть за великого князя»⁴.

Л. А. Дмитриев считает, что в этом эпизоде подчеркнуто мужество Дмитрия Донского, желавшего сражаться в первых рядах как простой воин [Дмитриев, 1955: 144]. Напротив, Л. В. Соколова, вслед за Л. В. Черепниным [Черепнин: 619–621], видит в нем стремление книжника «передать» заслугу общей победы сподвижникам князя [Соколова, 2024: 31–34]. А. Н. Робинсон пишет о символическом значении обмена одеждой, который позволил Дмитрию освободиться от «княжеского церемониала»⁵ [Робинсон: 22].

Литературные параллели к этим эпизодам, связанным с Михаилом, обнаруживает А. Е. Петров в Сербской «Александрии»: 1) обмен платьем между императором Александром Македонским и его воеводой Антиохом перед походом на силурского царя Евагрида; 2) попытка воеводы царя Дария Ависа «ценой собственной жизни <…> организовать покушение на (императора. — Р. Т.) Александра (Македонского. — Р. Т.)» и спасти жизнь своего господина (именно с Ависом и сравнивается Бренок в Сказании) [Петров: 60]. Здесь, как отмечает Л. В. Соколова, можно говорить не о заимствовании, а об использовании отдельных мотивов [Соколова, 2020: 672]. М. В. Мелихов обнаруживает типологическую близость этого эпизода с фрагментом средневековой беллетристики, где переодевание является воинской хитростью [Мелихов: 101].

В контексте возвышения Московского княжества все сподвижники Дмитрия Донского характеризуются Л. А. Дмитриевым как «идеальный пример "братской" верности младшего князя старшему, т. е. примером вассальной верности удельного князя великому князю московскому» [Дмитриев, 1959: 429–430]. По мнению Л. В. Соколовой, Бренок становится своего рода «двойником» Дмитрия Донского. В отличие от традиционного для эпоса двойничества, когда характеры героев наделяются качествами «взаимодополняющими» или «противоположными», здесь на фоне недостатка информации о характере Бренка, скорее, можно говорить о другом случае — «дополнении центрального образа второстепенным персонажем» [Соколова, 2024: 39–43].

Итак, образ Михаила Бренка в Сказании характеризуется несколькими качествами: воин, преданный «вассал» великого князя, его «эпический двойник» и «любимец» («наперсник»⁶), возвышению которого Дмитрий Донской поспособствовал.

Несмотря на наличие информации в Сказании, исследователи отмечают отсутствие документальных сведений о Бренке. Родословные легенды, связанные с ним⁷ и вошедшие, например, в «Родословный сборник русских дворянских фамилий» В. В. Руммеля и В. В. Голубцова (1886–1887)⁸, вызывают сомнения в связи с отсутствием подтверждающих их документов XIV–XV вв. [Веселовский: 498]. Резюмируя выводы предшественников, С. Б. Веселовский пишет следующее: «Бренко был худородным любимцем великого князя и ни его родители, ни потомки не входили в состав боярства… <…> В общем, ни о предках, ни о потомках Бренка мы ничего не знаем» [Веселовский: 498]. Авторы как первых произведений о Куликовской битве XIX в.⁹, так и исторических романов XX в. отталкиваются от сюжета Сказания при создании образа Бренка.

В исторических романах С. П. Бородина «Дмитрий Донской» (1941), М. А. Рапова «Зори над Русью…» (1954–1958), М. Д. Каратеева «Богатыри проснулись» (1963), Ю. М. Лощица «Дмитрий Донской» (1980), Ф. Ф. Шахмагонова «Ликуя и скорбя» (1981), Б. В. Дедюхина «Чур меня» (1982), В. С. Возовикова «Поле Куликово» (1982) и Д. М. Балашова «Святая Русь» (1997) сюжетная линия Михаила Бренка может ограничиваться событиями, описанными в Сказании (романы Б. В. Дедюхина и Ю. М. Лощица), или расширяться (все остальные). Ее увеличение осуществляется разными способами. Во-первых, за счет включения Бренка в состав действующих лиц других эпизодов (например, поездка князей с войском в Троицкую обитель (у Д. М. Балашова) или преломление хлеба из Троицы между князем и его воинами (Ю. М. Лощиц)). Во-вторых, с помощью вовлечения его как участника в ряд других значимых событий эпохи (выдворение по приказу Дмитрия Донского митрополита Киприана из Москвы у С. П. Бородина и Д. М. Балашова), строительство каменного Кремля (С. П. Бородин, М. А. Рапов). Наконец, благодаря созданию вымышленных эпизодов с ним. Его история может начинаться с его детства (М. А. Рапов) или ограничиваться зрелыми годами (все остальные).

