The problem of determining the sound root and its semantics using the example of one sound of the Kabardino-Circassian language

Full Text

Введение

Общеизвестно, что префикс (приставка) – значимая часть слова, которая находится в препозиции корня и помогает образовывать слова, как и то, что звук не может иметь значение, являясь минимальной единицей языка. В отличие от русского языка, в кабардино-черкесском имеются две группы префиксов – словоизменительные и словообразовательные. Словоизменительные служат для образования новых форм изменяемых слов, тогда как словообразовательные – образуют новые номинации и выражают его лексическое значение. Произношение согласных звуков в кабардино-черкесском языке отличается от произношения тех же звуков в русском: если во втором наблюдается «разночтение», например буква к произносится [ка], тогда как согласную букву р надо выговаривать с гласным впереди [эр], в кабардино-черкесском все согласные буквы озвучиваются с постпозицией гласного ы: [бы] [кы] [лы] [чы] [щы]. Отдельный звук данного языка невозможно произнести без такой огласовки. Из всего состава согласных, за исключением нескольких, значения которых, возможно, носители языка утратили, все они имеют значение глагола в повелительном наклонении: ды «сшей», вы «пропаши», джы «прочти», кIуы «пройди», щы «стриги», щIы «делай». Естественно, некоторые звуки кроме глагольного значения несут в себе и семантику существительного, числительного, местоимения. Трудно сказать, какое первозначение было у такого согласного, но без сомнения, расширение семантики происходило в процессе развития языка.

Мы выдвигаем гипотезу, что не только согласные, но и гласные звуки могут иметь собственное значение, так как в современном кабардино-черкесском и родственном адыгейском языках, функционируют простые корневые морфемы с конечным [ы] и [э]: ды «сшей» – дэ «шей»; зы «один» – зэ «единожды». Замена одного гласного другим создает новую форму слова с собственным лексическим значением. Такой подход позволяет говорить, что современный кабардино-черкесский язык сохранил структуру праадыгского корня, в котором минимальная единица потока речи является не просто звуком, а звуко-корнем. Поэтому не можем быть едины во мнении с Д.Н. Шмелёвым, который писал, что «... в реальном языке, где звуки не являются носителями собственных значений, а выступают как смыслоразличители в составе морфем и слов, их самостоятельная “выразительность” не может играть сколько-нибудь заметной роли. Это не значит, однако, что продолжавшиеся в течение веков попытки определить собственный “смысл” звуков (например, установить, какие эмоции или представления способны вызвать каждый из гласных сам по себе) основаны целиком на недоразумении и иллюзиях...» [Шмелёв 1964: 162].

Хотя мы идем вразрез с определением лингвистического звука, вполне солидарны с тем, что «превращение самостоятельного слова в префикс происходит в том случае, когда слово, присоединяясь к ряду полнозначных слов, начинает выражать признаки или отношения категориального, то есть весьма отвлеченного характера» [Штейнберг 1976: 144].» Но в кабардино-черкесском и в целом в адыгских языках, перешедшая в категорию префикса часть слова, смогла сохранить первозначение. Наше исследование посвящено одной такой морфеме [къ].

Дискуссия

Лингвисты, занимавшиеся адыгскими языками (Кумахов, Урусов, Шагиров), отмечают, что префикс [къ-] всегда выступает в значении «направленность действия», что подтверждается примерами из языка: къакIуэ «пойди в мою сторону», къэдз «бросай в мою сторону», къэтх «напиши мне», къажэ «беги в мою сторону». Такая системность значения звука в кабардино-черкесском не согласуется с мнением В.В. Левицкого, по мнению которого «в силу чисто условной связи знака с тем, что он обозначает, значения его могут быть в принципе как угодно разнообразны: знак может иметь любое значение; изменчивость значений знака в принципе не знает никаких ограничений» [Левицкий 2009: 5]. Наше несогласие с автором основывается на примерах из языка, которые не являются единичными, что исключает случайность совпадений.

