ВОИНСКИЙ КЛАСС И ВОЕННАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ТРАДИЦИОННОГО ЧЕРКЕССКОГО ОБЩЕСТВА (XV – СЕРЕДИНА XIX в.)

Полный текст

Введение

Начиная с раннего средневековья и вплоть до последних дней независимого существования базовая личность адыгского общества – это воин, а доминирующая тема – военная культура, милитаризованный быт. Это было обусловлено как перманентным силовым давлением извне, так и внутренними социальными процессами. Военизированный быт стал основой сложения военной культуры, как определяющего фактора всей социальной организации [Мирзоев 2013: 73].

Здесь сложился специфический воинский культ и многочисленный воинский класс [Марзей 2004: 26]. Его костяк составляли черкесские князья (пши) и многочисленное, возглавляемое ими, сословие дворян (уорков). Военное ремесло составляло исключительное занятие уорков: им было предосудительно заниматься любой производственной деятельностью, торговлей и даже религией. Надо заметить, что подобный образ жизни вела и часть крестьянства. Война была важным средством социальной мобильности: крестьянин, неоднократно проявлявший храбрость во время сражений, мог быть возведен в дворянское звание [Марзей 2004: 28].

Особенностью социальной структуры феодальных социально-политических образований Черкесии было то, что воинский класс в них составляли не только представители высших сословий, но и различные категории крестьянства, пользовавшиеся правом ношения и использования оружия. Но их роль и место в составе воинского класса в разные исторические периоды была различна. Объектом исследования является в целом воинский класс всех территориальных единиц этносоциального пространства Черкесии, условия его формирования и эволюция в ходе исторического развития. Предметом исследования являются такие аспекты как численность, структура, демографический и воинский потенциал, влияние новых видов вооружения в виде различных типов огнестрельного оружия на динамику численности и структуры воинского класса.

Вопросы, связанные с военной организацией традиционного адыгского (черкесского) общества, структурой и численностью воинского класса освещаются в работах как ранних авторов (Хан-Гирей [Хан-Гирей 1992], С. Броневский [Броневский 1823], И. Бларамберг [Бларамберг 1992], В.А. Потто [Потто 1994], Н. Дубровин [Дубровин 1991]), так и представителей советской исторической школы (Е.Н. Кушева [Кушева 1963], В.К. Гарданов [Гарданов 1956; Гарданов 1967], Е.Д. Налоева [Налоева 2015]), а также современных ученых (Б.Х. Бгажноков [Бгажноков 2004], Т.Х. Алоев [Алоев 2008], Дж.Я. Рахаев [Рахаев 2009], З.А. Кожев [Кожев 1998; Кожев 2019; Кожев 2020] и др.).

В этих работах указанные параметры (потенциал, структура, численность) рассматриваются в исторической динамике, но не рассматривается основная причина происходивших изменений – смена комплекса вооружения, произошедшая в XVII и XVIII вв. Задача настоящей статьи –  показать взаимосвязь между изменениями потенциала, структуры и численности воинского класса и вышеуказанным фактором, а именно – распространением огнестрельного оружия.

 

Воинский класс и его структура

Начиная с XV в. место воинского класса в этносоциальном пространстве Черкесии можно проследить по письменным источникам. В первом в средневековой литературе этнографическом описании адыгов, принадлежащем перу Дж. Интериано, «страна зихов, именуемых черкесами» предстает как ряд самостоятельных феодальных владений с разделением общества на князей, дворян, крестьян и рабов. Первые два сословия образуют, по сути, особый воинский класс, для которого занятие каким-либо видом деятельности, кроме военной и административно-управленческой, было неприемлемо. Это были исключительно конные воины, обладавшие дорогостоящим наступательным и оборонительным вооружением [Интериано 1974: 47, 49]. Крестьянам было запрещено иметь в своей собственности кольчуги и верховых коней. Они привлекались к военным действиям только в случае серьезной внешней угрозы: князья раздавали им оружие, которое забирали сразу же после завершения военных действий. В феодальных междоусобных войнах крестьяне участия не принимали. У Интериано нет сведений о военном и демографическом потенциале Черкесии, но в его повествовании есть свидетельства высокого уровня военной подготовки черкесских воинов [Интериано 1974: 50].

Из русских источников известно, что в XVI в. огнестрельное оружие не было распространено среди черкесов. Кабардинские князья прорусской политической ориентации постоянно просили московское правительство о присылке им в помощь стрельцов «с огненным боем» для участия в войнах со своими политическими противниками [Кушева 1963: 131]. Такая помощь им неоднократно оказывалась, но на просьбы о покупке в Москве огнестрельного оружия они получали неизменно отказ.

Со второй пол. XVII в. на Кавказ из Крыма и Османской империи через торговые связи и как трофеи массово поступает огнестрельное оружие в виде фитильных ружей. Конструкция, габариты, тяжелый вес фитильных ружей не позволяли использовать их в среде конных воинов. Поэтому элитная черкесская кавалерия продолжала делать ставку в бою на клинковое оружие – длинную черкесскую саблю. Огнестрельное же оружие адаптировалось в среде пеших воинов, которые в Черкесии набирались исключительно в крестьянской среде [Кушхабиев, Наков 2017: 114].