Намеченные в Сказании роли Михаила Бренка изменяются. Во-первых, отношения «вассал — господин» заменяются на «сподвижничество» и «товарищество» (но остаются у Ю. М. Лощица)¹⁰ в связи с замыслом писателей 1940–1960-х гг. приблизить образ «вождя» (князя) к «народу»¹¹, а авторов 1970–1990-х гг. — взглянуть на ключевые фигуры эпохи с точки зрения их «человеческой сути». Романисты придумывают эпизоды, в которых Михаил Бренок показан как надежный сподвижник и друг детства князя Дмитрия Ивановича (последнее подробно у М. А. Рапова).

Во-вторых, конкретизируются служебные обязанности Михаила. В разных романах он следит за порядком среди строителей московского Кремля, участвует в «думном сидении» Дмитрия Донского с его ближними боярами, отвечает за безопасность князя, подбирает инженеров для возведения мостов через Дон для переправы войск, формирует и подсчитывает полки и др. Авторы предлагают и различные варианты «должности» Бренка: отрок, постельничий¹², боярин и воевода. Больше внимания уделяется воинским умениям Михаила, ярко изображенным в эпизоде Куликовской битвы.

В-третьих, роль княжеского «двойника» ограничивается его функцией «заместителя» князя во время сражения и обусловлена чаще всего желанием князя участвовать в битве наравне с остальными воинами (народом) и особым доверием к Бренку.

Наконец, с образом Михаила связываются и новые мотивы: предвидение его судьбы им самим или тем, кто наделен особыми знаниями (Сергий Радонежский у Д. М. Балашова¹³), влияние его идей на решения великого князя (М. А. Рапов — желание Дмитрия биться в первых рядах войска, как князь Святослав, идеал князя-воина для Бренка).

Характер героя в романах варьируется. Он предстает то тихим и скромным (у Ф. Ф. Шахмагонова), то вспыльчивым и восторженным (М. А. Рапов), то спокойным и деловитым (в остальных романах). При этом его образ, заданный исходным «амплуа», раскрывается авторами почти без углубления во «внутренний мир». Иначе поступает В. А. Лебедев в романе «Искупление».

Обращение Василия Алексеевича Лебедева (1934–1981) к историческому прошлому связано не только со стремлением увидеть в нем корни современных писателю проблем, но и с его уверенностью в «выявленности народно-национального идеала в прошлом яснее, чем в настоящем» [Богданова, 2004: 28]. Исторические романы «Обреченная воля» (1975), «Утро Московии» (1976) и «Искупление» (1980) — результат размышлений автора о логике отечественной истории и о влиянии исторических событий, воспринимаемых через призму морально-этического критерия, на «духовное самоопределение» героев [Богданова, 2004: 33]. В романах В. Лебедева поднимаются «проблемы духовного разлада, национальной разрозненности, душевной дремотности» [Богданова, 2017: 22], автор ищет ответ на вопрос «с чего начинается человек?» [Мессер: 16]. Важную роль играет религиозно-христианская символика (библейские мотивы, «душа христианская» как «один из главных элементов нравственно-эстетической системы» писателя) [Богданова, 2017: 21].