Сквозная семантика наблюдается по всем глаголам, компонентом которых выступает данный звук и можно быть солидарным с мнением Л.Н. Санжарова в том, что, рассматривая звук знаком, нужно признать, что он не условлен и не произволен» [Санжаров 1996: 4]. Но наряду с этим, наличие исследуемого в данной статье звука [къ] в словах, обозначающих действие, дает повод усомниться в гипотезе упомянутого автора, считающего фонетическое значение носителем коннотативного характера, обозначающего цвет, различные виды оценки, эмоции [Санжаров 1996: 4].

Определенное значение для анализируемого звука прослеживается не только в современном кабардино-черкесском, но и в адыгейском, что свидетельствует о его архаичности. Но кроме глагола он встречается и в номинациях из других частей речи, где не по всем примерам отчетливо просматривается значение «направленность действия», так как анализируемая морфема в них выступает не как грамматикализированный словообразовательный префикс, а как звуко-корень. Иными словами, [къ] встречается на всех позициях и по современной словообразовательной модели современного состояния языка считается: 1. Словообразовательным префиксом; 2. Корневым элементом; 3. Словообразовательным суффиксом. Наша гипотеза заключается в том, что исследуемый звук в эпоху праадыгского языка: а) имел одно значение, независимо от места в слове; б) являлся звуко-корнем, в процессе развития языка, перешедший во многих случаях в словообразовательный аффикс. «Исследуя взаимосвязь звуков и значений, – пишет Л.Ф. Осипова, – ученые пришли к выводу, что звуки речи обладают некоторой содержательностью. Каждое слово представляет собой единство содержания и формы. Звуковое оформление слова, будучи внешней формой, способно отразить само содержание. Значит, слово имеет не только лексическое значение, но и фонетическое, которое интерпретируется характерными признаками» [Осипова 2008: 53]. Но так как в слове не один звук, его значением может быть сумма значений звуков, т.е. лексическое значение – это сумма значений звуков.

О возможном происхождении анализируемого нами звука есть различные мнения: Х.Ш. Урусов пишет «о переходе общеадыгского фарингального придыхательного [кхъ] в абруптив [къ]» (макъ ← макхъ) [Урусов 2014: 48], М.А. Кумахов полагает, «что в общеадыгском языке фарингальные придыхательные къ, къу по происхождению не могли быть гомогенными» [Кумахов 1981: 193] и предполагает первичную форму для обозначения слова кладбище не как современное кхъэ, а къэ. Известный компаративист А.К. Шагиров отмечает, что в вариантах кхъэ/къэ используемые в адыгских языках для обозначения кладбище, «исходным значением следует считать второе слово» [Шагиров 1977 (Б): 237]. Придерживаясь мнений М.А. Кумахова и А.К. Шагирова, мы попытаемся определить сквозное первозначение звука [къ] во всех словах, в которых он присутствует.

