The Young Dostoevsky in Memory of A. E. Riesenkampf (Based on the Materials of the Manuscript Department of the Russian Literature History State Museum Named After V. I. Dahl)

Full Text

История публикации воспоминаний товарища Ф. М. Достоевского, врача, ботаника Александра Егоровича Ризенкампфа (1821–1895) парадоксальна. Они были написаны в 1881 г. (окончание рукописи датировано 9 декабря 1881 г.) в связи с просьбой первого биографа Достоевского О. Ф. Миллера ко всем лицам, знавшим писателя, предоставить свои воспоминания для подготовки

«Материалов для жизнеописания Достоевского». Таким образом, они представляют собой один из первых мемуарных источников (наряду с воспоминаниями А. П. Милюкова) о молодых годах Достоевского.

Как признавался А. Е. Ризенкампф в сопроводительном письме к О. Ф. Миллеру, воспоминания о Достоевском были его первым литературным опытом в прозе, исключая научные труды по медицине и ботанике¹. Тон сопроводительного письма свидетельствует о том, что автор испытывал известную робость перед уважаемым профессором и литератором. Но именно поэтому он подошел к их написанию с особенной тщательностью и ответственностью. В распоряжении А. Е. Ризенкампфа были дневниковые записи, которые позволили ему достаточно точно, вплоть до обозначения даты, дня недели и даже часа, хронометрировать многие события, дать их конкретную локализацию, указать множество имен и названий. Сопоставление датировок А. Е. Ризенкампфа с другими документальными источниками подтверждает их верность, что дает основание считать столь же достоверными другие детали и обстоятельства, упомянутые в его мемуарах. Впрочем, отдельных незначительных фактических ошибок ему не удалось избежать. Они отмечены позднейшими исследователями биографии Достоевского и отражены, в частности, в 1-м томе «Летописи жизни и творчества Ф. М. Достоевского». На возможность каких-то упущений и неточностей указывал и сам мемуарист, сообщая, что «не смотря на то, что я постоянно велъ кой-какiя записки, сохранившiяся и до сихъ поръ, по давности прошедшихъ лѣтъ многое перепуталось или даже вовсе изгладилось изъ моей памяти»². Стараясь избежать неточностей, А. Е. Ризенкампф, приступая к работе над мемуарами, обращался к младшему брату писателя А. М. Достоевскому. «Онъ былъ такъ обязателенъ, что письмомъ отъ 27го февраля сего (1881го) года навелъ меня на слѣдъ разныхъ неточностей и ошибокъ въ моихъ воспоминанiяхъ о покойномъ», — сообщает А. Е. Ризенкампф³. Не претендуя на полноту своих мемуаров, автор оговаривает: «Такъ какъ вообще до 1843го года наши сношенiя ограничивались только временными взаимными посѣщенiями, то въ сущности многое въ житьѣ-бытьѣ Ѳeдора М<ихайлови>ча, въ его чувствахъ и мысляхъ, произведенiяхъ, занятiяхъ и предпрiятiяхъ осталось для меня неяснымъ и даже неизвѣстнымъ»⁴. Однако то, что было ему достоверно известно, А. Е. Ризенкампф описывает с немецкой педантичностью и обстоятельностью. Как ни странно, но именно эта тщательность мемуариста сыграла роковую роль в истории публикации его труда.

Записки А. Е. Ризенкампфа О. Ф. Миллер частично использовал в биографическом очерке, опубликованном им в издании «Биография, письма и заметки из записной книжки Ф. М. Достоевского» (1883)⁵. В одних случаях О. Ф. Миллер просто ссылается на свидетельства А. Е. Ризенкампфа, приводя указанные мемуаристом факты, в других — дословно его цитирует, в третьих — пересказывает близко к тексту или цитирует в отредактированном виде (сокращая детали и частности), но не обозначая цитируемые слова кавычками. Критерии отбора О. Ф. Миллером материала для «Биографии…» вполне понятны. Признавая особую ценность воспоминаний А. Е. Ризенкампфа как свидетеля, близко знавшего Достоевского в ранний период его петербургской жизни, О. Ф. Миллер обращается только к тем эпизодам, которые позволяют ему составить картину жизни писателя. Поэтому, например, он практически не использовал страницы воспоминаний А. Е. Ризенкампфа, касающиеся личности и творчества брата Достоевского, Михаила Михайловича, через которого собственно и произошло знакомство мемуариста с писателем и поэтический талант которого он высоко ценил. Не посчитал необходимым первый биограф Достоевского включить в свой труд и многие подробности бытового, частного характера, видимо, сочтя их достаточно интимными или не вписывающимися в образ писателя-пророка, каковым общественность признала Достоевского в дни Пушкинских торжеств и утвердила траурными почестями в дни прощания с ним, столь еще памятными в декабре 1881 г. По очевидным соображениям, остались за пределами публикации факты биографии самого А. Е. Ризенкампфа. Сокращая и редактируя его рукопись, О. Ф. Миллер руководствовался, конечно же, и литературными соображениями. Как бы то ни было, в его задачу не входило публиковать присланные ему материалы целиком.

До 1971 г. полный текст воспоминаний А. Е. Ризенкампфа не был известен, но в дни празднования 150-летия со дня рождения Достоевского рукопись была подарена искусствоведом Л. И. Гутманом, в частном собрании которого она до того времени находилась, московскому Музею-квартире Ф. М. Достоевского и поступила в состав рукописного фонда Государственного литературного музея (Ф. 81. Оп. 1. Д. 12. КП 51689/1, 2). За подготовку их к публикации взялась Г. Ф. Коган, и в 1973 г. они увидели свет на страницах «Литературного наследства» — «Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования» (Т. 86. С. 322–331). Сегодня уже трудно, а то и вообще невозможно установить причины, по которым воспоминания А. Е. Ризенкампфа и в данном издании оказались представленными в сокращенном виде. При этом публикатор во вступительной статье сетует на своего предшественника:

«Соединяя иногда отрывки воспоминаний из разных мест тетради, Миллер упустил некоторые существенные детали. Так, остались неуказанными многие не известные в биографии Достоевского адреса (дома, в которых он бывал в Петербурге и в Ревеле), имена тех лиц, с которыми он встречался и которые его особенно интересовали, имена авторов и названия книг, привлекавших в ту пору особый интерес Достоевского, библиотеки, в которых он абонировался, имена артистов балета и Александринского театра, увлекавших юного Достоевского» [Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования: 322].