Социально-психологический роман «Искупление» становится вершиной творчества В. Лебедева. Его название, связанное с проблемой искупления грехов «вероотступничества, братопредания, небрежения земли своей» [Богданова, 2005: 405], является одновременно и лейтмотивом, раскрывающим сюжет, образы персонажей и идейное поле произведения. Художественный мир романа создается автором с опорой на средневековую картину мира, отраженную в летописях: борьба Руси и Орды изображается как сражение «света» и «тьмы», «Бога» и «дьявола». Символическая антитеза «свет» — «тьма» (и ее варианты: «дух» — «плоть», «вера» — «неверие», «святость» — «грех») пронизывает все уровни произведения и влияет в том числе на персонажей, разделенных на «своих» и «чужих», «светлых» и «темных» [Богданова, 2023: 245–246]. К «светлым» образам относится и Михаил Бренок.

Образ Михаила Бренка позволяет увидеть, каким душевным и нравственным складом должен обладать человек, способный на самопожертвование.

Создавая историю героя, В. Лебедев действует, как и его предшественники, обращаясь к эпизодам Сказания (моление в Троицкой обители перед походом) и значимым событиям эпохи из русских летописей (встреча монгольского посла Сарыхожи в Москве, поездка великого князя в Орду). Особое внимание он уделяет и вымышленным эпизодам. Как и в романе М. А. Рапова, в них входит также доверительное общение Бренка с Дмитрием Донским. М. Рапов изображает формирование дружбы между детьми — Дмитрием и сыном его ближнего боярина («старого Бренко») — на основе симпатии, сходства взглядов и характеров. У В. Лебедева акцент делается, с одной стороны, на испытанной надежности взрослого Бренка¹⁴, однажды спасшего жизнь великого князя¹⁵, а с другой — на чутье Дмитрия Донского и его знании людей.

Сюжетная линия Михаила у В. Лебедева создается в фокусе его возвышения от сокольничьего¹⁶, мечника¹⁷ до «заместителя» Дмитрия Донского на Куликовом поле. Причиной этого становится доверие московского князя (отмеченное и в остальных романах):

«Не от добрых предчувствий жалую тебя, Михайло, в мечники. Мнится мне, что грядут тяжкие дни, и не посторониться от них, не утечь» (27).

Возвышение Михаила становится проверкой его порядочности. Ее он успешно выдерживает и вместо гордости и тщеславия проявляет скромность и верность своему благодетелю. Так, на вопрос алчного князя Ю. В. Кочевина-Олешинского о денежной выгоде в связи с его повышением, отвечает:

«Я князю служу не за злато и благо — молю ему по вся дни за душу христианскую его…» (35).

Благодарностью князю становятся верная служба и отклик «Исполню, княже!» — (22) как ответ на любую просьбу Дмитрия Донского.

Во многих романах о Куликовской битве Михаил исправно служит московскому князю, но только у В. Лебедева его помощь имеет судьбоносное значение для Дмитрия. Так, Бренко спасает его жизнь на охоте¹⁸ (когда князь впервые отмечает его «надежность»), помогает победить Мамая в символической сцене соколиной охоты в Орде (см. об этом: [Богданова, 2004: 85]) (выращенный им сокол настигает добычу раньше орла темника), впервые приводит Дмитрия на Куликово поле, заметив его как хорошее охотничье место.

Цветовая (оттенки розово-алого) и световая символика сподвижника Дмитрия Донского (центра «светлых» образов) (см. об этом: [Богданова, 2004: 55]) отражают душевную чистоту Бренка. Например, в эпизодах его смущения (от любви к боярской дочери Анисье или от предвкушения любимой охоты — «вспыхнул румянцем на щеках <…> да и уши залило краской» (27), «легкий румянец, будто свет вечерней зари, орумянил его щеки…» (60)) или спокойствия («глаза <…> чистые, прямые, как у отрока» (79); «Бренок <…> опустил красивую голову. Темный волос в полумраке рассвета казался еще темней, и так же свежо и ангельски чисто высвечивало лицо» (118)).

В эпизоде солнечного затмения, во время поездки Дмитрия Донского в Орду, герой обращается к молитве как к защите от зла:

«За гордыню, за грехи наши… — молился Бренок. <…>. Небо светлело, и на нем выступил светлый край солнечного ореола <…>. Когда же стало во весь размах сиять на небе солнце, Бренок все еще молился, но уже за дарование людям света и жизни» (160).