Пехота в феодальных политиях Черкесии формировалась всегда из крестьянских сословий, но в предыдущий исторический период (XV–XVI вв.) она широко не использовалась. Теперь же, в письменных источниках второй пол. XVII в. среди воинских контингентов феодальных владений часто наряду с конными воинами упоминаются многочисленные отряды пехоты, вооруженной ружьями. В частности, по свидетельству турецкого путешественника Э. Челеби, жанинский князь Антонуко – «владетель 10 тысяч богатырей-всадников с колчанами и пеших черкесов-джигитов с ружьями» [Челеби 1979: 63]. «Бей хегаков Энджерук-бей» владеет 3 тысячами конных и пеших воинов [Челеби 1979: 62]. Представители черкесской феодальной аристократии сражались исключительно верхом, конь и защитное вооружение были маркерами рыцарской культуры. Конная панцирная кавалерия именовалась по-черкесски «уэркъыдзэ» (дворянское войско), вооруженное крестьянское ополчение обозначалось, согласно фольклорным данным, термином «шхъуэ».

С этого времени в воинских контингентах увеличивается численность необученных, лишенных защитных доспехов, но многочисленных масс пехоты, набираемых из числа крестьянских сословий [Челеби: 1979: 52–98].

Таким образом, в XVII в. в составе воинского класса черкесских феодальных владений происходят важные изменения – крестьянские сословия, вооруженные огнестрельным оружием, наряду с дворянством включаются в состав воинского класса. Как и раньше, они использовались при внешней угрозе, в междоусобных внутренних конфликтах принимала участие только панцирная дворянская кавалерия.

Как отмечает З.А. Кожев, Кабарда в XVII в. представляла собой яркий образец феодального общества, в котором основной боевой силой в феодальных войнах выступало немногочисленное, но высокопрофессиональное рыцарское дворянское конное войско [Кожев 2019: 118, 122, 123, 127, 129].

В феодальных войнах того времени легкая кавалерия, набранная из крестьян, не вооруженных защитным доспехом, не могла бы противостоять дворянской панцирной коннице. По этой причине простая недоспешная конница из т.н. «черных людей» в это время не использовалась.

В XVIII в. на Кавказ из Турции поступают ружья с искровым кремниевым замком. Со временем местные мастера налаживают производство ружей, обладавших рядом специфических черт, что позволило дать им определение «кавказский тип ружья». В отличие от турецких образцов, это были облегченные ружья с тонкой ложей, узким длинным прикладом, нарезным стволом и кремниевым замком. Конструкция кремниевого замка и самого ружья, система ношения его в бурочном чехле позволили адаптировать его к использованию в кавалерии [Аствацатурян 1995: 10]. Именно в это время из крестьян начинают формировать отряды легкой недоспешной кавалерии. Происходит окончательная смена комплекса вооружения. На смену комплексу, использовавшемуся сугубо в аристократической среде (кольчуга, шлем, налокотники, длинная черкесская сабля, лук со стрелами, кинжал), приходит новый комплекс, сформировавшийся в крестьянской среде (ружье, шашка, кинжал) [Кушхабиев, Наков 2017: 113–114].

Появление кремниевых ружей с нарезными стволами и их широкое распространение имели серьезные последствия, приведшие к изменениям в социально-политическом устройстве и в структуре воинского класса черкесских политий. Но эти процессы развивались по-разному в Западной и Восточной Черкесии.

В Западной Черкесии свободные общинники – тфокотли, владея собственными крепостными крестьянами, активно занимаясь торговлей, которой пренебрегали аристократические сословия, сделались богаче и зажиточнее большинства князей и дворян. Верхушка тфокотлей, находясь по сословной принадлежности за пределами адыгского дворянства, фактически приближалась к классу феодалов [Гарданов 1967: 200]. Наравне с уорками тфокотли считались воинами, обладавшими необходимыми этикетными качествами, высоко ценимыми в черкесском обществе. Дворяне из аристократических черкесских субэтносов охотно отправляли своих детей на воспитание к старшинам-тфокотлям из числа шапсугов, абадзехов и натухайцев, так как аталычество, наряду с наездничеством, было ключевым институтом воинского воспитания черкесской молодежи из аристократических сословий.

Широкое распространение в крестьянской среде огнестрельного оружия ускорило упадок военного могущества местных феодальных династий, основанного на исключительном праве владения дорогостоящим комплексом рыцарского вооружения.

Вышеперечисленные факторы привели в XVIII в. к крестьянской революции в Западной Черкесии. Тфокотли не только освободились от всякой формы феодальной зависимости, но и лишили князей и дворян привилегий в политической и военной сфере. На этнополитической карте Черкесии в первой четверти XVIII в. появились политии с народно-демократической формой правления – Абадзехия, Шапсугия и Натухай [Гарданов 1967: 143–144]. Военная, политическая, судебная власть в них была сосредоточена в руках выборных старейшин. При избрании руководящих органов учитывался как территориальный, так и клановый принцип. Образовавшиеся демократические политии были очень привлекательны для зависимых крестьян Темиргоя, Бжедугии, других равнинных феодальных княжеств, и они массово туда переселялись, обретая свободу и становясь полноправными членами так называемых «адыгских братств» [Гарданов 1967: 252–264]. Поэтому численность шапсугов, натухайцев и абадзехов в XVIII в. значительно выросла, соответственно сократился по сравнению с XVII в. демографический и военный ресурс соседних с ними аристократических феодальных владений Черкесии.

