The marker qara in Turkic ethnonyms of the 12th century

Texto integral

Введение

В среде кочевнических тюркских и монгольских народов достаточно распространены этнонимы с цветовой семантикой, иногда именуемые также цветовыми этнонимами. Под этнонимами следует широко понимать самоидентифицирующие названия коллективов разных форматов, представляющих подразделения различного таксономического уровня в рамках условной модели социальной организации сообщества. С точки зрения структуры образования, этнонимы с цветовой семантикой можно разделить на две группы: однокомпонентные, в которых собственно слово, являющееся самоназванием сообщества, обозначает какой-либо цвет, и двухкомпонентные определительные конструкции, где цветовой маркер представлен словом, выступающим синтаксически как определение. Этнонимы, характеризующиеся такими маркерами, встречаются среди тюркских и монгольских народов на протяжении длительного исторического периода и отмечены в разных географических регионах (см. хотя бы справочник: [4]).

В этнонимической номенклатуре тюркских народов наиболее часто регистрируются пять цветов: qara ‘черный’, aq ‘белый’, qïzïl ‘красный’, jašïl ‘зеленый’ (ему может соответствовать kök ‘голубой’) и sarïγ ‘желтый’ (более ограниченно используются ala ‘пестрый, пегий’, boz ‘серый’, qïr ‘караковый’, обозначающие масти лошадей) [16, s. 112–113]¹. Чаще всего в среде сообществ, объединенных общей идентичностью, эти маркеры встречаются, по меньшей мере, парно: если зарегистрировано племенное подразделение с одним из таких маркеров, значит, с большой долей вероятности должно быть подразделение с другим цветовым обозначением. Значительное распространение имеет маркер qara ‘черный’, в паре с которым часто регистрируются aq ‘белый; сивый (о масти лошади)’, либо sarïγ ‘желтый; бледный; соловый (о масти лошади)’, будучи, таким образом, семантически ему косвенно противопоставлены. При этом в ряде случаев маркеру qara не всегда можно найти цветовую пару. Интерпретацию всех таких явлений трудно свести к единым закономерностям.

Обоснования значения таких этнонимов, которые можно получить из устной традиции не являются убедительными, поскольку чаще всего отражают «народное» осмысление их носителей, как это происходит и в других случаях, когда то или иное название объясняется на основе формальных звуковых сходств, а само объяснение подкрепляется каким-нибудь преданием (каких подобным достаточно можно встретить у Мах̣мӯда ал-Кāшг̣арӣ в большей степени, например, у Рашӣд ад-Дӣна или Абӯ’л-Г̣āзӣ). Письменные источники, содержащие упоминания отдельных племенных названий с цветовыми маркерами, вплоть до так называемого Нового времени, когда сведения о племенном составе разных народов становятся предметом целенаправленного интереса исследователей, не предоставляют достаточного материала, на основе которого можно было бы выяснить природу каждого из них.

Дискуссия

Существуют разные объяснения семантики этих цветовых обозначений.

Касаясь элемента qara, Н.А. Аристов писал, что эпитет черный «помимо своего цветового значения, употребляется у тюрков Средней Азии в смысле низший, худший, а в применении к народностям и племенам означает младшую, подчиненную часть народа или племени» [1, с. 302, прим. 6]. Приводя в пример названия кара-киданей (как, по замечанию этого автора, называли их тюрки) и кара-калмаков, которые оба представляли собой в разное время отколовшиеся ветви более значительного по численности народа, сохранявшего исходное название, Н.А. Аристов интерпретировал таким же образом и название qara türgiš орхонских надписей. Последних, однако, уже В. Томсен удачно соотнес с одной из упоминаемых в китайских источниках групп тюргешских племен, известной как хэй син 黑姓 ‘черная фамилия’, которой противостояла группа, именуемая хуан син 黃姓 ‘желтая фамилия’ [24, p. 110, 158–159, note 48].

Дьюла Немет, автор концептуальной работы с существенным разделом, посвященным классификации этнонимов тюркских народов, разводил между собой двухкомпонентные наименования, в которых цветовой маркер мог относиться к основе, обозначавшей предмет или признак, наличие которого лежало в основе названия (напр., кара калпак, кара бёрклю и т.п.), и собственно названия, связанные с мастью животных (напр., ала йонтлу, кара койлы, ак койлы и т.п.) [19, ol. 100, 101, 103]. Однако в работах Д. Немета вопрос о значении конкретных цветовых маркеров не разработан.