Возможно, представители фоносемантизма (Левицкий, Журавлев, Осипова, Санжаров, Тамбиева и др.) правы в своих исследованиях относительно тех языков, о которых они пишут, говоря, что «одной из главных задач фоносемантиста является – интерпретировать семантику звука, учитывая способ и место его артикуляции. Место артикуляции имеет принципиальное значение для идеофонов, так как гипотетически именно оно служит источником символизации признаков в процессе номинации» [Тамбиева 2003: 6], чего нельзя сказать о звуках кабардино-черкесского языка. Конечно, мы не отрицаем, что при произношении звука участие принимают конкретные произносительные органы, принимая определенное положение, но не всякий звук, образованный в одном и том же месте или способом, может нести в себе значение. Исследуемый нами звук [къ] является частью звукоподражания къа-къа-къэ «кудахтание», но не можем в данном примере выводить значение «направленность», тогда как с такой семантикой определяется в номинации адакъэ «петух». Такие примеры могут свидетельствовать о том, что не значения звуков в идеофонах первичны, а полученная семантика звуков в полнозначных словах использовалась для обозначения звукоподражательных слов. К примеру, носители кабардино-черкесского языка знают, как обозначить мычание коровы – «му-у-у», но в кабардино-черкесском языка нет такого сочетания жэмыр мэму «корова мычит», а есть – жэмыр мэбу; собака лает, издавая звуки хьэу-хьэу, но говорим хьэр мэбанэ «собака ляет». Если бы мы получали значения звуков из идеофонов, то в полнозначных словах не могли бы иметь указанные переходы. То, как петух кукарекает, в кабардино-черкесском обозначается адакъэр маIуэ, где в маIуэ «кукарекает» нет звука [къ], но есть тот же [Iу], что и в бжэIу «дверной проем». Говорить о том, что на лингвистическом уровне данный элемент имеет одно и то же значение в маIуэ «кукарекает» и бжэIу «дверной проем» не приходится, и невозможно утверждать, происхождения звука [Iу] из звукоподражания. Мнение А.А. Реформатского, что «мы не знаем, почему «нос» называется носом, «стол» – столом, «кот» – котом и т.п.» [Реформатский 1996: 18-19] мы могли бы поддержать в том случае, если речь шла о звукоизобразительных словах. Дешифровку микрозначений звуков с выведением макрозначения слова невозможно осуществить только на лингвистическом уровне. Точное определение семантики звука реализуемо только на стыке лингвистики и естественных наук.

Мы не можем отрицать результаты проведенных лингвистами экспериментов (А.С. Штерн, Г. Мюллер, В.В. Левицкий, А.П. Журавлев, Л.П. Прокофьева и др.), где они попытались связать символику звуков с определенными цветами или действиями, но здесь надо учитывать, что при привлечении определенного количества людей к таким экспериментам, естественно, перевес по количеству обязательно будет на каком-то звуке и говорить о том, что некий звук всегда ассоциируется с тем или иным цветом, не очень убедительно.

В отличие от М.А. Джукаевой, анализировавшей фоносемантические свойства спирантов в чеченском языке [Джукаева 2016], рассматривая значение звука, мы не стремимся определить базовый корпус лексем, как и не делим на семантические поля, так значение звука в кабардино-черкесском языке проходит сквозным значением по всему словарному составу. В лексическом фонде языка нет слов-исключений, ни по своей словообразовательной модели, ни по значению, есть номинации, которые на данном этапе исследования могут быть не раскрыты из-за неправильного подхода.

А.К. Шагиров в своих этимологических исследованиях во многих примерах значение элемента [къ] считает «не ясным», особенно если он стоит в конце слова: адакъэ «петух», дакъэ «утолщенная часть чего-либо» [Шагиров 1977 (А) : 56, 142]. Наша гипотеза отличается от исследований других авторов тем, что один и тот же звук, интерпретируется только в единозначении. Позиция звука в слове не может менять ни его семантику, ни значение самого слова. Общеизвестно, что от перестановки мест слагаемых, сумма не изменяется, однако, относительно значения номинации, которая складывается из семантики звуков, нами обнаружена такая закономерность как иерархичность. От места звука в слове зависит то, на какое микрозначение делается акцент в макрозначении. Например, если в дакъэ «утолщенная часть чего-либо» первый звук [д] говорит о том, что «то, о чем идет речь, не подлежит дальнейшему развитию (именно в этой части не может быть продолжения)», а [къ] поясняет, что «направлено оно в твою сторону», то в слове къадэ «шей в мою сторону», где присутствуют те же звуки, что и в первом примере, акцент делается сначала в «сторону направления», а затем на то, что «это действие зашивается без дальнейшего развития». Для сравнения использованы существительное и глагол с аналогичными звуками в разных позициях, но с сохранением значения.