Смена комплекса вооружения со второй пол. XVIII в. в Восточной Черкесии (Кабарде), напротив, способствовала увеличению удельного веса дворянства в социальной структуре общества. Дорогостоящие кольчуги, легко пробиваемые пулями из нарезных ружей, потеряли свое значение как оборонительный доспех и перестали быть обязательным компонентом «уэркъ тын» (узденьской дани) – даров, получаемых дворянами при поступлении на службу к князю. При этом крепостные крестьяне (одна или несколько семей) оставались составной частью «узденьской дани», так как без них дворяне, которым хозяйственная деятельность была запрещена, не могли поддерживать свой социальный статус. У князей, чье военное и политическое могущество прямо зависело от количества находящихся у них на службе дворян, появилось больше материальных возможностей обращать в дворянское сословие представителей крестьянства и переселенцев из других обществ, принимая их к себе на службу. Общая доля уорков в социальной структуре Кабарды увеличилась с 10 % в XVII в. до 20 % во второй пол. XVIII – первой пол. XIX в. [Бгажноков 2004: 52]. По оценке Дж. Я. Рахаева, численность дворянства в Кабарде в XVIII в. достигала трети населения страны [Рахаев 2009: 126]. 

Геополитическое положение Кабарды, расположенной в центре Северного Кавказа, имевшей врагов и союзников на многих фронтах, необходимость контроля над пограничными пространствами требовали ресурсного напряжения и численного роста воинского класса [Рахаев 2009: 126]. 

В Западной Черкесии по свидетельству Р. Скасси все мужчины «с возраста 13–15 лет и до старости приучены носить оружие» [Скасси 1974: 285]. Он не делает никаких оговорок для различных сословий, однако вряд ли домашние рабы (унауты) обладали правом ношения оружия.

В феодальных владениях Черкесии крепостное крестьянство (пшитли) делилось на чагаров (огов) и холопов (лагунапытов). Термины «чагары» и «холопы» использовались в русских документах. Наименования оги (Iуэгу) и лагунапыты (лэгъунэIут) – черкесского происхождения [Думанов 1990: 132]. Оги жили отдельными дворами за пределами усадьбы своего господина, вели собственное хозяйство, выплачивали фиксированный адатами натуральный оброк и выполняли сравнительно незначительную барщину [Гарданов 1967: 220–221]. Особенностью феодальных отношений в Черкесии было то, что крепостные крестьяне из сословия огов могли владеть крепостными крестьянами из сословия лагунапытов. Последние либо захватывались в плен в ходе военных предприятий, в которых участвовали оги, либо приобретались ими покупкой [Правовые нормы… 1997: 62, 87, 173]. Зажиточные оги, владеющие лагунапытами, могли высылать их вместо себя на работы, связанные с отработочной рентой. Частично освобождая себя от производительного труда, оги получали возможность уделять время военному ремеслу. Они занимались наездничеством, воспринимали воинский образ жизни, и их можно отнести к воинскому классу. В русских источниках они фигурируют как токашавы (черкесское лъхукъуэщауэ или лъхукъуэщо – букв.: «крестьянские витязи»).

Поэтому они привлекались феодальными владельцами к воинской повинности: «Чагары княжеские должны из каждого дома всякий день являться верхом на собственной лошади и с оружием к князю для услуг и исполнять все приказания его…» [Правовые нормы… 1997: 46, 169]. При этом в нормах обычного права оговаривается, что «крепостные люди участвуют в набегах и сражениях не иначе как с дозволения своего владельца, совместно с ним, который имеет оных при себе как телохранителей своих…» [Правовые нормы… 1997: 147, 174].

Часть зажиточной верхушки чагаров, сама эксплуатировавшая холопов, с помощью института аталычества сближалась со знатью и постепенно порывала связь со своим классом. Из чагаров обычно пополнялась промежуточная прослойка между дворянами и крестьянами – сословия бейголей (бейгуэл) и пшичеу (пщыкIэу) [Налоева 2015: 132]. Бейголи несли военную службу у князей и выполняли полицейско-административные функции (взымали штрафы, собирали налоги, следили за порядком и др.). Пшичеу выполняли функции личных телохранителей князей в мирное и военное время. Другая часть чагаров, откупаясь на волю, пополняла сословие азатов – крестьян-вольноотпущенников. Со второй половины XVIII в. их число в Кабарде заметно увеличилось. Освобожденные от отработочной и натуральной ренты, азаты привлекались к военной службе своими бывшими владельцами [Налоева 2015: 257]. Из среды азатов, как правило, пополнялось сословие исламского духовенства, ставшее довольно многочисленным в первой половине XIX в. Представители духовенства, согласно адатам, обязаны были «непременно участвовать в сражениях, делаемых черкесами, быть всегда впереди и даже нередко предводительствовать оными» [Правовые нормы… 1997: 139].

Несмотря на то, что крестьяне были широко представлены в воинском классе, основу военного могущества адыгских феодальных владений составляло дворянское войско во главе с князьями. Военные силы западночеркесских демократических политий формировали свободные общинники-тфокотли, представлявшие собой большинство населения. Но и здесь дворянам, в силу их узкого профессионализма и превосходства в военной сфере, на время войны предоставлялись командные полномочия, доверялось руководство военными предприятиями. 

 

Мобилизационные возможности и демографический потенциал

О расселении, численности, социальной организации, военном ресурсе адыгских народностей с княжеским правлением ценные сведения сообщает турецкий сановник Эвлий Челеби.