Публикуя воспоминания А. Е. Ризенкампфа, Г. Ф. Коган, подобно О. Ф. Миллеру, не включает в издание страницы, относящиеся к биографии самого мемуариста, лишь частично приводя факты из жизни М. М. Достоевского и избегая многочисленных бытовых подробностей. Г. Ф. Коган сознательно не использует в публикации те фрагменты воспоминаний, которые были воспроизведены О. Ф. Миллером в его издании. «В общей сложности материалы, приводимые О. Миллером из воспоминаний Ризенкампфа, — как сообщает Г. Ф. Коган в своем предисловии, — составляют половину текста рукописи» [Коган: 322]. С почтением относясь к предшественнику, исследовательница опускает в своей публикации не только воспроизведенные им пространные цитаты из текста А. Е. Ризенкампфа, но и эпизоды, данные О. Ф. Миллером в пересказе, считая, видимо, что отредактированный вариант вполне удовлетворяет интересам науки.

Воспоминания А. Е. Ризенкампфа вошли в состав первого тома издания «Ф. М. Достоевский в воспоминаниях современников», подготовленного в 1990 г. К. И. Тюнькиным [Ф. М. Достоевский в воспоминаниях…: 176–191]. За основу он взял публикацию Г. Ф. Коган, которую дополнил некоторыми материалами, выбранными у О. Ф. Миллера. К. И. Тюнькин обратился к рукописи и внес небольшие добавления в текст, подготовленный Г. Ф. Коган. Возможности подготовить более полную публикацию у него, видимо, не было. Книга была сдана в набор 6 октября 1989 г., а сверку с рукописью А. Е. Ризенкампфа К. И. Тюнькин осуществил 22 февраля 1990 г., когда внести какие-либо значительные прибавления в текст было уже практически невозможно.

В результате коллективных усилий публикаторов стремления А. Е. Ризенкампфа не только сообщить неизвестные факты из жизни молодого Достоевского, но и передать саму атмосферу их молодой жизни, драматичные, а порой забавные происшествия, рисующие характер начинающего романиста, запечатлеть его живой человеческий облик — остались без должного внимания. Более того, часть фактов была вовсе проигнорирована, другие же вошли в научный обиход с искажением.

Следует начать с того, что во всех публикациях полностью отсутствует история отношений братьев Достоевских с дядей Александром Алексеевичем Куманиным, тогда как они во многом определяли не только быт, но и судьбу молодых людей. Между тем А. Е. Ризенкампф пишет о них достаточно определенно. В опубликованной же версии его воспоминаний лишь в некоторых эпизодах сохранилось упоминание о неких деньгах, получаемых Ф. М. Достоевским из Москвы. Кроме того, О. Ф. Миллер, не входя в подробности, сообщает: «По свидѣтельству д-ра Ризенкампфа, онъ <Достоевский> вмѣстѣ съ жалованьемъ получалъ около 5000 р. ассигнаціями въ годъ» [Биография: 48]. Обращение к первоисточнику проясняет ситуацию и придает ей более драматичный характер.

Уже в самом начале своих мемуаров А. Е. Ризенкампф пишет:

«Къ несчастiю и отецъ вскорѣ скончался и распорядителемъ оставшагося имѣнiя сдѣлался родственникъ ихъ, Московскiй фабрикантъ Куманинъ. Этотъ богатый самодуръ высылалъ имъ, не сколько нужно было, — одному для проживанiя въ Ревелѣ, а другому для своихъ мелкихъ расходовъ въ Инженерномъ училищѣ, но совершенно произвольно, то мелкими, то крупными суммами, отъ 25ти до 500 рублей асс<игнациями>. — По выходѣ въ офицерскiй чинъ каждый изъ братьевъ долженъ былъ получить по 4000 руб. асс. въ годъ, что при тогдашней дешевизнѣ конечно было бы слишкомъ для нихъ достаточно. Но превратности судьбы и капризы дяди и опекуна Куманина рѣшили иначе»⁶.

Стоит обратить внимание на характеристику Куманина — «богатый самодур». Скорее всего, это оценка не столько мемуариста, сколько самих племянников Куманина, недовольных тем, что средства высылаются им не равномерно, а по случаю. Можно также предположить, что столь нелестный отзыв о дяде принадлежит именно Федору Михайловичу, более раздражительному и несдержанному в выражениях, чем его старший брат. Вспомним слова того же А. Е. Ризенкампфа:

«Ѳедоръ Михайловичъ <…> будучи не въ духѣ, <…> часто смотрѣлъ на все сквозь черныя очки, разгорячаясь онъ забывалъ приличiе и увлекался иногда до брани и самозабвенiя»⁷.

О «превратностях судьбы» и «капризах дяди» А. Е. Ризенкампф, следуя логике своего повествования, пишет в другом месте:

«Мих<аил> Михайловичь по окончанiи своего экзамена оставался въ Петербургѣ до 16го февраля 1841го года. Достигнувъ совершеннолѣтiя и бывъ назначенъ на службу въ ревельскую Инженерную команду, онъ имѣлъ только одну цѣль: — жениться. Невѣста его была Эмилiя Федоровна Дитмаръ, дѣвица, обладавшая всѣми женскими достоинствами, но не приходившаяся по вкусу Московскому опекуну Куманину по тремъ причинамъ. Куманинъ требовалъ категорически, чтобы Мих<аил> Михайловичь женился:
1) на русской (т. е. православной), 2) на дворянкѣ и 3) на богатой. Всѣхъ этихъ качествъ не было у возлюбленной Мих<аила> Михайловича; и такъ ему пришлось жениться безъ согласiя и противъ воли Куманина, который за то и прекратилъ ему всѣ дальнѣйшiя вспомоществованiя. Пришлось послѣ женитьбы жить на скромное содержанiе Инженернаго прапорщика»⁸.

Можно представить, какими словами кляли дядю племянники! (Кстати вспоминается здесь господин Быков из «Бедных людей», как известно, приехавший в Петербург только ради того, чтобы лишить наследства «негодного племянника».) Но нет худа без добра:

«По выпускѣ изъ училища открылась для Ѳедора М<ихайлови>ча новая жизнь; монастырское иго казарменной дисциплины было свергнуто; предъ нимъ явилась блестящая перспектива Петербургскаго калейдоскопа со своими приманками, иллюзiями, наслажденiями и горестями, очарованiями и разочарованiями, блескомъ и мракомъ, обѣщанiями и обманами. Въ это время Куманинъ, отказавшись совершенно отъ Старшаго брата, обратилъ всю свою нѣжность на втораго: съ 1го Августа 1841го года онъ назначилъ Ѳедору М<ихайловичу> по 4000 руб. асс. въ годъ. Вмѣстѣ съ жалованьемъ и прочими довольствiями 19ти лѣтнiй юноша получалъ слишкомъ 5000 руб. асс., — по тогдашнему времени почти богатое содержанiе»⁹.