Напротив, Омельян Прицак, много внимания уделивший специальному разбору цветовой семантики у тюркских народов, утверждал, что в случаях существования одинаковых в своей основе наименований подразделений какого-либо сообщества, различающихся маркерами ‘черный’ и ‘белый’, первый, эквивалентный тюркскому qara, следует понимать как ‘настоящий, без примесей’ [21, s. 378]. О. Прицак собрал значительный материал, который должен был подтвердить возможности увязки цветовых маркеров как в этнонимике, так в топонимике и даже титулатуре с пространственно-географической ориентацией и административной иерархией [20]. А.Н. Кононов исходил из того, что цветовая семантика в этнонимике отражает указание на исходное географическое положение носителей соответствующего маркера по отношению к главенствующему племени [3, с. 167–169]. Однако подобные обобщающие построения не могут считаться убедительными, оказываясь ослабленными при ближайшем рассмотрении частных примеров, в каждом случае допускающих вариативные трактовки (см.: [16; 15, s. 430]). Следует для каждого частного случая устанавливать, в каких обстоятельствах какая из озвученных исследователями тенденций могла получить распространение.

Л.П. Потапов, отмечая элемент qara в составе племенных подразделений алтайцев, толкует его в значении ‘обыкновенный’, ‘обычный’ (противопоставляемый этнонимам с другими, не цветовыми детерминативами) [8, с. 30, 36]. Слово qara в тюркских языках имеет основную семантику «множественности, массовидности», поэтому в связи с восприятием «множества, массы» как «совокупности одинаковых предметов, чего-либо однородного, без примесей» одно из развившихся вторичных значений – ‘простой, обыкновенный’ [9, с. 594–595], то есть фактически ‘(весь) остальной (кроме…)’, подразумевая контекстуальное и неявное противопоставление. С этой логикой пересекается замечание Г. Дёрфера, что, например, выражение к̣арā х̮āн, которое можно встретить как нарицательный эпитет у Абӯ’л-Г̣āзӣ в отношении локальных правителей или как титул, по которому в историографии получила название династия Караханидов, следует понимать как ‘обычный (низший) хан’ [15, s. 430].

Кочевникам степной Евразии, судя по всему, была известна некая пространственная цветовая символика, примерно соответствующая тому, что зафиксировано этнографами. Когда в 200 г. до н.э. сюн-ну 匈奴 окружили ханьского войско императора, они использовали систему разделения подразделений своей армии по масти лошадей: «Конники сюнну на западной стороне все сидели на белых конях, на восточной стороне – на серых с белым пятном на морде, на северной стороне – на вороных, а на южной – на рыжих лошадях» [5, с. 41]. Этот случай может объяснить также природу некоторых этнонимов, в основе которых лежит обозначение масти лошадей [19, ol. 100; 21, s. 380].

Из памятников древнетюркской рунической письменности известно о представлениях древних тюрков о четырехчастном делении мира – на «четыре угла» (tört buluŋ), при том для них была характерна восточная ориентировка по сторонам света («к стороне солнечного восхода»; ср. в текстах фразы, соотносящие понятия ilgӓrü ‘вперед’, öŋrä ‘спереди, напротив’ и kün toγsuqï ‘солнечный восход’ [14, p. 144, 189], а также свидетельства китайских источников о нахождении входа в юрту у тюрков с востока, напр.: [18, s. 10]). Эта традиция не претерпела значительных изменений в условиях кочевнического быта в последующем [25, s. 159–160].

Переводное буддийское сочинение Sūtra Säkiz Jükmäk («Восемь преходящих свойств») древнеуйгурским письмом содержит перечень таких цветовых соответствий сторонам света: soltun kök luu (= кит. 左青龍) ‘cлева (= на востоке) голубой дракон’, oŋdun aq bars (= кит. 右白虎) ‘справа (= на западе) белый барс’, küntün qïzïl saγizγan (= кит. 前朱雀) ‘с юга красная сорока’, kidin qara ïlan (= кит. 后黑武) ‘на севере (букв. ‘сзади’, в других текстах обозначает ‘на западе’) черная змея’ [12, s. 111, 112, 150–151, Anm. 352]. Контекстуальное значение слова kedin ~ kidin показывает географическую переориентировку с востока на юг, очевидно, под китайским влиянием. Это произошло, видимо, не ранее поражения Уйгурской империи от кыркызов в 840 г., и такая же пространственная ориентация характерна в дальнейшем и для монгольских народов [21, s. 381, 382].