В описании путешествия по Северному Кавказу он констатирует, что к XVII в. многие этнические группы черкесов оформились как самостоятельные политические единицы – княжества  со своей территорией, населением, специфическими названиями областей и их жителей: Хегак и хегаки, Жанэ и жанейцы, Хатукай и хатукайцы, Адами и адамийцы, Болоткай (Темиргой) и болоткайцы (темиргоевцы), Бжедуг и  бжедуги, Махош и махоши, Бесленей и бесленейцы, Кабарда и кабардинцы и др. Мобилизационный ресурс феодальных владений Черкесии Э. Челеби оценивает в 64 тыс. воинов. Жанеевцы имеют 13 тысяч отборных воинов, хатукайцы – 8 тысяч, бжедуги –    3 тысячи, болоткайцы (темиргойцы) – 10 тысяч, бесленейцы – 5 тысяч, хегаки – 3 тысячи конных и пеших воинов. У князей Кабарды – 10 тысяч, у владетелей Талостанея (удела, впоследствии известного как Малая Кабарда) – 12 тысяч вооруженных ружьями воинов [Челеби 1979: 56, 62]. С учетом неупомянутых Э. Челеби адамииевцев и «темрюкских черкесов», известных в более поздних источниках как адале и хетук, Б.Х. Бгажноков полагает, что общая численность воинов всех черкесских политий в XVII в. составляла около 76 тысяч [Бгажноков 2004: 51].

Среди современных исследователей существуют различные оценки демографии, воинского потенциала Черкесии, удельного веса представителей дворянства и податных сословий в структуре воинского класса.

Т.Х. Алоев, основываясь на данных архивных источников первой половины XVII в., общую численность войск всех кабардинских удельных княжеств оценивает в 10 тыс. человек [Алоев 2008: 189]. Он считает, что эти силы представляли собой профессиональную панцирную уоркскую конницу, готовую к войне как на своей территории, так и за ее пределами. Общий демографический ресурс всех кабардинских княжеств определяется им в 200 тыс. человек, а мобилизационный военный ресурс – в 40 тыс. человек (10 тыс. дворянской конницы и 30 тыс. крестьянского ополчения) [Алоев 2008: 191, 199].

Численность воинского класса всей Кабарды в XVII в., по расчетам З.А. Кожева, составляла 7,5 тыс. чел. [Кожев 2019: 118, 122, 123]. Численность военно-служилого сословия, состоящего из уорков и его долю в воинском классе и населении Кабарды З.А. Кожев определяет на основе подсчета количества селений (кабаков) в каждом уделе и среднего количества уорков, выставляемых из одного «кабака», – 20 конных панцирников [Кожев 2019: 118, 122, 123]. Так, самый крупный кабардинский удел Казыева Кабарда состоял из 50 селений с мобилизационным ресурсом «узденей добрых с тысячу с лишком, конных, да черных людей с две тысячи с лишком» [КРО 1957a: 385]. Мобилизационный ресурс, как и количество селений Джиляхстанея, в росписи «кабардинских князей и мурз» не обозначены, но если данные за 1744 г. экстраполировать на этот период (2 княжеских и 13 уоркских селений), то он составлял 300 уорков [КРО 1957b: 115]. Талостаней в это время мог выставить 700 человек уоркской конницы [КРО 1957a:  385–386]. Мобилизационный ресурс Идаровой Кабарды в XVII в. не превышал 500 уорков из 22 сел [Кожев 2019: 118, 122, 123]. Если взять за основу соотношение дворянского войска и крестьянского ополчения, указанное в источниках относительно Казыевой Кабарды, как 1 к 2 («узденей добрых с тысячу с лишком, конных, да черных людей с две тысячи с лишком»), то для всей Кабарды в XVII в. численность воинского класса должна была составлять 7,5 тыс. человек, слагаемых из 2500 уорков-панцирников и 5000 крестьянского конного ополчения, вооруженного ружьями. То есть дворяне составляли 30 % воинского класса. Если оценивать численность кабардинцев в XVII в. в 180–200 тыс. человек и считать, что от одной дворянской семьи в 5 человек выставлялся один воин (это минимальный показатель), то дворяне составляли около 7 % населения. Надо отметить, что это достаточно высокий показатель по сравнению с Европой. 

Данная оценка З.А. Кожевым количества панцирной дворянской конницы для XVII в. нам представляется вполне достоверной, учитывая дороговизну защитного доспеха. Кольчуги, входившие в «дворянский подарок», стоили от одной до нескольких семей крепостных крестьян. Хан-Гирей, например, упоминает кольчугу, за которую было уплачено 30 душ крепостных обоего пола [Хан-Гирей 1992: 231]. Однако, по нашему мнению, в XVII в. крестьянское ополчение представляло собой исключительно пехоту, вооруженную ружьями, но не конницу. Существовавшие тогда фитильные ружья, которыми было вооружено крестьянское ополчение, не были адаптированы к использованию в кавалерии. Массовое использование конного бездоспешного крестьянского ополчения имело место не ранее XVIII в., с появлением нового комплекса вооружения – нарезного облегченного ружья с кремниевым замком и шашки.