В романе изображается и вера средневекового человека в предопределенность судьбы, которую можно «считать» заранее. У Д. Балашова мотив предвидения судьбы Бренка, прежде всего, связан с образом святителя Сергия Радонежского. В. Лебедев развивает эту не осознаваемую Михаилом прозорливость еще дальше: он не только чувствует свою судьбу (в Троицкой обители стремится первым получить благословение Сергия¹⁹, ладит чистую рубаху перед битвой, готовясь к смерти²⁰), но и невольно предрекает скорую гибель своему товарищу — Дмитрию Монастыреву, впоследствии погибшему в битве на реке Воже (1378)²¹. Вера становится одним из отличительных качеств Бренка. Это вера не только в Бога, но и в могущество московского правителя:

«И это оценил в Бренке Дмитрий, охваченный теплой волной благодарности к слуге, верившему в невозможное — в бессмертие великого князя» (243).

Как и в Сказании, Михаил у В. Лебедева становится верным слугой и сподвижником Дмитрия Донского.

В «Искуплении» Михаил Бренок — «двойник» Дмитрия Донского. Это проявляется во внешнем и, что еще более важно, внутреннем сходстве обоих героев:

«Росту хорошего, с князем они — бровь в бровь и волосом оба темны. Бороды у обоих легкие, веселые, и обоим по равну лет… Любил князь, чтобы рядом был этот человек, близкий душе его» (22).

Перед Куликовской битвой, облачившись в княжеские доспехи²² и взяв коня Дмитрия, Бренок как будто принимает и смерть, грозящую князю, о чем свидетельствует примета из русских былин о поведении богатырского коня²³.

Амплуа Михаила, созданное в исторических романах предшественников, у В. Лебедева изменяется до варианта «преданный оруженосец» — «единомышленник» — «двойник». Это обусловлено замыслом автора, сделавшим лейтмотивом романа идею искупления грехов «вероотступничества, братопредания, небрежения земли своей» [Богданова, 2005: 405], залогом которого станет возвращение героев романа к искренней вере, верности ближнему и заботе об общем благе, а не личной выгоде. Этим принципам и следует Михаил Бренок. Его безграничная вера в могущество московского князя (и даже чуть ли не в бессмертие!), преклонение перед ним и верность его принципам и взглядам, которые Михаил разделяет и сам, обеспечивает ему роль надежного помощника князя. Для героя князь не только по социальному положению, но и по духовным качествам, «миссии» неизмеримо выше его. Бренок становится верным оруженосцем и помощником Донского, близким ему по духу человеком. Среди воинов, вышедших на Куликово поле, Михаил уже выступает как добровольная жертва во имя искупления общих грехов. Для этого и понадобился автору герой с чистой душой и верным сердцем, каковым и стал Михаил Бренок.

Таким образом, роли Михаила Бренка в Сказании — воин, вассал и преданный слуга, «эпический двойник» и доверенное лицо великого князя — становятся основой для его образа в русской литературе XIX–XX вв. В романах второй половины XX в. на первый план выходят его функции верного слуги, товарища и сподвижника Дмитрия Донского, роль «эпического двойника» ограничивается замещением князя во главе полка на Куликовом поле без акцента на внешнем или внутреннем сходстве героев. Сюжетная линия Бренка строится вокруг связанных с ним эпизодов Сказания. В романах С. П. Бородина, М. А. Рапова, М. Д. Каратеева, В. С. Возовикова, Д. М. Балашова и др. она расширена за счет событий, описанных в русских летописях и вымышленных писателями. Авторы конкретизируют круг обязанностей Михаила на службе у князя, предпринимают попытки объяснить доверие Дмитрия Донского к нему, в частности делая Михаила другом детства московского князя. Появляются и новые мотивы, связанные с персонажем: предвидение судьбы и влияние его идей на решения Дмитрия Донского.

