Том 18, № 1 (2020)

Статья посвящена одной из ключевых категорий исторической и теоретической поэтики — категории жанра. До сих пор многие вопросы, связанные с жанром и жанровым анализом произведения, оказываются нерешенными. Рассмотрены основные проблемы изучения категории «жанр», а также разные подходы: генетический, функциональный, системный, типологический. Акцент делается на истории изучения категории «жанр» в формальной и социологической школах. Особое внимание уделено вкладу П. Н. Медведева в разработку жанра как категории поэтики, а также концепциям жанра Д. С. Лихачева, М. М. Бахтина, Г. Н. Поспелова, В. В. Кожинова, В. Н. Захарова, Л. В. Чернец, Н. Л. Лейдермана и др., рассмотрены некоторые аспекты изучения категории «жанр» в зарубежном литературоведении, доказывается, что, несмотря на идею «атрофии», жанр до сих пор остается значимым как для художественного мышления писателя, так и для определенных «ожиданий» читателя от текста.

Предметом рассмотрения исторической поэтики недавно вновь стал мотив «бегства из рая», противостоящий мотиву «изгнания из рая», распространенному в западных литературах. По наблюдениям исследователей, сюжет приобрел в литературе ХIX в. парадоксальную форму «неприкаянности» (И. И. Дмитриев, ранний А. С. Пушкин, пьесы А. Н. Островского, проза К. Н. Батюшкова) и закрепился в виде «движущейся» модели жизни русского человека, бегущего из «рая» — «гомеостатического» общества (Л. Н. Гумилев). Трансформация мотива от «устойчивой» модели к «движущейся» привела к формированию нового русского типа — «бездомного скитальца», на которого указал в своей Пушкинской речи Ф. М. Достоевский. В статье выдвигается тезис о том, что одновременно, под влиянием странничества, в части русского обще­ства возникает тяга к древнерусским формам миросозерцания, что под­водит человека к поискам жизненного «рая» в собственной душе. Эта тенденция находит отражение в паломнической и богословской литера­ туре XIX в. Трансформация соотношения «устойчивого и движущегося» в сторону древнерусского идеала странничества выводит человека на спасительные пути евангельских заповедей. Тема «бегства в пустыню тесно сопряжена с темой «рая мысленного», в связи с чем рассматривается ключевой сюжет популярного в XVII в. сборника «Рай мысленный», увидевшего свет в стенах Валдайского Иверского монастыря в 1658–1659 гг. На материале рукописных источников в статье показано, как мотивы «рая» и «бегства в пустыню», предшествовавшие тенденциям, получившим свое развитие в XIX в. и приведшим к расцвету паломнической литературы, представлены в книжности допетровской Руси.

В статье анализируются особенности функционирования в творчестве Е. И. Кострова библейских мотивов и образов. В одах поэт часто обращается к ветхозаветным сюжетам и образам, рассматривая их в христианском аспекте. Присутствующие в текстах античные сюжеты, как и ветхозаветные, прочитываются Костровым в свете христианской, православной традиции. Поэт придает секулярному жанру оды христианское звучание, насыщая свои произведения сквозными мотивами Священного Писания. Частотным в произведениях Кострова становится концепт «кротости», подчеркивающий святость православной державы, воспринявшей от Бога заповеди милосердия и смирения, ведущие к духовному спасению. В творчестве Е. И. Кострова сквозными становятся такие библейские мотивы, как мотив двух путей — нечестивого и праведного — с последним соотносится путь России; мотив «избранного» Богом народа — у Кострова таким избранным народом являются не евреи, а россы; мотив Божественного света, нисходящего в мир и искореняющего тьму. Обращаясь к текстам Псалтыри, Е. И. Костров вносит в свои переложения мотивы, отсутствующие в библейском тексте, проявляет свою индивидуальность, раскрывает собственные переживания и сомнения, вступает в полемику с отдельными утвердившимися в его эпоху идеями. Высшими ценностями в творчестве Е. И. Кострова становятся христианские идеалы кротости и ненасилия.