Свой подход в исследовании мы попытаемся аргументировать примерами из языка, где анализируемый звук выступает компонентом слов, относящихся к разным частям речи. К тому же позиция звука [къ] в номинациях немонотипная. Приводимые ниже примеры в современном языке делятся на две группы:

1. Исконные: бгъакъэ «грудастый», дакъэ «пень», «утолщенная часть чего-либо», лъэдакъэ «пятка», Iэдакъэ «утолщенная часть ладони к запястья», адакъэ «петух», накъэпакъэ «скуластый, широколицый», дзэкъэн «кусаться», гурымыкъ «упрямый», жэпкъ «кочерыжка», «стебель», къабзэ «чистый», къепсын «светить (о солнце)», «чихать», къешхын «пойти (о дожде)»;
2. Заимствованные (возможные) из арабского, тюркских, персидского: макъ «голос, звук», уэнжакъ «дымоход», къару «сила», къэб «тыква», хьэкъ «долг, обязанность».

Для начала разложим на составляющие компоненты слова, которые всеми исследователями считаются исконными, но так как статья посвящена значению звука [къ], другие звуко-корни не будут раскрываться на уровне микрозначений, за исключением тех, по которым уже опубликованы отдельные работы. Слово бгъакъэ «грудастый» состоит из бгъэ «грудь» и элемента къэ. Поскольку для [къ] мы определяем семантику «направление в сторону говорящего» или «сторона, куда направлено действие», представим для себя, что значит «грудастый». У «грудастого человека» данная анатомическая часть направлена в «сторону того, кто так характеризует объект», иначе говоря, бгъэ «грудь» направлена в сторону [къ] того, кто так описывает человека. Значение звуко-корня [б] в одной из своих публикаций, нами определено как «нечто выпуклое» [Карданов, Езаова, Шугушева 2024: 27-34].

Дакъэ «пень» мы можем говорить, только тогда, когда она (пень), находится ниже самого человека и уже не является носителем биологической жизни, т.е. есть нечто зашитое, откуда не будет продолжения. Исходя из такой семантики, часть [къэ] присутствует в лъэдакъэ «пятка (утолщенная часть ступни)». Слово лъэдакъэ можно интерпретировать как «утолщенная часть ноги, направленная в сторону того, кто видит это место», таким же образом раскладывается и номинация Iэдакъэ «утолщенная часть ладони у запястья»: утолщенная часть руки, направленная в сторону того, кто видит это место.

Пкъы «косточка» – то, из чего развивается «направленная в сторону говорящего, жизнь», поэтому [къ] является компонентом слова къэкIыгъэ «растение» - «то, что растет в твою сторону». Исходя из значения анализируемого звука, использовать для обозначения растения слово къэкIыгъэ семантически будет правильно только по отношению к тем из них, рядом с которыми находится говорящий, потому что в данный момент растения направлены именно в его сторону. А для обозначения растений, которые находятся вне поля его зрения, следует использовать номинацию кIыгъэ [растение] без префикса направленности действия [къэ-]. Невозможно утверждать, что номинация пкъы получила значение «корпус» в процессе развития языка, ровно, как и заявлять о первичности «косточка».

Дзэкъэн «кусаться» – «направленность зубов в сторону проведения дествия», где дзэ «зуб».

Накъэ «скуластый, широколицый» – человек с лицом, чьи скулы выпячиваются вперед.

Адакъэ «петух», адыгейский вариант – атакъэ, который, по нашему мнению, является более архаичной формой: «дающий звук».

Къабзэ «чистый» – «направленный в сторону говорящего язык». Къабзэ «чистый» говорит о том, что человек или предмет, вещь, человека, за которыми он следит. То, как он следит за собой или своими вещами, содержится в данном примере.

Къепсын «светить (о солнце)», «чихать», къешхын «пойти (о дожде)» – оба действия происходят «в сторону говорящего». Когда такие погодные явления происходят в местах, где нет самого говорящего, используются слова щопс, щошх – дыгъэ щопс «там светит солнце», уэшх щошх «там идет дождь».