Численность военно-служилого сословия Кабарды на конец XVIII в. З.А. Кожев определяет в 4200 совершеннолетних мужчин-уорков (2800 в Большой Кабарде и 1400 в Малой Кабарде). Общая численность сословия уорков в Кабарде к концу XVIII в. с учетом женщин и несовершеннолетних детей, по мнению З.А. Кожева, не могла превышать 14–15 тыс. человек [Кожев 2020: 21–22]. При оценке им численности населения Большой и Малой Кабарды к концу XVIII в. в 110–135 тыс. человек, уорки должны были составлять 11 %. Эти расчеты произведены им на основе списков выборщиков из числа князей и дворян, имевших право выбирать и быть избранными в Родовые суды и расправы и Верхний пограничный суд в Моздоке, содержащихся в рапорте генерал-майора Ю.Б. Бибикова от 14 сентября 1793 г. [Сборник документов… 2003: 7–24]. По нашему мнению, эти данные учитывают только фамилии знатных дворян – владетелей деревень, сельских кварталов из дворянских сословий тлекотлеш, дыженуго и беслен-уорк. Между тем, самым многочисленным дворянским сословием были уорки-шаотлегуса, а они, по всей видимости, в этих списках не зафиксированы.

Самые достоверные данные о демографии и удельном весе всех категорий дворянского сословия в социальной структуре содержатся в переписи населения Большой и Малой Кабарды первой четверти XIX в. По данным этой переписи, численность населения всей Кабарды в 1825 г. составляла 25 тыс. человек. Резкое сокращение численности населения Кабарды по сравнению с XVIII в. произошло из-за катастрофических демографических потерь в результате череды войн, а также занесенных в Кабарду эпидемий чумы и холеры. Из этих 25 тыс. человек – 2470 чел. мужского пола из числа узденей третьей степени (беслен-уорки и уорк-шаотлегуса), 368 – узденей первой степени (тлекотлеш и дыженуго), 74 – князей [Сборник документов… 2003: 71–144]. Общая численность всего дворянского сословия составляла 5826 чел. (мужчин и женщин), или 23 % населения. Если это соотношение экстраполировать на XVIII в., то при предполагаемой численности кабардинцев в XVIII в. в 200000 чел., 23 % населения из дворянских сословий должно было составить 46 тыс. чел. При минимальном количестве дворянской семьи, выставлявшей одного воина, в 5 человек, численность дворянского войска в Кабарде в XVIII в. составляла 9200 чел. Эти цифры подтверждаются данными русских источников. В частности, в документе 1775 г. из Коллегии иностранных дел сообщается: «Большая Кабарда в состоянии была выставить коннаго войска в поле до 6000 человек, состоящего из одних беков и узденей, а Меньшая до 3000» … [КРО 1957b: 318]. При этом надо заметить, что в XVIII в. дворянское войско включало в себя уже не только одних панцирников. Число таковых могло достигать 3 тыс. человек. Данная ситуация, как уже отмечалось, была связана с появлением нарезных кремниевых ружей и обесцениванием защитных функций кольчуг. Панцири продолжали использовать в это время, но их уже не производили.

Для XVIII в. вопрос о военном потенциале Кабарды имеет значение для определения общего воинского потенциала Черкесии. В это время тремя наиболее крупными по численности черкесскими субэтносами были кабардинцы, шапсуги и абадзехи. Остальные значительно уступали им по численности и соответственно по воинскому ресурсу. Источников этого времени о численности шапсугов и абадзехов нет, они появляются позже – в XIX в. Если брать за основу тезис о приблизительном равенстве демографического потенциала кабардинцев, шапсугов и абадзехов, то данные о воинском потенциале кабардинцев XVIII в. можно экстраполировать на эти два субэтноса Северо-Западного Кавказа.  

Источники о демографическом и военном потенциале кабардинцев сообщают сильно различающиеся цифры. Соответственно различается и мнение исследователей на этот счет. Численность населения Кабарды в первой половине XVIII в. определялась В.К. Гардановым в 130–160 тыс. [История… 1967: 133], Е.Д. Налоевой – в 250–300 тыс. [Налоева 2015: 228]. Население Кабарды к концу XVIII в. оценивалось В.К. Гардановым – 180–200 тыс. [История… 1967: 133], Т.Х. Кумыковым – 300–350 тыс. [Кумыков 1965: 57], З.А. Кожевым – 110–135 тыс. [Кожев 1998: 119]. При оценке военного людского потенциала Кабарды исследователи берут за основу или непосредственные сведения источников о количестве военных сил, или же высчитывают его исходя из общего демографического потенциала. Считается, что во время войны в среднем может быть мобилизовано 10 % населения страны. К примеру, если население составляет 200 тыс. человек, то к военной мобилизации могут быть привлечены 20 тыс. человек.

Также расходятся данные русских источников XVIII в. относительно военного потенциала Кабарды. В донесении азовского губернатора Ф.М. Апраксина (1711 г.) сообщается, что в ходе переговоров представитель кабардинской делегации Али-мурза Алеев военный потенциал Кабарды оценивал так: «Князей-де их и мурз, и узденей, и черкес, которые всегда готовы к войне, конницы, оружейных, кроме черных работных людей, тысяч с пятнадцать, а в нужный случай с работными людьми их соберется тысяч с тридцать или больше; и те-де работные их люди к войне заобычны ж и всегда будут в готовности» [Кудашев 1913: 42]. Если брать 10 % населения как средний мобилизационный ресурс, то 30 тыс. воинов для Кабарды должно соответствовать демографическому потенциалу в 300 тыс. человек.  Удельный же вес дворянского сословия, если брать за минимальный состав одной дворянской семьи 5 человек, составит для XVIII в. 25 % населения страны.