Как становится ясно из последующих упоминаний, эти выплаты происходили регулярно раз в квартал по 1000 рублей¹⁰. Они, судя по всему, также были оговорены как условие для дальнейшего продолжения службы племянника в инженерных войсках.

Характеризуя настроение Достоевского в последние годы пребывания в Инженерном училище, А. Е. Ризенкампф замечает:

«Но болѣе всего онъ тяготился обязанностью своей ходить ежедневно въ офицерскiе классы. Часто повторялъ онъ, что при первой возможности онъ почтетъ долгомъ подать въ отставку и если по окончательномъ выходѣ изъ училища онъ прослужилъ еще годъ, другой, то безъ сомнѣнiя единственно только подъ влiянiемъ угрозы Куманина, прекратить ему дальнѣйшее вспомоществованiе въ случаѣ выхода въ отставку»¹¹.

А. Е. Ризенкампф дает достаточно подробную картину жизни Достоевского в 1842 г., из которой О. Ф. Миллер выбрал лишь отдельные факты, а Г. Ф. Коган не стала воспроизводить эту часть в своей публикации в «Литературном наследстве». В ходе переделки пропали многие мелкие, но весьма показательные детали. Почти исчез из биографии Достоевского его денщик Семен — персонаж, судя по всему, совершенно гоголевского плана, с которым молодой писатель в течение нескольких лет ежедневно общался и отдельные черты которого, несомненно, отразились в разных героях Достоевского. О денщике Семене А. Е. Ризенкампф вспоминал:

«Но непрактичность Ѳедора М<ихайлови>ча сказывалась на каждомъ шагу. Первое, чѣмъ онъ не умѣлъ распорядиться — это было помѣщенiе и прислуга. Онъ нанялъ квартиру на углу Владимiрской улицы и тогдашняго Чернышева переулка, въ домѣ Почтъ-директора Прянишникова, въ третьемъ этажѣ. Квартира обходилась ему <в> 1200 р. асс. въ годъ и состояла кромѣ передней изъ довольно обширной залы съ двумя: большимъ и малымъ кабинетами и просторной кухнею. Я не могъ не указать ему на непрактичность этой квартиры, въ которой онъ занималъ только одинъ кабинетъ, между тѣмъ, какъ другой и зала оставались не занятыми; для примѣра я указывалъ на квартиру двухъ его товарищей по училищу, Р. и Д., занимавшихъ насупротивъ его, въ домѣ Фредерикса, за туже цѣну пять комнатъ, въ которыхъ они помѣщались съ семействомъ и двумя пенсiонерами. Но Ѳедоръ М<ихайлови>чь выказывалъ здѣсь своеобразный взглядъ. Ему до той степени понравился хозяинъ дома, извѣстный любитель искусствъ, при томъ мягкiй, добродушный, обходительный аристократъ, никогда не безпокоившiй его на счетъ расплаты, что изъ-за него полюбилась Ѳедору М<ихайлови>чу дорогая и неудобная квартира и онъ впродолженiе нѣскольких лѣтъ ни за что на свѣтѣ не хотѣлъ разстаться съ ней. При томъ въ этой обширной квартирѣ не было другой мебели, кромѣ стараго дивана, такого же рабочаго стола и нѣсколькихъ стульевъ. Казенный деньщикъ его, Семенъ, толстый, здоровый дѣтина, лѣтъ тридцати, гораздо болѣе смахивавшiй на какого нибудь французскаго chef de cuisine¹², чѣмъ на русскаго солдата, пользовался частымъ отсутствiемъ своего барина, чтобы вступить въ разныя связи и сношенiя съ прачкою, портнымъ, сапожникомъ, булочникомъ, цирюльникомъ, лавочниками и прочими личностями, касавшимися въ чемъ нибудь довѣрчиваго Ѳедора М<ихайлови>ча, съ цѣлью безсовѣстнаго обмана. Но благодушная физiономiя Семена нравилась ему до той степени, что не смотря на сотни открывшихся обмановъ, онъ нѣсколько лѣтъ сряду не рѣшился съ нимъ разстаться. “Пусть себѣ воруетъ” говаривалъ онъ; “не разорюсь я отъ этого”!»¹³

В июле 1843 г. Достоевский, сдав благополучно все экзамены и получив отпуск, отправился в Ревель, чтобы навестить старшего брата и его семью. И вот, «во время отсутствiя Ѳедора М<ихайлови>ча хозяиномъ на его квартирѣ оставался молодой, сколько помнится едва 16ти лѣтнiй, скромный, тихiй и добрѣйшiй братъ его, Андрей Михайловичь. Это были настоящiя каникулы для деньщика Семена, который, катаясь какъ сыръ въ маслѣ, въ отсутствiе своего барина разжирѣлъ и расплылъ неимовѣрно»¹⁴.

С этим Семеном, как и с беспечностью его хозяина, А. Е. Ризенкампф будет воевать, когда, вернувшись в 1843 г. из Ревеля, по просьбе М. М. Достоевского, поселится вместе с Федором Михайловичем в одной квартире:

«Но Михаилъ М<ихайлови>чь откровенно мнѣ сознался, что къ изумленiю братъ его никогда не знаетъ, не только, сколько у него на лицо въ карманѣ денегъ, но даже сколько у него платковъ, сорочекъ, разнаго платья и пр. — Потому-то онъ просилъ меня убѣдительно, поселиться въ Петербургѣ съ нимъ на одной квартирѣ и, если возможно, прiучить его хотя немного къ нѣмецкой аккуратности.
Вернувшись въ Сентябрѣ 1843го года изъ даннаго мнѣ въ Ревель отпуска, я прiѣхалъ прямо на квартиру къ Ѳедору Михайловичу, въ которой уже при выѣздѣ изъ Петербурга оставлены были всѣ мои книги и пожитки. Я занялъ пустой кабинетъ, занимаемый прежде братомъ его Андреемъ М<ихайлови>чемъ, окномъ на Графскiй переулокъ, насупротивъ дома барона Фредерикса. Кабинетъ я снабдилъ достаточнымъ количествомъ приличной мебели а въ залѣ помѣстилъ фортепьянъ Шрёдера. Первая моя забота состояла въ отопленiи комнатъ, въ которыхъ былъ нестерпимый холодъ. Кромѣ того оказалось, что Ѳ. М., не имѣя ни копѣйки денегъ, уже двѣ недѣли кормился только молокомъ и хлѣбомъ, взятыми въ долгъ изъ мелочной лавки. Долги накопились у него повсюду: и у портнаго, и у сапожника, и у прачки, и у домохозяина и пр. Между тѣмъ, вся обстановка его была не только бѣдна, но даже неопрятна; не было ни приличной посуды, ни достаточной одежды, ни даже бѣлья; Ѳедоръ М. принадлежалъ къ числу тѣхъ личностей, около которыхъ всѣмъ живется хорошо, но которые сами постоянно нуждаются; его обокрадывали немилосердно, но при его довѣрчивости и добротѣ онъ не хотѣлъ вникать и обличать прислугу и ея приживалокъ, пользовавшихся его безпѣчностью. Онъ не замѣчалъ даже, что послѣднiе между собою вслухъ посмѣивались и говаривали: “Изъ него никогда ничего путнаго не выдетъ!” Дѣло впрочемъ казалось мнѣ еще поправимымъ. У жившей по Большой Мѣщанской улицѣ нѣмки-кухмистерши Вильгельмсонъ я подписался на два мѣсяца на обѣдъ и ужинъ, которые обошлись намъ всего по 30ти руб. асс. въ мѣсяцъ; затѣмъ я купилъ запасъ сахару, чаю, дровъ; привелъ дѣла съ прачкою и лавочниками въ порядокъ. Ѳедоръ М<ихайлови>чь былъ по видимому всѣми моими распоряженiями очень доволенъ и сравнительно съ прежнимъ наше обоюдное положенiе казалось весьма удовлетворительнымъ.
Признаюсь, что въ дѣлѣ хозяйства я самъ былъ еще новичекъ и, проникнувшись вполнѣ беззавѣтнымъ оптимизмомъ моего товарища, не хотѣлъ допустить даже тѣни недовѣрчивости къ кому-либо изъ окружающихъ, а особенно къ прислуживавшему намъ обоимъ деньщику Семену.
Первое, что возбудило мое подозрѣнiе, было неимовѣрное количество булокъ и бѣлаго хлѣба, израсходовавшееся нами, не смотря на то, что кухмистерша при отпускѣ своихъ порцiй не скупилась на приложенiе этихъ припасовъ. Ежемѣсячный счетъ булочника простирался примѣрно до 25ти руб. асс. и больше. Сначала я приписывалъ это гостепрiимству Ѳедора М<ихайлови>ча, который каждаго бѣдняка, явившагося ко мнѣ за врачебнымъ совѣтомъ, готовъ былъ принимать какъ гостя. На мои предостороженья* онъ обыкновенно отзывался, что “принявшись за описанiе быта бѣдныхъ людей, он радъ случаю познакомиться какъ можно ближе съ пролетарiатомъ столицы и потому на каждаго приходящаго бѣдняка смотритъ, какъ на необходимый ему предметъ изученiя”. Послѣ я посовѣтовалъ, отмѣтить каждое утро количество израсходованнаго въ сутки хлѣба на положенномъ на столѣ листочкѣ бумаги. Въ концѣ мѣсяца оказалось, что каждымъ изъ насъ взято было не болѣе, какъ рублей на пять, а между тѣмъ общiй счетъ отъ булочника принесенъ былъ въ 30 руб. асс. Не стерпѣлъ Ѳедоръ М<ихайлови>чь! Гроза разразилась надъ деньщикомъ, который наконецъ сознался, что “находясь въ интимныхъ отношенiяхъ съ прачкой, онъ не только её, но и её семейство и даже цѣлую компанiю ея друзей и прiятелей прокармливалъ на счетъ своего барина”. Мало того — раскрылась и причина расхода носильнаго бѣлья, ремонтировавшагося постоянно черезъ три мѣсяца при каждомъ полученiи денегъ отъ Куманина.
Начало было сдѣлано: разочаровался Ѳ. М. въ предполагаемой честности своего деньщика и прачки. Но пришлось разубѣдить его также въ безкорыстiи и честности своихъ портныхъ, сапожниковъ, цирюльниковъ и пр., а наконецъ довести до сознанiя, что и въ числѣ угощаемыхъ имъ гостей не всѣ заслуживали безусловнаго довѣрiя»¹⁵.

О самой поездке Достоевского в Ревель в опубликованном варианте воспоминаний сохранилось (в пересказе О. Ф. Миллера) лишь отрицательное впечатление Федора Михайловича от местного общества, вылившееся впоследствии в неприятие всего немецкого, да указание на то, что старший брат «съ помощью жены, снабдилъ брата полнымъ ремонтомъ бѣлья и платья, столь дешеваго въ Ревелѣ» [Биография: 51], (см. также: [Ф. М. Достоевский в воспоминаниях…: 188]). Однако публикаторы почему-то сочли не стоящей внимания характеристику, данную А. Е. Ризенкампфом той атмосфере, в которой проходила жизнь братьев, вновь встретившихся после длительного перерыва: «Въ этомъ прекрасномъ молодомъ семействѣ, исполненномъ чувствъ нѣжнѣйшей братской и семейной любви, подъ впечатлѣнiями чудной природы, поэзiи, литературы и музыки, я видѣлъ картину полнаго земнаго счастiя»¹⁶. Пропало и замечание мемуариста, относящееся, возможно, не только к характеристике душевного мира Достоевского в 1843 г., но и к годам его сибирских страданий, когда друзья молодости встретились вновь: «…дни проведенные въ Ревелѣ онъ <Достоевский> и считалъ счастливѣйшими въ своей жизни»¹⁷.

Накануне поездки в Ревель Достоевский, по причине экзаменов не видевшийся долгое время с А. Е. Ризенкампфом, навестил товарища и застал его в плачевном состоянии — больного и поникшего. Чтобы взбодрить товарища, Достоевский повез кататься его по городу, а затем — в ресторан. Этот эпизод, красочно представленный в воспоминаниях, в научный обиход вошел в пересказе О. Ф. Миллера, который в целом сохранил сюжет, но, убрав детали и подробности, невольно огрубил поступок Достоевского, выставив его бесчувственным эгоистом, безразличным к страданиям своего друга.

