The evolution of repressive policy of the Bolsheviks in 1920–1924 on the example of Kuban-Black Sea region

Full Text

Введение

V Всероссийский съезд Советов (4–10 июля 1918, Москва) от имени народа санкционировал формирование советской политической системы, единой государственно-правовой идеологии и борьбы с оппозицией, что нашло отражение в Конституции РСФРС 1918 г. [Гатауллин, Зайнутдинов 2018: 12–13].

Одним из проявлений борьбы с оппозицией стало осуществление красного террора. К определению понятия «красного террора» исследовали подходят неоднозначно, подразумевая под ним как казни участников антисоветских заговоров и мятежей, расстрелы крестьян при подавлении восстаний, заложников и военнопленных, так и пострадавших в политическом и экономическом плане противников большевиков. Кроме физически уничтоженных жертвами красного террора считались арестованные, принужденные к трудработам, лишенные продпайка, а также потерпевшие от «всякого рода оскорблений», притеснений и попрания неприкосновенности личности [Жиромская 2004: 240–242]. По нашему мнению, подавление восстаний не относится к террору, поскольку связано в большей степени с реализацией репрессивной политики государства по отношению к своим противникам.

Цель статьи – изучить эволюцию репрессивной политики большевиков в условиях перехода от Гражданской войны к мирному восстановлению экономики на территории Кубано-Черноморской области.

Хронологические рамки определяются периодом 1920–1924 гг., нижняя граница которого связана с повторным установлением на территории Кубано-Черноморья Советской власти и, соответственно, началом реализации политики военного коммунизма, в рамках которой осуществлялся красный террор. Выбор верхней границы обусловлен изменением внутриполитического курса РКП(б) – началом реализации политики «лицом к деревне», для которой характерен отказ от применения явно выраженных репрессивных мер. Однако, для достижения поставленной цели необходимо рассмотреть эволюцию репрессивной политики большевиков в общероссийском масштабе. В этой связи нами были выделены два основных этапа: 1917–1920 гг. – Гражданская война в России и непосредственная реализация красного террора, де-юре продолжавшегося с 5 сентября по 6 ноября 1918 г. – для которого свойственно применение мер и методов насильственного характера в соответствии с политикой военного коммунизма; 1921–1924 гг. – переходный этап от военного коммунизма к нэпу, для которого характерно сохранение элементов и методов внеправового воздействия, что отражало репрессивную политику государства.

При написании статьи были использованы системный подход, сравнительно-исторический метод и диахронный сравнительный анализ.

Современная отечественная историография вопроса реализации красного террора и репрессивных мер государства по отношению к своим противникам в указанный период представлена работами А.Л. Литвина [Литвин 2004], И.С. Ратьковского [Ратьковский 2006], Л.А. Боевой [Боева 2009], О.Б. Мозохина [Мозохин 2018] и др. Дискуссионность темы обусловлена нечеткостью границ красного террора, расхождениями в подсчетах количества и определением степени вины пострадавших, а также обоснованием законности применявшихся методов. На региональном уровне вопросами применения репрессивных мер в рамках перехода от военного коммунизма к нэпу занимались А.В. Баранов [Баранов 2005], В.В. Касьянов, Ю.А. Яхутль [Яхутль, Касьянов 2020; Яхутль 2023], А.А. Черкасов [Черкасов 2004]. Обращение к современной историографии вопроса обусловлено ее деидеологизированностью и объективностью.

Красный террор в 1917–1920 гг.

Вопрос легитимации насилия еще в дооктябрьский период поднимался лидером большевиков В.И. Лениным в работе «Государство и революция», в которой развивались идеи о свободе и демократии для большинства вкупе с лишением прав угнетателей [Ленин 1969а: 89]. На данном этапе Ленин не видел необходимости в создании специальных репрессивных органов, поскольку считал, что народ может самостоятельно расправиться с бывшими эксплуататорами. Сопротивление бывших привилегированных слоев общества виделось незначительным и краткосрочным, что не отрицало в свою очередь идею о применении насилия по отношению к политическим противникам, вплоть до смертной казни. Сама законность в государстве диктатуры пролетариата рассматривалась Лениным с точки зрения не ограниченной никакими законами и правилами, базирующейся на насилии власти [Ленин 1981: 383].