Согласно документу 1718 г. («Распросные речи в посольском приказе кабардинского посла Султан-Али Абашева») «черкесских кабардинских войск выходит в поле до 10 тысяч» [КРО 1957b: 19]. В «Протоколе расспроса кабардинского посла Магомета Атажукина в Коллегии иностранных дел о Большой и Малой Кабарде» 1732 г. записано: «В Большой Кабарде военных людей собирается 10 тысяч человек, половина конных, другая пехоты… А в Малой Кабарде конного войска с 700 человек конных, а сколько пехоты, того он, Магомет-бек не знает» [КРО 1957b: 60].

В «Записке о кабардинцах из материалов Коллегии иностранных дел…» отмечено, что в 1739 г.  «Большая Кабарда в состоянии была выставить коннаго войска в поле до 6000 человек, состоящего из одних беков и узденей, а Меньшая до 3000» … [КРО 1957b: 318]. В случае необходимости этот ресурс мог быть увеличен за счет воинов из крестьянских сословий, формировавших легкую кавалерию. В таком случае кабардинское войско могло вырасти в численности до 15 тысяч воинов [КРО 1957b: 316].

Документ от 1748 г. сообщает: «в Большой Кабарде на Баксане военных людей собраться может слишком 6 тысяч человек. А в Малой Кабарде у Татартюпа военных людей собраться может с небольшим три тысячи человек» [КРО 1957b: 158].

Для определения общей численности и состава воинского класса Кабарды в первой половине XVIII в. важное значение имеют данные о количестве чагаров, которые приводит Е.Д. Налоева. Это самое многочисленное крестьянское сословие, зажиточные представители которого, наряду с уорками, формировали военные возможности кабардинских князей. По расчетам Е.Д. Налоевой, общее число чагаров составляло 144 тыс. человек – абсолютное большинство населения Кабарды – около 60 % [Налоева 2015: 256].

В документе 1747 г. сообщается, что в отдельных чагарских дворах «бывают мужеска и женска полу душ по 30–40 и 50» [АВПР. Ф. Кабардинские дела. Д. 6. Л. 43]. Проживание большого количества людей в чагарских дворах Е.Д. Налоева объясняет тем, что состоятельные чагары имели своих холопов, которые жили с семьями в одном с ними дворе. Кроме того, в одном дворе могли жить большие патриархальные семьи, состоящие из двух, трех и более колен [Налоева 2015: 226-227]. Если взять в среднем 20 человек в одном чагарском дворе, то 144 тыс. человек дают 7200 дворов. По нормам обычного права с каждого чагарского двора для военной службы минимально выделялся один всадник. Исходя из этих данных, мы пришли к выводу, что минимальное количество крестьянского ополчения составляло 7200 всадников.

Состав княжеско-дворянской семьи, как полагал В.К. Гарданов, и с ним солидарна в этом Е.Д. Налоева, не превышал 10–12 человек мужского и женского пола [Налоева 2015: 227]. В Кабарде было всего 7 княжеских фамилий и, как свидетельствуют источники, общее количество всех взрослых князей обычно не превышало 50–60 человек. Также были немногочисленны сословия личных княжеских телохранителей пшичеу и бейголей, которых было положено иметь удельным князьям. То есть количество воинов, выставляемых князьями, пшичеу и бейголями, было несущественным в масштабах всей Кабарды.

Основу феодального войска в Кабарде составляли дворяне. Данные о количестве дворянских семей в Кабарде XVIII в. могли бы помочь в определении численности ее воинского класса. Но такие данные отсутствуют. Вышеуказанный документ из материалов Коллегии иностранных дел 1739 г. сообщает только, что «Большая Кабарда в состоянии была выставить коннаго войска в поле до 6000 человек, состоящего из одних беков и узденей, а Меньшая до 3000»… [Кудашев 1913: 318]. Если в XVII в. один кабардинский «кабак» выставлял в среднем 20 воинов, то в XVIII в. для того, чтобы мобилизовать 9000 уорков, каждый из 140 населенных пунктов Большой и Малой Кабарды должен был выставить около 60 воинов. Эти расчеты говорят о том, что численность дворянства по сравнению с XVII в. должна была вырасти в три раза.

Источники XVIII в. не содержат сведений о мобилизационных возможностях и демографическом потенциале демократических политий Северо-Западного Кавказа.   

Общий мобилизационный ресурс как демократических, так и аристократических обществ Черкесии в первой половине XIX в.  российские военные историки оценивали по-разному. В частности, В.А. Потто [Потто 1994: 349], И. Бларамберг [Бларамберг 1992: 110] говорят о 50.000–60.000 отборных, хорошо вооруженных конных воинах.