Статья посвящена анализу историко-литературных обстоятельств появления одного из многочисленных авторских комментариев Н. В. Гоголя к комедии «Ревизор» — статьи «Предуведомление для тех, которые пожелали бы сыграть как следует “Ревизора”». Целый ряд фактов свидетельствует о том, что происхождение «Предуведомления…» связано с историей создания Гоголем в конце декабря 1840 — феврале (н. ст.) 1841 гг. второй редакции «Ревизора». Вместе с новым изданием Гоголь, неудовлетворенный представлениями своей комедии на петербургской и московской сценах, прежде всего исполнением роли Хлестакова, задумывал новую постановку «Ревизора», полагая, что исправленное издание будет способствовать театральному обновлению пьесы — сыгранной «как следует». Текст «Предуведомления…» предшествует созданию тех фрагментов «Ревизора», которые Гоголь выслал для нового издания пьесы весной 1841 г. из Рима в Москву М. П. Погодину и С. Т. Аксакову. Произведение является неким пробным опытом, «черновым наброском» для отправленного тогда Аксакову «Отрывка из письма, писанного автором вскоре после первого представления “Ревизора” к одному литератору», и одновременно — предварительным описанием для последующих пояснений к «немой сцене» «Ревизора» в тексте самой комедии. Дополнительно отмечается связь «Предуведомления…» с рисунками художника А. А. Иванова к той же заключительной сцене «Ревизора», которые были созданы в период авторского чтения комедии в Риме в феврале 1841 г. В результате устанавливается, что «Предуведомление для тех, которые пожелали бы сыграть как следует “Ревизора”» было написано не осенью 1846 г., как это обычно принято считать, а пятью с лишним годами ранее, в начале 1841 г. Оно является оставшейся в рукописи вступительной статьей ко второму изданию «Ревизора» 1841 г., вместо которой Гоголь напечатал здесь сопроводительную статью «Отрывок из письма, писанного автором вскоре после первого представления “Ревизора” к одному литератору». Отказавшись от подробной инструкции по исполнению каждой роли в комедии, Гоголь оставил в «Отрывке…» лишь характеристику Хлестакова и, отчасти, Бобчинского и Добчинского — как ролей, также играемых в театре наиболее нелепо и карикатурно. Главная цель гоголевских толкований — подчеркнуть серьезность происходящего на сцене, предостеречь актеров от привычной для их репертуара водевильности. Исследование позволяет сделать вывод о глубокой органичности гоголевских толкований изначальному религиозному замыслу комедии. Сюжетообразующим стержнем «Ревизора» является «гроза идущего вдали» правительственного закона — и еще более неотвратимого Страшного Суда. Обращенное к актерам «Предуведомление…» с призывом серьезно и добросовестно отнестись к исполнению возложенных ролей, обратив особенное внимание на заключительную сцену, является важной составной частью стратегии Гоголя по возвращению его пьесе утраченного в неумелых постановках смысла. Наличие в «Предуведомлении…» ряда мотивов, традиционно приписывавшихся только «позднему» Гоголю позволяет, в свете новой датировки, упрочить представление о неразрывном единстве и целостности творческого пути художника.

Предметом научной рефлексии являются «созерцание» и «действие» как способы отношения человека к миру, к бытию, обоснованные и реализуемые в онтологии человеческой жизни И. С. Тургенева, мыслителя и художника. Наличие «мысли» и «воли», сознания и деяния, познания и преобразования рассматривается писателем в качестве фундаментальной характеристики человеческого способа существования. Это смысловое ядро философско-антропологической концепции в статье речи «Гамлет и Дон-Кихот» (1860), основополагающей для исследований тургеневского творчества на уровне исторической поэтики. Деятельностный подход к человеку, укреплявшийся на рубеже классического и неклассического этапов развития философской мысли — времени формирования мировоззрения Тургенева, обусловливает сближение сущностей противоположных «коренных типов», переход их идеального бытия в сферу бытия реального, их в равной мере значимое противостояние «злу и лжи». В результате в интерпретации Тургенева образы Гамлета и ДонКихота объединяются «служением истине» и «понятием о высоком достоинстве» личности, в чем объективируется «природа» и «сущность человека». Следовательно, анализ эйдоса гамлетизма и донкихотства мог осуществляться Тургеневым только в парадигме универсального социально-космического закона взаимосвязи противоположностей «центростремительных» и «центробежных сил природы» и их направленности к синтезу. «Трагическая сторона человеческой жизни», порождаемая недостижимостью данного синтеза, преодолевается на путях постижения «истины», «истинного смысла природы». Более того, онтологическая идея «разрешения и примирения всего существующего в Другом», аргументированная Тургеневым на воззренческом и эстетическом уровнях, является основой определения смысла жизни человека. Этот смысл обретается в соотношении содержания всей его жизни с миром, обществом, с другими людьми во имя воплощения «идеала», «водворения истины» и «справедливости». В результате созерцание и действие как формы нравственно ответственного отношения к жизни в художественной онтологии Тургенева непосредственно связаны с проблемой «высших уровней» и качества человеческого бытия.