У О. Ф. Миллера этот сюжет выглядит так:

«Въ то же время держалъ свой выпускной экзаменъ и д-ръ Ризенкампфъ. Отъ усиленныхъ занятій онъ заболѣлъ, и еще 30-го іюня лежалъ въ постели. Какъ вдругъ въ этотъ день пріѣзжаетъ къ нему Ѳедоръ Михайловичъ, котораго нельзя было и узнать. Веселый, съ здоровымъ видомъ, довольный судьбой, онъ возвѣстилъ о благополучномъ окончаніи экзаменовъ, выпускѣ изъ заведенія съ чиномъ подпоручика (въ полевые инженеры), о полученіи отъ опекуна такой суммы денегъ, которая дала ему возможность расплатиться со всѣми кредиторами, наконецъ о полученіи 28-дневнаго отпуска въ Ревель и о своемъ намѣреніи отправиться туда на другой же день. Теперь же онъ силою стащилъ пріятеля съ постели, посадилъ его съ собой на пролетку и повезъ въ ресторанъ Лерха на Невскомъ проспектѣ. Тутъ Достоевскій потребовалъ себѣ номеръ съ роялемъ, заказалъ роскошный обѣдъ съ винами и заставилъ больного пріятеля ѣсть и пить съ собой вмѣстѣ. Какъ ни казалось это сначала невозможнымъ для больного г. Ризенкампфа, но примѣръ Ѳедора Михайловича подѣйствовалъ на него заразительно; — онъ хорошо пообѣдалъ, сѣлъ за рояль — и выздоровѣлъ» [Биография: 50–51].

На самом деле, Достоевским двигало совсем иное чувство. Ему хотелось поддержать товарища, яркими, положительными эмоциями вернуть его к жизни, угостить вкусным обедом и восстановить его дух и силы. Так в итоге и произошло. Достаточно прочитать оригинальную версию этой истории:

«Вслѣдствiе усиленныхъ трудовъ я заболѣлъ не въ шутку: общая слабость, совершенно разстроенное пищеваренiе, лихорадочное состоянiе не уступали ни какимъ средствамъ. Еще 30го Iюня я лежалъ, почти безъ надежды на выздоровленiе. Почти двѣ недѣли я не принялъ никакой пищи. Вдругъ около полудня прiѣзжаетъ ко мнѣ Ѳедоръ М<ихайлови>чь, совершенно измѣнившiйся, — веселый, здоровый, довольный своею судьбою. Почти силою онъ заставилъ меня подняться съ постели и сѣсть съ нимъ въ пролетку. Извощикъ-лихачь прокатилъ насъ по островамъ, по Петербургской сторонѣ, черезъ Троицкiй мостъ и такъ дальше до Невскаго проспекта. Катанье продолжалось около двухъ часовъ. Въ это время Ѳ<едор> М<ихайлови>чь разсказывалъ мнѣ о благополучномъ окончанiи своего экзамена, о выпускѣ изъ училища съ чиномъ подпоручика (въ полевые инженеры), о полученiи отъ Куманина достаточной суммы денегъ, о расплатѣ со всѣми кредиторами, о полученiи 28-мидневнаго отпуска въ Ревель и о намѣренiи своемъ, на другой же день, — въ четвергъ, 1го Iюля отправиться въ Ревель для свиданiя съ братомъ. Въ заключенiе онъ завезъ меня въ ресторанъ Лерха на Невскомъ проспектѣ, гдѣ потребовалъ сначала номеръ съ роялемъ, а затѣмъ роскошный обѣдъ въ восемь блюдъ съ разными винами. Каково было мнѣ, больному, разстроенному, истощенному, смотрѣть на богатырскiй аппетитъ, на неистощимую веселость моего собесѣдника? Подавали разныя закуски, супъ, жаркое, соусъ, вина и Ѳедоръ М<ихайлови>чь не переставалъ приглашать меня отвѣдать хоть малость чего-нибудь или же сыграть на роялѣ. Положенiе мое было ужасное: ни къ тому, ни къ другому я не былъ способенъ. Но мало по малу, — странно — я началъ чувствовать, что примѣръ Ѳедора М<ихайлови>ча дѣйствуетъ на меня заразительно. Я пробовалъ отвѣдать сардинку, вслѣдъ за тѣмъ выпилъ рюмочку вина, съѣлъ кусокъ жареной индѣйки и — свершилось чудо: болѣзнь мою какъ рукой сняло. Боль подъ ложечкой и въ желудкѣ прекратилась, общей слабости какъ будто не бывало. Весь обѣдъ до конца мы ѣли съ одинаковымъ аппетитомъ, и послѣ шампанскаго фантазiя на роялѣ полилась рѣкой. Оказалось — я выздоровѣлъ окончательно»¹⁸.

Примечательно, что в «Летописи жизни и творчества Ф. М. Достоевского», этот эпизод зафиксирован как какой-то обыденный, чуть ли не рутинный визит:

«Д. заезжает к А. Е. Ризенкампфу и делится новостями: об успешном окончании экзаменов, выпуске из Инженерного училища с чином подпоручика, получении денег от опекуна и отпуске на 28 дней. Д. и Ризенкампф обедают в ресторане Лерха на Невском проспекте» [Летопись…: 83].

Столь же упрощены и выхолощены эпизоды, рассказывающие об общении Достоевского с незнакомыми ему людьми, которых он встречал в гостях, на улице, в кафе и других местах. Эти живые картины, наполненные разнообразной социально-бытовой информацией, превратились благодаря публикаторам в сухие констатации малопонятных поступков не знающего жизни чудака. Человеческая неопытность молодого Достоевского в них, конечно же, тоже проявилась, но существеннее то, что А. Е. Ризенкампф невольно фиксирует в своих воспоминаниях этапы его писательской эволюции, точнее, писательских технологий. Мы видим, как Достоевский, присматриваясь к опыту других, осмысляя их литературную практику, ищет свой собственный путь.

Так, о сочинениях Достоевского 1842 г. А. Е. Ризенкампф пишет:

«Я не могъ не замѣтить, что въ то время, какъ Григоровичь предметы для своихъ описанiй бралъ изъ близко наблюдаемой имъ дѣйствительной жизни, Ѳедоръ М<ихайлови>чь, живя почти затворникомъ и отказываясь отъ общества, сталъ создавать себѣ какихъ-то химерныхъ героевъ, отчасти по прочитаннымъ имъ французскимъ романамъ, а отчасти по собственной своей мечтательной и фантастической натурѣ»¹⁹.

(Ср. с признанием самого Достоевского из письма М. М. Достоевскому от 16 августа 1839 г.: «…учиться, “что значит человек и жизнь”, — в этом довольно успеваю я; учить характеры могу из писателей, с которыми лучшая часть жизни моей протекает свободно и радостно…» — Д30; 28₁: 63). Но в 1843 г. в рассказе А. Е. Ризенкампфа мы видим Достоевского активным исследователем жизни, журналистом, интервьюером, пусть и не всегда практичным, и излишне доверчивым. Вполне возможно, что обращение к такого рода практике связано с общением с Д. В. Григоровичем (бывшем, как известно, в ту пору под влиянием эстетических идей В. Г. Белинского), роль которого в ранний период жизни Достоевского таким образом становится значительнее.