Во время Кавказской войны в первой половине XIX в. Генеральным штабом российской армии проводился сбор разведывательных данных о демографическом и военном ресурсе черкесов. Но эта информация, собранная с помощью шпионов на неподконтрольной российским властям территории, всегда носила приблизительный, неточный характер. На наш взгляд, доверия заслуживают сведения полковника Т. Лапинского, находившегося на Северо-Западном Кавказе с 1859 по 1861 гг. Расчеты Т. Лапинского касаются шапсугов, абадзехов, натухайцев и убыхов, составлявших основную массу населения Северо-Западного Кавказа. Их общая численность, по его данным, достигала около 800.000–900.000  человек, а общий мобилизационный потенциал – от 80.000 до 150.000 воинов, из которых на пехоту приходилось от 50000 до 100000 человек, а на конницу – от 30000 до 50000 всадников [Лапинский 1995: 79–80, 142–143; АКАК 1904: 849]. С этими цифрами согласуются показания, полученные российским правительством от Магомет-Амина, – наиба Шамиля на Северо-Западном Кавказе, прекратившего борьбу после пленения Шамиля и находившегося на российском денежном содержании с конца 1859 г. По его сведениям, численность только абадзехов, шапсугов и убыхов, без учета натухайцев, закубанских кабардинцев, бесленеевцев, темиргоевцев, махошевцев, егерукаевцев, бжедугов, хатукаевцев, составляла не менее 720 тыс. человек [Трагические последствия 2000: 115].

Численность не учтенных Магомет-Амином черкесских субэтносов, чья территория к 50–60-м гг. XIX в. находилась уже под контролем российской администрации, составляла 130 тыс. человек. Сюда входили закубанские кабардинцы – 7400, бесленеевцы – 5000, махошевцы – 4000, темиргоевцы, егерукаевцы, мамхеговцы – 15000, гатюкаевцы – 3000, бжедуги – 4000, натухайцы – 60000, население Кабарды – 30000 человек [Анучин 2001: 279–280; Кабузан 1996: 145, 147]. Таким образом, численность всего черкесского населения Центрального и Северо-Западного Кавказа в середине XIX в. составляла около 900 тыс. чел.

Эта цифра, выводимая для конца 50-х – начала 60-х годов XIX в. может быть отнесена и к середине – концу XVIII в. Катастрофические последствия Кавказской войны, сопровождавшейся не только гибелью населения, но и подрывом всей системы жизнеобеспечения, различных отраслей народного хозяйства, снижением рождаемости, привели к тому, что за сто лет, с середины XVIII по середину XIX вв., общее население Черкесии не увеличилось, а сохранилось на прежнем уровне. Численность же отдельных субэтносов резко сократилась, например, кабардинцев в 10 раз.

 

Способы мобилизации и формирования войска

Способы мобилизации, уровень военной организации черкесских политий зависели от социальной структуры народонаселения и политической системы. Воинская дисциплина, организованность, управляемость войск, собранных в феодальных владениях, были на порядок выше, чем в войсках демократических черкесов. Это обуславливалось не только системой вассалитета, феодальной психологией дворянства, считавшего выполнение вассального военного долга и уважение сословной иерархии делом чести. Большую роль играл фактор политической интеграции черкесской феодальной элиты в военно-государственную систему Хазарии, Золотой Орды, а позднее Османской империи, Крыма, русского государства и других стран через институты выезда на службу и военного отходничества. Служба отдельных лиц и целых подразделений из феодальных владений Черкесии в армиях иностранных держав, участие в войнах за пределами этнической территории обогащали военный опыт черкесских князей и их дружин, знакомили с военным искусством, стратегическими и тактическими приемами армий соседних государств и народов, способствовали выработке профессионализма в среде черкесской военной аристократии. В отличие от Кабарды, Бесленея, Темиргоя, Бжедугии, военная активность горных черкесов – шапсугов, абадзехов, натухайцев, убыхов – имела место в основном в границах их этнических территорий, реже в пределах Северного Кавказа. Высокие воинские качества черкесских князей и дворян совершенствовались в рамках института наездничества, в то время как в среде тфокотлей демократических политий Черкесии занятие наездничеством не являлось широко распространенным явлением [Марзей 2004: 50-51, 273-275].

Военная организация аристократических политий была построена в соответствии с иерархической системой феодального вассалитета и патроната. В черкесских княжествах действовал достаточно эффективный феодальный способ мобилизации. Рассмотрим его на примере Кабарды. В военное время верховный князь Большой Кабарды (пщышхуэ, уалиипщ) автоматически становился главнокомандующим войском – дзэпщ. По его призыву все удельные князья и их вассалы – тлекотлеши и дыженуго обязаны были явиться со своими дружинами в указанное место и время.  За невыполнение военного долга, неявку в срок на сборный пункт уалиипщ имел право наложить «штраф с каждого узденя по ясырю, а с протчего народа по два быка» [Налоева 2015: 292]. Военные сборы производились в очень сжатые сроки. Кабардинский князь Магомет Атажукин в беседе с вице-канцлером России Остерманом в 1732 г. сообщал, что «когда от них повестка военным людем учинится, то в одне сутки все, со всякою готовостию, собраться могут» [КРО 1957b: 55]. В черкесских демократических обществах доминировал территориально-клановый принцип формирования войска. Небольшие отряды от патронимических поселений объединялись в более крупные отряды от ущелий и долин. В 40-х гг. XIX в., в связи с преобразованиями административной системы под влиянием наибов Шамиля, стали формировать регулярные военно-полицейские отряды «муртазаков» по примеру военной системы имамата. Делались попытки введения призывной системы: каждые 100 дворов должны были выставлять по 5 вооруженных всадников. Однако отсутствие сильной центральной власти, строгой военно-феодальной иерархии, присущей военно-политической организации черкесских княжеств, делали военную организацию черкесских демократических обществ менее эффективными по сравнению с таковой у аристократических. Т. Лапинский, говоря о недостатках военной организации демократических политий Северо-Западного Кавказа, чей общий военный потенциал оценивался им в 150 000 воинов, уточнял: «150000 вооруженных – еще не 150000 солдат, которых можно по желанию перемещать и направлять. Надо принять во внимание, что не все могут идти на войну, потому что в таком случае их семьи и они сами должны были бы умереть с голоду, что концентрация больших масс в настоящее время невозможна, т.к. народ не имеет ни военной организации, ни продовольственных магазинов, ни начальника, ни запаса пороха, и даже если бы эти трудности были устранены, то незнание правил ведения войны, недостаток в артиллерии … делает для адыгов невозможным наступательное движение вперед против русских и сопротивление в открытом сражении» [Лапинский 1995: 143].