В статье рассмотрена поэтика завершения в романе Ф. М. Достоевского «Бесы», выявлены особенности «Заключения», раскрывающего и обобщающего главную мысль произведения. Проанализировано значение письма Ставрогина к Дарье Павловне Шатовой, подводящего итог сюжетной линии героя, уточнена сюжетнокомпозиционная функция образа Марьи Тимофеевны. Романная символика «хромоты» исключает возможность рассмотрения героини как «объекта медицины» (Л. И. Сараскина). Проанализировано значение анахронизма, создающего оригинальность завершения романа. Рассмотрено значение смыслового сопоставления сюжетных линий Степана Трофимовича и Николая Всеволодовича. Проанализирована взаимосвязь эпизода прозрения Степана Трофимовича и эпиграфа для выражения идеи романа. При изучении данной проблемы были привлечены подготовительные материалы произведения. Доказывается, что в романе «Бесы» Ф. М. Достоевский показал бесперспективность преступных заблуждений и сложный, но необходимый путь их преодоления, а также выразил надежду на исцеление России от этих опасных заблуждений.

В статье исследуется пространственнo-семиотическая организация одного из центральных символистских романов Серебряного века, связанная с «усадебным топосом» в русской литературе. Бóльшая часть действия в «Романе-царевиче» З. Н. Гиппиус происходит в 1910-е гг. на территории загородных усадеб в разных частях России, а также в западноевропейском замке вблизи Пиренеев, где проживают в эмиграции русские революционеры. Проявившаяся еще в декабризме двойственность русской революции («самодержавное» диктаторство П. И. Пестеля и христианский демократизм С. И. Муравьева-Апостола) отозвалась у Гиппиус противостоянием Романа Сменцева и Михаила Ржевского вместе с его сторонниками Флорентием и Литтой. Открытие Гиппиус — в обнаружении в поле «усадебного топоса» смысла, восходящего к деятельности декабристов — дворянских революционеров первой четверти XIX в., зачастую крупных помещиков. «Усадебный топос» выступает в «Романецаревиче» как топос русской революции в ряде локальных вариаций. Идейно-художественная коммуникация между тремя его локусами объединяет западноевропейский замок, напоминающий о просвещенческих корнях русской «усадебной культуры» с ее идеалом свободной личности, дворянскую усадьбу Золотого века русской литературы и культуры, взрастившую первых в России деятелей революции с христианским мировоззрением, и эклектичную интеллигентско-помещичью усадьбу Серебряного века, чьи насельники находятся под зловещей властью Антихриста от революции, генетически восходящего к Ставрогину из романа Ф. М. Достоевского «Бесы». При этом обитатели усадьбы 1910-х гг. сохраняют способность разорвать очерченный Сменцевым гибельный круг благодаря гетеротопической связи с двумя другими представленными в романе усадебными проекциями. На материале произведения Гиппиус выявлена и рассмотрена важная модификация усадебной топики в литературе русского символизма — сельская помещичья усадьба как топос «религиозной революции» (выражение Д. С. Мережковского), для понимания структуры которого используется новая категория — «гетеротопия усадьбы».

В статье рассматривается малоизученный вопрос о претворении жанровой традиции русского Средневековья в литературе второй половины ХХ века, уточняются категориальные координаты его решения, оспариваются исследовательские подходы, искусственно разделяющие единое движение русской литературы от времен Илариона и Аввакума до наших дней. На примере книги В. П. Астафьева «Затеси», объединившей малую прозу писателя по принципу циклизации произведений на основе общих стилистических и тематических признаков, автор приходит к выводу о художественной актуальности этого приема, берущего начало в средневековых сборниках, в устремленности их составителей к творчеству «вне жанровых традиций» (Д. С. Лихачев). Но если в эпоху Средневековья эта устремленность больше обусловлена сюжетно-тематическими задачами, то в Новое и Новейшее время сверхжанровое единство сборника, книги — результат усиления композиционной роли автора в их структурной организации, художественной индивидуализации его образа.