Оппозиция qara ‘черный’ и sarïγ ‘желтый’ в этнонимике, как замечено выше, выявляется уже с древнетюркской эпохи («черные…» и «желтые фамилии» у тюргешей), но не связана с противопоставлением черного и белого цветов – в енисейских надписях Е 11 и Е 45 в этом значении фиксируется оппозиция qara ‘черный’ и ürüŋ ‘белый, светлый’ [14, p. 234]. Это значит, что противопоставление qara и sarïγ не было связано и с представлениями о социальной иерархии.

Противопоставление qara ‘черный’ и aq ‘белый’ изначально должно было развиться в тюркских языках западного ареала, поскольку слово aq, фигурирующее изначально в источниках для обозначения масти лошадей [14, p. 75], где-то только после X–XI вв. повсеместно вытеснило в широком значении употреблявшееся в языках восточного ареала слово ürüŋ, сохранившего свои свойства и исходную семантику теперь только в якутском языке [9, с. 600, 601].

Среди тюркских сообществ западного ареала зафиксированы случаи полного набора цветового спектра. Так, племена огузского круга знают этнонимы с элементами qara, aq, qïzïl, boz, но не sarï, и не gök (см.: [22, Dizin. II]). Характерно существование в их среде этнонимов qara qojunlu, aq qojunlu, qïzïl qojunlu, boz qojunlu, отражающих все четыре цветообозначения, которые могут быть усвязаны с географическим спектром. К подобной системе, видимо, восходят зафиксированные этнонимы qara käčili, aq käčilu, qïzïl käčili. Здесь цветовые маркеры не связаны с окрасом животных, названия которых лежат в основе этнонима, а являются вторичными маркерами к уже существующему названию (в данном случае qojunlu ‘имеющие баранов’ или käčili ‘имеющие коз’). Подобные случаи можно найти также у кыпчакских и карлукских племен, содержащих наименования с маркерами кара, ак, сары, иногда кызыл и кёк (см. реестры: [4]), но, по-видимому, не ранее, по крайней мере, XV в., поскольку они неизвестны по спискам того времени [10]. Следовательно, формирование этнонимов, основанных на такой лексической оппозиции qara–aq, ранее XI в. могло происходить только в западном ареале распространения тюркских языков. В разное время на различные комбинации сочетаемости цветовых маркеров могли оказать влияние разнообразные традиции, в том числе вызванные монгольским влиянием [7].

Конкретный пример своего времени: кара гузз

Вместе с тем, наименование qara имеет более общую и более распространенную семантику, подтвержденную конкретным примером и здесь для начала обратимся к сочинению начала XIII в. Мух̣аммада ибн Наджӣба Бакрāна «Джāхан-нāмэ» [6]. В нем автор пишет о кара-хазарах следующее: «а хазар существует два племени: первое из них – белокожие и благообразные хазары, а другое племя [хазар] – смуглоликие, похожие на индусов, и именно их называют кара-хазарами. Народ русов точно также состоит из двух племен, внешние и внутренние, но все они белокожие. Рядом с хазарами есть область, которую там называют Сариром» [6, л. 26б]. С нашей точки зрения, Мух̣аммад ибн Наджӣб Бакрāн сознательно сравнивает хазар и русов, подчеркивая, что в обоих случаях главным критерием разделение обеих этнических групп на две части является географические положение или проживание одной составляющей по отношению к другой. Иначе говоря, данный пример скорее подтверждает приведенную нами выше точку зрения А.Н. Кононова. При этом, будучи относительно поздним компилятором, Мух̣аммад ибн Наджӣб Бакрāн привел в «Джāхан-нāмэ» рассказ несомненно восходящий к гораздо более раннему сочинению Абӯ Исх̣āк̣а ал-Ис̣т̣ах̮рӣ «Китāб масāлик ал-мамāлик», однако именно сравнение хазар и русов – в данном случае его, авторское, дополнение. «Хазары не похожи на Турок; они черноволосы и их два класса: одни называются “кара-хазары”; они смуглы, даже почти черные, подобно индийцам; другой класс – белый, видный по красоте и наружным качествам», – писал ал-Ис̣т̣ах̮рӣ [2, с. 49]. Вероятно, Мух̣аммад ибн Наджӣб Бакрāн, более поздний автор, для того, чтобы дать хоть какое-то объяснение этнониму кара хазар, помимо того, что предложил сам ал-Ис̣т̣ах̮рӣ, и привел сравнение двух племен хазар с двумя племенами русов. Впрочем, данный пример может показаться не совсем убедительным, поэтому далее следует обратить внимание на сравнительно редко встречающийся в мусульманской историографии этноним кара гуззы.