В княжеских владениях полководцы, на время военной кампании, наделялись особыми полномочиями – за невыполнение приказов они имели право предать смерти любого ослушника, невзирая на звание [Броневский 1823: 121]. У шапсугов и абадзехов за нарушение дисциплины военный предводитель мог только конфисковать оружие и изгнать из войска [Лапинский 1995: 166].

В силу вышеперечисленных факторов уровень военной дисциплины, военного искусства, профессионализма, военной организации аристократических субэтносов был гораздо выше, чем у демократических.  При меньшем демографическом и мобилизационном потенциале феодальных владений, в структуре их военных сил удельный вес профессионального воинского класса – уорков был выше. Освобожденные от производственных функций, уорки были организованной военной силой, спаянной дисциплиной, корпоративным духом, понятиями вассальной верности и дворянской чести. Политическая и военная элита черкесских княжеств в отличие от демократических обществ могла оперировать контингентами, формируемыми уорками, планировать их использование не только в оборонительных сражениях на своей территории, но и в регионе всего Северного Кавказа, а также за его пределами.

 

 

 

Заключение

Структура, социальный состав и количество воинского класса Черкесии менялись в ходе исторического развития. Его эволюция в период феодализма прослеживается по письменным источникам конца XV – 60-х гг. XIX столетия.

В XV–XVI вв. основу вооруженных сил всех политий Черкесии составляло немногочисленное, профессиональное конное дворянское войско. Владение комплектом дорогостоящего оборонительного и наступательного оружия было привилегией аристократии и маркером рыцарской культуры. Крестьяне привлекались к военным действиям исключительно в случае серьезной внешней угрозы.

В XVII в. распространение на Северном Кавказе огнестрельного оружия привело к увеличению численности воинского класса за счет крестьянских сословий, вооруженных ружьями и формировавших исключительно пехоту. Конструкции фитильного ружья и черкесской сабли не позволяли эффективно адаптировать огнестрельное оружие в элитной черкесской кавалерии, и она по-прежнему оставалась немногочисленной дворянской панцирной конницей.

В XVIII в. происходит распространение ружей с нарезным стволом и кремниевым замком. Конструкция кремниевого замка и самого ружья, система ношения его в бурочном чехле позволили адаптировать его к использованию в кавалерии. На смену комплексу вооружения, использовавшемуся сугубо в аристократической среде (кольчуга, шлем, налокотники, длинная черкесская сабля, лук со стрелами, кинжал), приходит новый комплекс, сформировавшийся в крестьянской среде (ружье, шашка, кинжал).

Распространение в крестьянской среде нарезных ружей способствовало упадку военного могущества феодальных династий на Северо-Западном Кавказе, основанного на исключительном праве владения дорогостоящим комплексом рыцарского вооружения, что привело к демократическому перевороту у шапсугов, абадзехов и натухайцев. В демократических обществах основной контингент вооруженных сил формировало многочисленное здесь сословие свободных общинников-тфокотлей.

В аристократических политиях Черкесии основой вооруженных сил являлось профессиональное дворянское войско во главе с князьями. Смена комплекса вооружения привела к увеличению удельного веса дворянства в структуре воинского класса. Дешевизна и широкое распространение нарезных ружей обесценили кольчуги как защитное вооружение. Дорогостоящая кольчуга перестала быть обязательным элементом «уэркъ тын», и у князей появилось больше материальных возможностей принимать на службу и обращать в дворянское сословие представителей крестьянства и переселенцев из других обществ. К примеру, в XVIII в. общая доля уорков в социальной структуре Кабарды увеличилась с 10 до 20 % населения.

В XVII в. реальный воинский ресурс Черкесии, при опоре на данные Э. Челеби и при отсутствии других источников, может быть оценен в 70–75 тыс. человек.

В XVIII и XIX вв., если брать за основу сведения Т. Лапинского и Магомет-Амина, реальный воинский ресурс Закубанской Черкесии и Кабарды составлял около 90 тыс. человек, потенциальный ресурс (все взрослое вооруженное мужское население) – 300 тыс. человек.

Общий демографический потенциал Закубанской Черкесии и Кабарды в середине XIX в. оценивается нами в 900 тыс. чел. Данные за XIX в. можно экстраполировать на XVIII в., так как в течение столетия, со второй половины XVIII в. – до второй пол. XIX в., вследствие демографических потерь, связанных с Кавказской войной, отсутствовал прирост населения.

Об авторах

А. С. МИРЗОЕВ

Институт гуманитарных исследований – филиал Федерального государственного бюджетного научного учреждения «Федеральный научный центр ‘Кабардино-Балкарский научный центр Российской академии наук’»

Автор, ответственный за переписку.
Email: marzeibach@mail.ru

Список литературы

Дополнительные файлы