В свете всего сказанного выше авторская редакция упомянутых сюжетов вызывает особый интерес:

«Послѣ моего прибытiя изъ Ревеля безденежье Ѳедора Мих<айлови>ча продолжалось долго. Впродолженiе двухъ мѣсяцевъ онъ только питался надеждами на скорое полученiе. Все это время прошло для него тихо, сомкнуто, даже (вслѣдствiе разныхъ хроническихъ страданiй, на пользованiе отъ которыхъ онъ тратилъ послѣднiя деньги) скучно и грустно.
Но вдругъ въ одно утро (это было въ срединѣ ноября 1843го года) я замѣтилъ нечаянную перемѣну. Рано въ 8мъ часу слышно было изъ моего кабинета, что Ѳ. М. расхаживалъ по залѣ не по обыкновенному, но какъ-то гордо, громко, самоувѣренно. Разговоръ его съ деньщикомъ былъ повелительный, голосистый. “Вѣрно деньги получилъ!” подумалъ я и вставъ съ постели, пошелъ освѣдомиться.
Такъ и было: на столѣ лежала повѣстка въ 1000 рублей. Еще ранѣе чая Семенъ отправленъ былъ съ извѣщенiемъ ко всѣмъ кредиторамъ, имѣвшимъ явиться къ 11ти часамъ утра за получкою.
Находясь все утро на службѣ во 2мъ Сухопутномъ Госпиталѣ я не былъ въ состоянiи наблюдать всѣ перепетiи сценъ раздачи денегъ многочисленнымъ кредиторамъ: эти сцены достойны кисти тѣхъ же великихъ художниковъ, къ числу которыхъ принадлежалъ самъ Достоевскiй. Возвратясь во 2мъ часу къ обѣду, я не засталъ его дома и тщетно ожидалъ его весь вечеръ.
Каково же было мое удивленiе, когда на другой день рано утромъ Ѳедоръ М<ихайлови>чь своею обыкновенною тихою робкою походкой взошелъ въ мою спальню съ просьбой одолжить ему пять рублей. “А тысяча рублейто куда дѣлись?” былъ мой вопросъ. “Не осталось ни гроша!” былъ отвѣтъ, и за тѣмъ воспослѣдовало объясненiе о раздачѣ: Портному — 300 руб., сапожнику — 100 руб., въ кондитерскую, виноторговлю, булочнику, парикмахеру, прачкѣ, швейкамъ и пр. 300 руб. — Играя въ ресторанѣ на билльярдѣ, было спущено 250 руб., затѣмъ привязался какой-то неизвѣстный, предлагавшiй возвратившемуся въ полночь утомленному Ѳедору М<ихайлови>чу проводить его и затѣмъ поиграть съ нимъ въ пикетъ. Положивъ послѣднiя 50 руб. въ столикъ (никогда не запиравшiйся), Ѳедоръ М<ихайлови>чъ оставилъ неизвѣстнаго въ кабинетѣ, а самъ вышелъ на минуту чтобы приказать деньщику поставить самоваръ; по возвращенiи его неизвѣстный извинился, что не станетъ чай пить, что уже поздно, затѣмъ поспѣшно всталъ, одѣлся и распростился. По уходѣ его лежавшихъ въ столикѣ 50ти рублей не оказалось! И такъ предстояли вновь три мѣсяцы* безденежья, съ новымъ накопленiемъ долговъ, съ новыми лишенiями всякаго рода!
Дѣлать было нéчего! Пришлось помогать изъ моихъ скромныхъ рессурсовъ бѣдному другу и читать ему наставленiя. Для устраненiя пагубныхъ связей, я старался познакомить его въ нѣкоторыхъ семейныхъ домахъ. Первымъ въ томъ числѣ былъ домъ почтеннаго бельгiйца Монтиньи, служившаго въ то время механикомъ при Арсеналѣ. Монтиньи заключилъ въ 1833мъ году контрактъ съ Правительствомъ, которымъ онъ обязался, впродолженiе десяти лѣтъ выстроить 12 пушекъ своего изобрѣтенiя, заряжающихся съ казенной части. За это онъ получалъ по 3600 руб. асс. въ годъ жалованья и, по истеченiи 10ти лѣтъ, если пушки будутъ признаны вполнѣ пригодными, онъ долженъ былъ получить 36000 руб. асс. награжденiя. Къ несчастiю онъ вступилъ въ послѣднее время въ пререканiя съ Начальникомъ Штаба Артиллерiйскаго Управленiя Ген<ералом> Эйлеромъ, находившимъ выстроенныя имъ пушки не вполнѣ соотвѣтствующими цѣли. Монтиньи жилъ въ соседствѣ съ нами въ Эртелевомъ переулкѣ въ домѣ Аптекаря Фромма. Онъ велъ жизнь открытую; старшая дочь его была замужемъ за парижанинымъ* Бильштейномъ; Старшiй сынъ былъ его помощникомъ при Литейной; младшiй сынъ оканчивалъ курсъ въ Брюссельской консерваторiи, изъ которой въ Ноябрѣ 1843го года былъ выпущенъ съ золотою медалью за игру на вiолончели. Послѣ нѣкоторыхъ успѣховъ въ Петербургѣ онъ въ 1844мъ году началъ свое артистическое путешествiе по Европѣ. Младшая дочь, Эмилiя, 17ти лѣтъ, была красавица съ прекраснымъ образованiемъ и отличная пiанистка.
Старикъ Montigny былъ почтенный, простой добрякъ, занимавшiйся страстно, разными изобрѣтенiями по механикѣ; онъ любилъ общество и музыку. Въ домѣ его по вечерамъ собирались образованные люди, преимущественно иностранцы; тамъ я познакомился съ вiолончеллистомъ Cellier и съ кларнетистомъ Блазомъ. Навѣстивши насъ нѣсколько разъ онъ пригласилъ къ себѣ Ѳедора М<ихайлови>ча. Но сей послѣднiй въ этомъ обществѣ оказался совершеннымъ нелюдимомъ; послѣ двухъ вечернихъ посѣщенiй онъ не удержался высказать напрямикъ свое нерасположенiе къ иностранцамъ и прекратилъ навсегда дальнѣйшее знакомство съ ними.
Еще неудачнѣе было знакомство съ швейцарцами»²⁰.