Данное наименование встречается в известном специалистам списке тюркских племен из сочинения «Шаджара-йе ансāб-е Мобāракшāхӣ» («Бах̣р ал-’ансāб») Мох̣аммада ибн Манс̣ӯра ибн Са‘ӣда или Фах̮р-е Модаббера (Мобāракшāх) также написанном в начале XIII в. В издании текста этого источника, осуществленного сэром Эдвардом Денисоном Россом, кара гуззы (ﻏﻮﺯ ﻗﺮﺍ*) упоминаются в списке племен тридцать седьмыми после гуззов (ﻏﻮﺯ) и перед *токуз гуззами (ﺗﻐﺰﻏﺰ*; рукописн. таг̣узг̣уз ﺗﻐﺰﻏﺰ) [23, p. 47 (f. 30b–31а)]. Не должно смущать, что кара гуззы упоминаются в этом тексте в форме кара гур (ﻗﺮﺍ ﻏﻮﺮ), что объясняется банальной ошибкой переписчика (или самого компилятора), который допустил ее и при написании названия одной из групп гуззов. Кроме того, у Фах̮р-е Модаббера в списке тюркских племен схожие типологически этнонимы группируются всегда вместе, как, например, тибат ﺗﺒﺖ и кара тибат ﻗﺮﺍ ﺗﺒﺖ (отношение которых к «тюркским» заслуживает особого объяснения) или татар ﺗﺘﺮ и кара татар ﺗﺘﺮ ﻗﺮﺍ [23, p. 47 (f. 30b–31а)]. К сожалению, данный реестр племен является компилятивным и, очевидно, включает разновременные сведения (ср.: [17, p. 230]), а его составитель не предлагает собственного пояснения цветовым маркерам, из которых, впрочем, в «Шаджара-йе ансāб-е Мобāракшāхӣ» упоминается лишь маркер кара. Однако для гораздо важнее тот факт, что этноним кара гузз встречается еще в одном и при этом более раннем мусульманском источнике – сочинении XII в. «ʻЭкд ал-ʻОлā леʼл-маукеф ал-аʻлā» [11].

Упомянутый труд был написан Афз̣ал ад-Дӣном Кермāнӣ в 1188 г. и преподнесен им правителю Кермана – Малику Динāру. Последний был предводителем гуззов, которые захватили власть в этом регионе в 1185 г.: «В рамазане, 581 / декабрь 1185 г., когда вождь гуззов, Малик Динар, по приглашению эмира Моджахед ад-Дина Кухбонани двинулся на Керман и был ранен стрелой в лицо во время захвата замка Равар, Афзал написал стихи об этом инциденте, которые сохранились. Впоследствии, возможно, по рекомендации управляющего (вакиль ал-дар) Джамал ал-Дина, Афзал присоединился ко двору Малика Динара. Когда он отправился в Йезд за своей женой и детьми, он получил предложение от атабека Йезда стать секретарем суда и управляющим больницей Йезда, но он отказался и вернулся в Керман, где стал секретарем (дабиром) Малика Динара. Именно в это время (584/1188) Джамал ад-Дин, визир Кавам ад-Дин и глава духовенства (малик ал-ʻУламаʼ) Нур ад-Дин вдохновили его написать «ʻЭкд ал-ʻОлā…», которую он посвятил Малику Динару» [13, p. 599].