В. А. Лебедев, как и его предшественники, строит сюжетную линию героя на пересказе связанных с ним фрагментов Сказания, событий русских летописей и вымышленных им эпизодов; развивает мотивы предвидения и влияния идей Михаила на решения великого князя. В отличие от других авторов, он уделяет много внимания личному общению Бренка и Дмитрия Донского и раскрывает сюжетную линию героя через призму его возвышения при дворе московского князя. Последнее становится проверкой порядочности и скромности героя, а его помощь в некоторых событиях имеет решающее значение для их благополучного исхода (спасение великого князя на охоте, победа Дмитрия над Мамаем в соколиной охоте в Орде, выбор места битвы Руси с Ордой).

Писатель обращается к внутреннему миру Михаила Бренка, главными качествами которого являются его вера (в Бога и князя), преданность и душевная чистота. Бренок как «двойник» Дмитрия Донского (имеющий с ним внешнее и внутреннее сходство) становится одним из искупителей грехов «вероотступничества, братопредания и междоусобия» на Куликовом поле.

¹ Отчество и «прозвище» Бренка варьируется в разных списках Сказания. Так, в лицевой рукописи (Государственный исторический музей, собр. Уварова, № 999а) он обозначен как «Михайло Васильевич Брянской», в списке Забелина — «Михаил Брянец», в Распространенной редакции Сказания — «Михаил Андреевич Бренко» (см.: [Журавель]).

² Упоминается также в списке погибших в Краткой и Пространной летописных повестях о Куликовской битве.

³ О переодевании как военной хитрости см.: [Орлов: 159–169, 173–175, 216–220, 227].

⁴ Сказание о Мамаевом побоище / подгот. текста В. П. Бударагина и Л. А. Дмитриева, пер. В. В. Колесова, коммент. Л. А. Дмитриева // Библиотека литературы Древней Руси. СПб.: Наука, 1999. Т. 6. С. 174.

⁵ «Перемена одежды» — «полная возможность персонажу идентифицировать себя с другим персонажем» (см.: [Мелетинский: 353]).

⁶ Наперсник в значении «друг, любимец, пользующийся особым доверием» (Словарь русского языка XI–XVII вв. М.: Наука, 1983. Вып. 10. С. 173).

⁷ В них предпринимается попытка уточнить статус Михаила Бренка и его происхождение. Например, в родословных легендах Брянчаниновых он назван не воеводой (как в Сказании), а оруженосцем. Предания Челищевых связывают его с родом германских императоров или первых русских князей (см.: [Соколова, 1994], [Шафранова: 583–584]).

⁸ Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник русских дворянских фамилий. СПб.: Издание А. С. Суворина, 1886. Т. II. С. 657–658.

⁹ В «Сказании о Мамаеве воинстве» (поздней переделке, возникшей в народной среде и вошедшей в сборник XVIII в.) история Бренка изложена в варианте Сказания, но в эпизоде его гибели ордынцы его «голову <…> носят на копье перед русскими полками» [Мелихов: 231]. В лубочных романах С. М. Любецкого «Сокольники, или Поколебание владычества татар над Россиею» (1832), М. Е. Евстигнеева «Мамай, или Жертва порока» (1871) Михаила под княжеским знаменем замещает вымышленный герой (см.: [Пушкарев, Сидорова: 147, 150]). В трагедии В. А. Озерова «Дмитрий Донской» (1807), пьесе Д. В. Аверкиева «Мамаево побоище…» (1864) и повести Д. Л. Мордовцева «Мамаево побоище» (1881) сюжетная линия Михаила создана с опорой на «Сказание», но выделены разные «грани» его образа: «воин-богатырь» (у Д. Мордовцева) и близкий друг (наперсник) Дмитрия Донского (у В. Озерова). Герой думает и чувствует как современник автора (см.: [Державина: 83–103], [Ungoriany: 40–75]).

¹⁰ «Михайла Бренка, что безропотно принял смерть в одеянии своего господина» (Лощиц Ю. М. Дмитрий Донской. 3-е изд., доп. М.: Молодая гвардия, 2010. С. 242).