Когда речь заходит о возможных заимствованиях, многие исследователи вместо того, чтобы провести полиаспектный анализ, языком реципиентом определяют тот, у которого номинация зафиксирована в более поздних письменных источниках. Так получилось с анализируемыми нами словами хьэкъ «долг, обязанность», уэнжакъ «дымоход», къару «сила», къэб «тыква», макъ «голос, звук» и соответственно, с производными от последнего примера названиями анатомических органов тэмакъ «глотка», къурмакъей «горло».

Говоря об арабских заимствованиях, авторы двухтомника «Кабардино-черкесский язык» отмечают, что их проникновение «в кабардинский и адыгейский языки обычно определяется XIV в., однако массовое их вхождение относится к концу XVIII в.» [Кабардино-черкесский язык 2006: 95]. Общеизвестно, что основная масса арабизмов проникла в адыгские языки под влиянием ислама, что не всегда говорит об их соотнесенности с религией, а являются лишь лексической единицей арабского языка. Если номинации нэмэз «намаз», бегъымбар «пророк», мелыIыч «ангел» без сомнения относятся к религии, то в отношении слова хьэкъ «долг, обязанность» нельзя быть столь категоричным. Оно используется в кабардино-черкесском языке в нескольких значениях: I. Истина, правда; II 1. Заработок, зарплата; 2. Долг (напр. денежный); 3. Долг, обязанность перед кем-чем-л. [Словарь 1999: 728]. Не отрицая наличие данного примера в арабском языке, сравниваем его со словами в кабардино-черкесском по месту в слове: хьэкъ – жэпкъ «стебель, кочерыжка»; цIикъ «хилый, слабый»; ныбэкъ «пузатый»; щхьэдыкъ «забывчивый». Положение в слове анализируемого звука не является не характерной для кабардино-черкесского, но и не может быть полноценным аргументом его исконности в том или ином языке. В имеющихся работах по лексике и этимологии адыгских языков, хотя номинация хьэкъ «долг» обозначается заимствованием, но не разъясняется ни механизм, ни причина заимствования, как и не учитываются некоторые нюансы между возможным языком-донором и реципиентом. По версии А. Мейе, «язык распространяется, лишь когда он является носителем культуры, внушающей уважение. Иногда распространение языка полностью обусловлено превосходством культуры: так, ионийско-аттическое койне вытеснило все другие греческие говоры, так как его носители были наиболее типичными представителями эллинской цивилизации» [Мейе 1954: 23]. Такое мнение находим и у российских ученых, по мнению которых «целые пласты лексики заимствуются из того языка, носители которого имеют более развитую культуру. Поэтому если из истории известно, от какого народа к какому шло заимствование элементов культуры, можно предположить, что и слова, называющие их, были заимствованы вместе с ними» [Бурлак, Старостин 2005: 51]. Но номинации хьэкъ «долг, обязанность», уэнжакъ «дымоход», къару «сила», къэб «тыква», макъ «голос, звук», тэмакъ «глотка», къурмакъей «горло» не являются элементами культуры, если по отношению к къэб «тыква» можно говорить о его возможном заимствовании с самим растением, то для других примеров нет аргументов. Чтобы язык, в котором функционируют более 400 исконных слов, связанных с анатомией, в том числе несколько десятков названий внутренних органов, заимствовал два названия органов тэмакъ «глотка», къурмакъей «горло», нужны веские причины. По мнению А.К. Шагирова, тэмакъ из тюркских языков в значениях «горло», «глотка», «гортань» [Шагиров 1977 (Б): 69]. Но, во-первых, в турецком и татарском языках глотка звучит как boğaz/бугаз, в татарском горло – тамак, в турецком – boğaz, при къурмакъей сыдж «кадык» в турецком – adem elması, татарском – бугаз, башкирском ҡаҙыҡ; къурмакъей хъыщт «хрящ горла» башкирском – танау һөлдәһе, татарском – йоткылык кимерчәге, турецком – faringeal kıkırdak, т.е. в тюркских оно не повторяется. Во-вторых, тэмакъ «глотка» и къурмакъей «горло», хотя и находятся рядом, являются разными анатомическими органами и не могут иметь одно название, хотя А.К. Шагиров трактует первое слово в трех значениях. В-третьих, в тэмакъ «глотка», къурмакъей «горло», макъ «голос, звук» содержится наименьшая из трех возможных лексическая единица макъ, которая на лингвистическом уровне трактуется «давать звук», а в тюркских языках такая тенденция отсутствует. И, в-четвертых, нельзя забывать о фонетических процессах в языке-доноре и реципиенте, где мы солидарны что «в рассматриваемых словах должны наблюдаться регулярные фонетические соответствия: при интенсивных контактах всегда возникают правила пересчета с "иностранного" языка на родной, и таким образом, звуки "иностранного" языка получают в заимствующем языке регулярное (независимое от значения слов, хотя, возможно, распределенное по позициям) отражение. Отсутствие регулярности фонетических соответствий может быть либо в том случае, когда заимствований мало (с единичными объектами и обращение будет индивидуальное, а не системное), либо в том случае, когда заимствования относятся к разным временным пластам (или разным диалектам). Предположения о беспорядочном "искажении" слов при заимствовании в общем случае неверны» [Бурлак, Старостин 2005: 53].