История взаимоотношений со швейцарцами и знакомство Достоевского с поляком Сталевским представлены в публикациях Г. Ф. Коган [Ф. М. Достоевский. Новые материалы и исследования: 330–331] и К. И. Тюнькина [Ф. М. Достоевский в воспоминаниях…: 181–182] без купюр.

Последующие эпизоды известны только в сокращенном варианте О. Ф. Миллера.

«Но всего непостижимѣе была для меня привязанность Ѳедора М<ихайлови>ча къ одному молодому пролетарiю, пользовавшемуся у меня врачебными совѣтами, брату извѣстнаго Петербургскаго фортепiаннаго мастера изъ Риги, Кёлеру. Это былъ низенькiй, вертлявый, угодливый, почти оборванный Нѣмчикъ, по промыслу — ходатай по дѣламъ (или, какъ онъ себя называлъ — коммисiонеръ<)>, а въ сущности — паразитъ, приживалка; замѣтивъ беззавѣтное гостепрiимство Ѳедора М<ихайлови>ча, который готовъ былъ подѣлиться съ прiятнымъ ему человѣкомъ послѣднимъ кускомъ хлѣба, онъ сдѣлался одно время ежедневнымъ его посѣтителемъ — къ чаю утреннему или вечернему, къ обѣду или ужину. Съ непонятнымъ терпѣнiемъ Ѳедоръ М. выслушивалъ его разсказы о Петербургскихъ пролетарiяхъ, между которыми Кёлеръ имѣлъ обширное знакомство; нерѣдко онъ записывалъ слышанное и впослѣдствiи я убѣдился, что немало изъ сообщаемыхъ Кёлеромъ разсказовъ и типовъ перешло въ романы: “Бѣдные люди”, “Господинъ Прохарчинъ”, “Неточка Незванова”, “Двойникъ” и другiя повѣсти, сдѣлавшiяся знаменитыми.
Въ Декабрѣ 1843го года Ѳедоръ М<ихайлови>чь дошелъ опять до крайняго недостатка въ деньгахъ. Обстоятельства сложились такъ, что пришлось обратиться къ экстренней* мѣрѣ — къ занятiю денегъ у ростовщика. На Выборгской сторонѣ, по второй Солдатской улицѣ жилъ тогда отставной унтеръ-офицеръ Масловъ, бывшiй прежде прiемщикомъ мяса у подрядчиковъ во 2мъ Сухопутномъ Госпиталѣ. Здѣсь Масловъ нажилъ капиталъ и выстроилъ трехъ этажный домъ. Онъ отдавалъ до глубокой старости деньги подъ закладъ. Но закладовъ у Ѳедора М<ихайлови>ча не было. Пришлось отправиться съ Масловымъ къ казначею Главнаго инженернаго Управленiя и дать ростовщику росписку на полученiе впередъ жалованья за Январьскую треть 1844го года, съ ручательствомъ казначея. Вмѣсто 300 рублей асс. Ѳедору М<ихайлови>чу досталось всего 200 руб., а 100 руб. асс. считались процентами за четыре мѣсяцы!
Но къ 1-му февраля 1844го года Куманинъ выслалъ опять 1000 руб. асс. — Расходъ этихъ денегъ былъ такой же, какъ и прежде. Къ вечеру осталось всего только 100 руб. и съ этими деньгами Ѳ. М. отправился къ Доминику ужинать. Долго онъ наблюдалъ молча за биллiардной игрою. Вдругъ къ нему подсѣлъ какой-то немолодой толстякъ и обратилъ его вниманiе на нѣкоторыя особенности играющихъ. “Вотъ” говорилъ онъ, “замѣтьте этого молодаго лысаго человѣка! Ручаюсь Вамъ, что этотъ господинъ не имѣетъ и паспорта. А между тѣмъ онъ здѣсь играетъ первую роль: вся прислуга имъ подкуплена. Замѣтьте, какъ онъ втягиваетъ въ игру одного за другимъ; иногда нарочно проигрываетъ, не смотря на то, что каждому смѣло можетъ дать впередъ 59 и всегда будетъ увѣренъ въ выигрышѣ!” И дѣйствительно такъ и было. “А теперь обратите вниманiе” продолжалъ Господинъ: “когда окончится игра, какъ онъ щедро роздастъ мальчикамъ, кому цѣлковый, кому два и больше. Потомъ обождетъ, не найдется ли еще охотниковъ поиграть съ нимъ; а когда увидитъ, что никого больше нѣтъ, то отправится въ другую кондитерскую или гостинницу, или въ трактиръ, гдѣ возьмется за тѣже фокусы!” Ѳедору М<ихайлови>чу этотъ Господинъ, познакомившiй его съ нѣкоторыми изъ прiемовъ биллiардныхъ шулеровъ, показался образцомъ благонамѣренности; вскорѣ онъ сблизился съ нимъ. “Вотъ” продолжалъ господинъ: “игра, домино! Самая невинная, честная игра! Никогда Вы въ ней не проиграетесь, никогда не рискнете сдѣлаться жертвой мошенника!” Сказано — сдѣлано: домино былъ поданъ; выучиться новой игрѣ было не трудно, а за обученiе слѣдовало быть благодарнымъ учителю. Ѳедоръ Мих. по небольшой засѣлъ на 25 партiй. При входѣ моемъ въ кондитерскую игра ужъ была кончена и слишкомъ 90 руб. проиграно. Для округленiя счета учитель сдѣлалъ еще нѣсколько прiемовъ съ шашками въ родѣ штоса: “направо, налѣво”, а черезъ нѣсколько минутъ послѣдняя сторублевая была спущена въ руки толстаго Господина.
И на другой день новое безденежье, новые займы нерѣдко съ платежемъ жидовскихъ процентовъ, опять не на что купить сахару, чаю, дровъ, нéчѣмъ платить за обѣдъ, новое бѣдствiе и нищета»²¹.

Поход к ростовщику Маслову, возможно, послужил прототипом мотива о мытарствах бедного Макара Алексеевича Девушкина, пошедшего из последней нужды к ростовщику Маркову. Примечательна и перекличка фамилий реального и вымышленного ростовщиков, и требование обоих заклада, и предложение просителей дать деньги под будущее жалование, и готовность согласиться на самые невыгодные условия. Да и прописан у Достоевского Марков, так же, как и реальный Маслов, на Выборгской стороне. И чины у них схожи: Маслов — бывший унтер-офицер, Марков — «14-го класса какой-то».