Тем любопытнее, что находившийся на службе у правителя гуззов Афз̣ал ад-Дӣн Кермāнӣ упоминает в своем сочинении именно кара гуззов в рассказе о разорении последними Кермана. «И малик Туран-шах был падишахом уже при жизни собственного отца и [проявлял] мудрость и хитрость и доброе обращение и был защитником. Но сладкие речи чужаков, [слышанные им] во время путешествий, изменили его характер и, когда пришло время его владычества, предаваясь мечтаниям, которые не мог воплотить в жизнь, лишь принес ущерб во время своего правления, и Керман выбивался из сил. И мнение о том, что именно он является источником зла и причиной болезни само по себе укреплялось, однако он даже напротив – ежедневно продолжал совершать плохие поступки в отношении своей державы. Пороки амиров государства также удвоились, и заплата ложилась на заплату, и прервалось дыхание и надежда истребилась. Тогда его помощники из числа амиров и гулямов из-за своего положения, а также по причине того, что многие из его гулямов томились в заточении, из заточения и от наказания бежали, и подняли мятеж и таким образом свою судьбу взяли в свои руки. В месяце мехре шестьдесят восьмого года пришла ярость кара-гузов из безводных степей Хорасана и в противостоянии войско его (т.е. правителя Кермана – Д.Т., В.Т.) разбили, и его правление было окончено, а сам он руками своих собственных слуг был умерщвлен» [11, s. 50]. В тексте упоминается 568 г.х., то есть 1172–1173 г. н.э., что не соответствует времени вторжения войск Малика Динāра и упомянутые автором кара гуззы связаны, по всей видимости, с иным вторжением в пределы Кермана. Впрочем, далее в тексте «ʻЭкд ал-ʻОлā…» автор пишет следующее: «Когда год восемьдесят первый заканчивался и приближался восемьдесят [второй] год, глаза кара-гуззов обратились в сторону Кермана, и все добро Кермана попало к ним в руки, и разрушили постройки, и внесли сумятицу, и разрушили [все вокруг] и знать Кермана бежала в город Бардсир. И [именно] в том месте [Бардсире] падишах вместе с несколькими гулямами и незначительным и весьма ограниченным количеством вооруженных людей пытался полностью совладать с угрозой [для себя] и со страданиями – для райатов (т.е. крестьян – Д.Т., В.Т.). Тогда некий достойный человек, испытав от такой ситуации отвращение, и дал по этому поводу следующий ответ и сообщил, что причина бедствий заключается в слабости правителя и мудрецы сказали, что падишах – это, тот, кто пожирает войско и райатов, а не тот падишах, кого собственное войско и райаты съели. Иначе говоря – падишах должен быть подобен грифу, вокруг которого падаль, а не падалью – вокруг которой грифы» [11, s. 52]. Таким образом, собственно гуззы в тексте этого источника не упоминаются, а вместо них автор использует именно название кара гуззы.

Таким образом, сочинение Афз̣ал ад-Дӣна Кермāнӣ «ʻЭкд ал-ʻОлā…» представляет собой уникальный пример того, как мусульманский историк, желая того или нет, дает нам ответ на вопрос относительно значения маркера кара в названиях кочевнических тюркских племен. После событий «огузской смуты» 1153 г. и последовавших за этим событий основная часть гуззов продолжала оставаться в пределах Хорасана и Мавераннахра, принимая участие в борьбе за «сельджукское наследство» на стороне то одной, то другой локальной династии. Однако часть гуззов откочевала южнее и вторглась в Керман, где и сумела захватить власть, но при этом стала проживать отдельно от основной части племенного объединения, в результате чего и получило маркер кара. Как мы отмечали выше, Афз̣ал ад-Дӣн Кермāнӣ служил гуззскому правителю Кермана, поэтому употребление им названия кара гузз могло означать лишь понимание им того факта, что пришедшие в Керман гуззы представляют собой отдельное объединение и их нужно маркировать иначе, нежели тех из них, кто продолжал оставаться в пределах Хорасана и Мавераннахра.

Заключение

Результаты изучения практики использования цветовых маркеров в этнонимике тюркских народов пока не дают общих ответов, позволяющих выявить какие-либо универсальные закономерности. Скорее следует предполагать, для каждого периода и региона имелись свои особенности, обусловленные во многом специфическим историко-культурным контекстом. Для периода не позднее второй половины XII в. имеется конкретный пример, подтверждающий возможность интерпретации, по меньшей мере, в огузской среде слова кара, выступающего в функции атрибутива в составе двусоставного племенного названия, как обозначающий вторичную общность, отколовшуюся от исходного коллектива, название которого заключено в втором элементе этого этнонима с цветовым маркером. При этом источниками не зафиксировано какого-либо противопоставляемого ему цветового маркера.

¹ Здесь и далее мы используем в качестве общих среднетюркские формы, подразумевая, что фонетический облик слов варьируется в зависимости от конкретного тюркского языка или наречия.

Sobre autores

Dmitry Timokhin

Institute of Oriental Studies of the Russian Academy of Sciences

Autor responsável pela correspondência
Email: horezm83@mail.ru
ORCID ID: 0000-0002-9093-5269

Cand. Sci (History), Senior Researcher

Rússia, Moscow

Vladimir Tishin

Institute of Oriental Studies of the Russian Academy of Sciences

Email: tihij-511@mail.ru
ORCID ID: 0000-0001-7344-0996

Cand. Sci (History), Senior Researcher

Rússia, Moscow

Bibliografia

Arquivos suplementares