Возвращаясь к якобы арабскому заимствованию хьэкъ, возникают два вопроса:

1. Не являясь религиозным термином или номинацией для конкретного предмета, как слово хьэкъ в разных значениях проникло в адыгские языки?
2. Как одно слово без остатка смогло вытеснить четыре исконных в кабардино-черкесском языке: для обозначения истины, правды; заработка, зарплаты; долга (напр. денежный); долга, обязанности перед кем-чем-л.?

Если по версии авторов «Кабардино-черкесский язык», арабизмы начали проникать в указанный язык в XIV в., то до этого, по крайней мере, должно было пройти пару сотен лет, чтобы адыги признали «превосходство культуры» арабов, чтобы заимствовать слово, не имеющее отношение к религии [Кабардино-черкесский язык 2006: 95]. Но даже при таком варианте, четыре-пять веков недостаточны, чтобы заимствованное слово могло полностью вытеснить исконное, не оставляя никакого следа.

Исходя из таких соображений, прежде чем соглашаться по поводу возможных заимствований, мы сравниваем его со словообразовательными моделями исследуемого языка, суммируем выведенное значение звуко-корней и соглашаемся с тем, что она заимствована, если анализируемая лексема не обозначает то, на что указывает в данном языке. Поэтому, слово хьэкъ, нами было интерпретировано как «информация, направленное в сторону говорящего» [Карданов 2022: 44-52]: адэ-анэм и хьэкъ «долг перед родителями» – информация, которая направлена в твою сторону, как и хьэкъ «долг» перед животными, которых сам приучил, растениями, что посадил.

Заключение

Проведенное исследование показывает, что на лингвистическом уровне можно лишь приблизиться к истинному значению звука, которое можно определить только на стыке лингвистики и естественных наук. Сквозная семантика звука на примерах из современного кабардино-черкесского языка свидетельствует, что вопреки устоявшимся канонам в языкознании, он несет в себе определенное значение и не является каким бы то ни было символом для обозначения цвета, действия или абстрактного понятия. Наша версия об иерархичности звуков в словах, находит свое подтверждение при их дешифровке, а значение звуко-корня остается постоянной независимо от его положения. В изыскании нами также ставится под сомнение соотнесение слова к пласту заимствований только потому, что оно или созвучное ему встречается в письменных источниках другого языка. Номинация может считаться не исконной, если в данном языке при дешифровке звуков, сумма значений звуков не соответствует тому, что слово обозначает.

About the authors

Musadin L. Kardanov

Author for correspondence.
Email: musadin07@mail.ru
кандидат филологических наук, доцент Russian Federation

References

Supplementary files