Следует особое внимание обратить на эпизод в ресторане «Доминик». А. Е. Ризенкампф пишет, что пришел в него, когда Достоевский уже все проиграл. То есть свидетелем всей истории знакомства Достоевского с «толстым» господином он не был. Значит, описывая ее столь подробно, приводя развернутые реплики ресторанного знакомца, он, несомненно, опирается, а пожалуй, что и цитирует, самого Достоевского. Увы, записал ли тогда сразу А. Е. Ризенкампф этот случай в свой дневник и потом воспроизвел в своих воспоминаниях или же он запомнился ему во всех деталях на все эти годы, мы уже вряд ли узнаем. Но как бы то ни было, мы можем с уверенностью отмечать, что в данном фрагменте текста отразился рассказ самого Достоевского — полноценная заготовка, небольшой этюд физиологического очерка, с типическими обобщениями и известной долей юмора.

Вероятнее всего, рассказ Достоевского лежит в основе и другой истории, которую сообщает А. Е. Ризенкампф в своих воспоминаниях. Она относится к преданиям учащихся Инженерного училища и обладает всеми чертами школьного фольклора. А. Е. Ризенкампф подробно излагает ее в связи с обстоятельствами своего первого знакомства с Достоевским в 1838 г., которое состоялось в стенах училища. Именно из-за этой «истории» в училище был установлен строгий режим и курсантов не отпускали в увольнение. Все публикаторы проигнорировали ее как малозначимый анекдот, не обратив внимания на того, кто мог быть ее источником:

«Слова нѣтъ, что въ заведенiи, гдѣ воспитывались только дѣти русскихъ дворянъ, не могло быть и рѣчи о какихъ-нибудь важныхъ безпорядкахъ; тѣмъ не менѣе не за долго передъ вступленiемъ Ѳедора Михайловича случился небольшой эпизодъ, подавший поводъ къ увеличенiю строгости въ Инженерномъ училищѣ.
Разскажу объ этомъ эпизодѣ въ томъ видѣ, как мнѣ о немъ передано было.
Воспитанники Инженернаго училища подобно какъ и кадеты въ корпусахъ выпускались въ городъ только по воскреснымъ и праздничнымъ днямъ отъ 11го часа утра до 7ми часовъ по полудни. Воспитанникъ Т., возвращавшiйся отъ своихъ родственниковъ въ 7мъ часу вечера и спѣшившiй къ сроку въ училищѣ, случайно, проходя мимо гауптвахты на Сѣнной площади, встрѣтился съ Главнымъ Начальникомъ военноучебныхъ заведенiй, Великимъ Княземъ Михаиломъ Павловичемъ. Будучи погруженъ въ раздумье, онъ не сдѣлалъ Его Высочеству чести. Михаилъ Павловичь остановилъ воспитанника съ вопросомъ: “Какъ твоя фамилiя? отчего ты не сдѣлалъ мнѣ чести?” — Ваше Превосходительство! — отвѣчалъ испуганный Т. — если передъ всѣми генералами, встрѣчающимися на пути до училища, остановиться, то я не поспѣю домой къ сроку! — “А! такъ ты не знаешь своего Главнаго Начальника! ступай на гауптвахтy!” отвѣтилъ Его Высочество и указалъ воспитаннику на гауптвахту, передъ которой стоялъ еще взводъ, вышедшiй для отданiя чести.
Т. по отѣздѣ Его Высочества озирался кругомъ и видя, что никто за нимъ не наблюдаетъ, отправился преспокойно домой. На другой день было послано на гауптвахту, чтобы узнать о провинившемся, но никакого воспитанника Инженернаго училища тамъ не оказалось. Великiй Князь передъ обѣдомъ отправился самъ въ училище и собравъ воспитанниковъ, потребовалъ, чтобы виновный явился. Но никто не сказался виновнымъ. Вызвавъ всѣхъ воспитанниковъ по списку и не узнавъ виновника, Великiй Князь строжайше приказалъ Директору отыскать его во что бы то ни стало и до открытiя никого из училища не выпускать. Прошелъ цѣлый годъ и все таки виновникъ не былъ отысканъ. Наконецъ, видя, что всѣ мѣры остались безполезными, Великiй Князь обѣщалъ виновнику совершенное прощенiе, давши слово, что его поступокъ не будетъ имѣть никакого влiянiя на будущую его судьбу. Тогда сознался Т. — При выпускѣ его изъ училища Его Высочество только вспомнилъ: «А, Т., это тотъ плутъ, который меня разъ надулъ!» Впрочемъ это не помѣшало Т. дослужиться впослѣдствiи до высокихъ почестей»²².

Полное комментированное издание воспоминаний А. Е. Ризенкампфа ждет своих публикаторов.

***

Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ, проект «Неизвестные и малоизвестные источники биографии Ф. М. Достоевского в собрании Государственного музея истории российской литературы им. В. И. Даля», № 18-012-90018.

Acknowledgements. The article was written with the support of Russian Foundation for Basic Research (RFBR), grant no. № 18-012-90018.

ПРИМЕЧАНИЯ

*  Так в рукописи.

¹ Ризенкампф А. Е. Письмо О. Ф. Миллеру. От 9 декабря 1881 г. // ОРФ ГЛМ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 12. Л. 35.

² Ризенкампф А. Е. Воспоминания о Федоре Михайловиче Достоевском. Тетрадь первая // ОРФ ГЛМ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 12. Л. 22 об.

³ Там же.

⁴ Там же. Л. 22–22 об.

⁵ [Биография…: 30, 34–35, 40, 48, 48–53, 64–65].

⁶ Ризенкампф А. Е. Воспоминания о Федоре Михайловиче Достоевском. Тетрадь первая // ОРФ ГЛМ. Ф. 81. Оп. 1. Д. 12. Л. 9–9 об.

⁷ Там же. Л. 2 об.

⁸ Там же. Л. 16–16 об.

⁹ Там же. Л. 17.

¹⁰ Там же. Л. 29 об., 31 об.

¹¹ Там же. Л. 21 об.

¹² шеф-повара (фр.)

¹³ Там же. Л. 17–18.

¹⁴ Там же. Л. 24 об.

¹⁵ Там же. Л. 26–27 об.

¹⁶ Там же. Л. 24 об.

¹⁷ Там же.

¹⁸ Там же. Л. 23–24.

¹⁹ Там же. Л. 21.

²⁰ Там же. Л. 28 об. – 30.

²¹ Там же. Л. 31–32 об.

²² Там же. Л. 12 об.–13 об.

About the authors

Pavel E. Fokin

Author for correspondence.
Email: pfokin@mail.ru

PhD in Philology, Head of Department “Museum-apartment of F. M. Dostoevsky” of The V. I. Dahl State Museum of the History of Russian Literature

References

Supplementary files