¹¹ В романе С. П. Бородина автор сосредоточивает внимание читателя на классовом конфликте между князем и простым народом. Под его влиянием и образ Бренка получает иронические коннотации: «Да и пышность его нескладна, дорогое все на нем, а будто с чужого плеча, будто Дмитриево донашивает» (Бородин С. П. Дмитрий Донской. М.: Воениздат, 1987. С. 43). О методе работы С. П. Бородина с историческими источниками см.: [Каргалов: 94–109].

¹² Отрок — младший княжеский дружинник. Постельничий — придворный, в обязанности которого входило следить за постелью князя и постельной казной. (См.: Алапин С. З. Отроки // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Эфрона. СПб.: Тип. И. А. Эфрона, 1897. Т. 22 (43). С. 464; [Сергеевич: 552, 554–555]).

¹³ В Сказании и «Житии Сергия Радонежского» Сергий наделен даром «прозорливости»: он не только предвидит исход сражения, но и, когда битва еще идет, молится о погибающих воинах, называя их поименно. Д. М. Балашов, стремясь воссоздать образ Троицкого игумена во всей его сложности, сохраняет эту черту (см.: [Бычков]).

¹⁴ «Михайло <…> сколько у нас с тобою лесов исхожено, сколько воды намучено, сколько рыбы да зверя изловлено» (Лебедев В. А. Искупление. Исторический роман. Л.: Сов. писатель, 1991. С. 27. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте статьи с указанием страницы в круглых скобках).

¹⁵ Этот мотив русской литературы связан с образом правителя, см. о мотивах «Спасение царя» и «Царь-строитель»: Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы: экспериментальное издание. 2-е изд., стер. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2006. Вып. 1. С. 143–144; С. 155–156.

¹⁶ Сокольничий — «один из старинных чинов княжеского двора, стоявший во главе соколиной охоты, а иногда и всех учреждений военно-княжеской охоты…» (Рудаков В. Е. Сокольничий // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Эфрона. СПб.: Семеновская Типолитография (И. А. Ефрона), 1900. Т. 60. С. 737. «В сокольничие и ловчие назначались люди неименитые» (см.: [Сергеевич: 563])).

¹⁷ «Мечники набирались из числа отроков, впоследствии детских, причем лучших, находились непосредственно при князе, окружали и всюду сопровождали его в качестве оруженосцев-телохранителей и вполне могли выступать непосредственными исполнителями по различным менее важным вопросам княжеского управления» [Максимова: 18].

¹⁸ «Тут память вывела опять на Бренка: вспомнилось, как скакали они за волком. Княжеский конь чуть опередил коня Бренка. Князь оглянулся, — толстенный сук — вот он, у самой головы, в трех локтях… И не сносить бы головы князю, да Бренок вытянулся над шеей коня и, как молнией блеснул, срубил тот сук с пути князя. Саженей пять проволокся сук на плече Дмитрия… Лет шесть тому, а не забывается такое…» (22).

¹⁹ «Благослови, отче! — воскликнул Бренок и, оттеснив Боброка, вышел вперед, пал на колени» (336).

²⁰ «А ты, Михайло, рубаху ладишь — долгу жизнь чуешь, знать! — весело заметил Елизар. Бренок ничего не ответил ему, лишь посмотрел в глаза долгим, печальным взором» (369).

²¹ «Бренок от красного угла обронил невесело:

^— Не сносишь ты, Митька, головы!

^— Не сношу — меч тебе достанется, давно отказал тебе!» (214).

²² «Вот они поменялись одеждою, и, когда Бренок надел золоченый шлем, даже ближние бояре не сразу увидели разницу — так похож был теперь Бренок на великого князя» (374).

²³ «Княже! У тя конь три крат споткнулся...

^— От судьбы, Михайло, не посторонишься...

^— Отдай мне твоего коня!» (374).

В былинах спотыкание коня — «предзнаменование гибели седоку» [Миронов: 26].

About the authors

Ruslana E. Tubylevich

Author for correspondence.
Email: tubylevich.ruslana.sempai@yandex.ru
ORCID iD: 0009-0008-0984-357X

Junior Researcher at the Research Laboratory “Philological Studies of the Spiritual Culture of the North”

References

Supplementary files