На начальном этапе существования Советской власти даже в условиях вспыхивавших антибольшевистских выступлений к заговорщикам применялись достаточно мягкие меры. Среди основных видов наказаний выступали такие, как конфискация, лишение продовольственных карточек, насильственное выселение, публикация списков врагов народа, общественное порицание и т. д. К концу 1917 г. произошла переоценка взглядов относительно слабости сопротивления новой власти, что сочеталось с обострением внутриполитической ситуации в связи с разрастанием преступного элемента [Ратьковский 2006: 7–13].

Насилие над контрреволюционерами в лице бывших чиновников, полицейских, буржуазии, дворянства, офицерами стихийно началось сразу после утверждения власти большевиков, продолжая набирать обороты с образованием Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем (ВЧК) в декабре 1917 г. Таким образом, в первую очередь необходимо было перенести практику народного террора на специально созданный властный орган. Расстрелы офицеров в Севастополе и на Балтике, а также расправы с юнкерами начались еще в конце 1917 г. Эти акции получили логическое продолжение в ликвидации явившихся для регистрации бывших офицеров в Москве [Симбирцев 2008: 16–17, 25]. Указанные факты свидетельствуют о том, что постановление «О красном терроре» способствовало расширению репрессивных действий ВЧК, но не стало их отправной точкой.

В связи с наступлением германских войск Совет народных комиссаров (СНК) принял декрет «Социалистическое отечество в опасности!» от 21 февраля 1918 г., согласно которому официально вводился расстрел для сопротивляющихся мобилизации, а также «неприятельских агентов, спекулянтов, громил, хулиганов, контрреволюционных агитаторов и германских шпионов» [Декреты… 1957: 490–491]. Данное постановление значительно расширяло полномочия ВЧК и других следственных комиссий. В.И. Ленин, в ответ на критику в адрес принятого декрета, отвечал: «Законы в переходное время имеют временное значение. И если закон препятствует революции, он отменяется или исправляется» [Ленин 1969b: 504]. Таким образом, фактически провозглашалось первенство революционного права над юридическими нормами, что находило свое отражение и в дальнейшем в отношении призывов не сдерживать народные массы в желании отомстить контрреволюционерам, тем самым поощряя практику самосудов и расправ в обход законов.

Помимо ВЧК с января 1918 г. создавали революционные трибуналы. В декрете СНК «О революционных трибуналах» от 4 мая 1918 г. указывалось, что в отличие от народных судов, трибуналы выступали в качестве органов расправы, где вопрос обвинения решался в пользу революционной целесообразности [Собрание узаконений… 1942: 494–495]. Рубежным в усилении репрессивности трибуналов стал июнь 1918 г., когда, согласно постановлению Народного комиссариата юстиции (НКЮ) РСФСР от 3 июня 1918 г., революционные трибуналы признавались не связанными никакими ограничениями в борьбе с контрреволюцией. Приговоры выносились трибуналом, основываясь на руководстве исключительно «интересами пролетарской революции», являлись окончательными и обжалованию не подлежали, одновременно они наделялись правом применения высшей меры наказания – расстрела [Материалы... 1918: 7].

Отправной точкой в развертывании массового красного террора принято считать постановление «О красном терроре» СНК от 5 сентября 1918 г., в соответствии с которым провозглашалась необходимость борьбы с классовыми врагами Советского государства путем заключения их в концентрационные лагеря, а также применения высшей меры наказания в виде расстрела в отношении всех причастных к белогвардейцам, заговорам и мятежам. Данное постановление закрепило центральной властью законность тех карательных мер, которые применялись ранее, и передало их в руки чекистов. ВЧК стал главным органом большевиков в реализации политики красного террора. Террористическая деятельность трактовалась как необходимая мера для обеспечения тыла [Собрание узаконений … 1942: 883].

Согласно сведениям ВЧК, за 1918 г. высшая мера наказания была применена в отношении 6 300 чел.; в 1919 г. – 2 134 чел.; в 1921 г. – 9 701 чел., в 1922 г. – 1 964 чел. За 1920 г. статические данные не указаны [Мозохин 2018: 43]. Неполнота данных не позволяет в полной мере оценить масштабы реализованного террора, поскольку она не учитывала количество расстрелянных во время подавления восстаний, а также в ней не обозначались критерии, по которым можно было бы судить о количестве приговоров, действительно приведенных в исполнение. Необходимо также учитывать имевшие место злоупотребления отдельных чекистов, применявших расстрел по отношению к тем лицам, чья вина не была доказана или выходила за пределы существовавшего законодательства [Соколов 2019: 214–215].

Усиление репрессий со стороны трибуналов обусловливалось резким ростом антисоветских выступлений, в основном крестьянских. Продовольственная диктатура в форме продразверстки и методы ее реализации вынуждали крестьянство вставать на путь вооруженной борьбы с властью. Первые крестьянские восстания начались в июле 1918 г. в Тамбовской, Воронежской, Тульской, Нижегородской и других губерниях. Ответной мерой властей стало ужесточение репрессивных мер и создание ревтрибуналов. Крестьянство, согласно таблице подсудности НКЮ 1919 г., обвинялось в саботаже – активном противодействии властям или призывах к этому путем неисполнения декретов и иных постановлений. Закрепление за саботажем первого места обусловлено тем, что именно неподчинение распоряжениям государственных органов было наиболее распространенной формой проявления крестьянского протеста [Никулин 2020: 198–199]. Наибольшего масштаба красный террор приобрел в традиционно крестьянских губерниях – Тамбовской и Пензенской. В Тамбовской губернии против крестьян использовали денежные поборы, наказания плетьми и прямой военный нажим [Ратьковский 2006: 188–189]. Применение высшей меры наказания по отношению к крестьянству коснулось в разной степени большинства губерний России.

Стоит отметить, что реализация любого террора не предполагает возможность проведения амнистии, в связи с чем де-юре завершение красного террора стоит отнести к 6 ноября 1918 г., когда было издано постановление VI Всероссийского Чрезвычайного съезда Советов об амнистии. Согласно нему, поскольку рабоче-крестьянская власть «упрочнена и закреплена», необходимо реализовать меры по амнистии заложников и задержанных, пересмотреть списки осужденных, которые не представляют опасности для государства. Проведение амнистии вместе с тем не отменяло продолжение борьбы с контрреволюцией в тылу и на фронте [Декреты… 1964: 529–530]. Таким образом, складывалась двойственная ситуация, при которой, с одной стороны, государство настаивало на смягчении насильственных методов воздействия, с другой – декларировало их сохранение.

Для ликвидации крупных антибольшевистких выступлений использовались части Красной Армии, внутренние войска (ВОХР), части особого назначения (ЧОН) и продовольственные отряды. Внутренние войска были созданы постановлением Совета рабоче-крестьянской обороны 28 мая 1919 г., общая их численность устанавливалась в количестве 120 тыс. чел. Продотряды и продармии действовали в сельских районах страны. Их численность варьировалась от 23 тыс. чел. в октябре 1918 г. до 62 тыс. чел. к декабрю 1920 г. [Литвин 2004: 68].

В 1919 г. на основе предложения ЦК РКП(б) от 17 февраля ВЦИК принял постановление «О Всероссийской чрезвычайной комиссии». В нем говорилось о передаче права вынесения судебных приговоров в революционные трибуналы, которые должны были пройти реорганизацию. Ревтрибуналы могли осуществлять ревизию следственных действий ЧК и проверку законности произведенных арестов. За ЧК сохранилось право внесудебной расправы при наличии вооруженных контрреволюционных и бандитских выступлений прежде всего в местностях, объявленных на военном положении, и только за преступления, указанные в постановлении о введении военного положения [Сборник… 1993: 56].

Особого внимания требует реализация политических практик расказачивания. Оргбюро ЦК РКП(б) под руководством Я.М. Свердлова 24 января 1919 г. направило циркулярное письмо партийным организациям Дона и Приуралья, в котором было обозначено: проведение массового террора против богатых казаков, а также всех казаков вообще, принимавших прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью; полное разоружение, расстреливая каждого, у которого будет обнаружено оружие после срока сдачи; вооруженные отряды оставлять в казачьих станицах впредь до установления полного порядка и т.д. [Известия… 1989: 177–178]. Реввоенсовет фронта 7 февраля издал инструкцию, согласно которой надлежало расстреливать тех казаков, которые занимали различные служебные должности и посты, офицеров, служивших в армии Краснова, и также всех богатых. Руководитель Донского бюро РКП(б) С. Сырцов направил во все ревкомы области распоряжение, по которому предписывалось арестовывать всех видных представителей данной станицы или хутора, пользующихся авторитетом, хотя и не связанных с контрреволюционной деятельностью, и взять в заложники; при обнаружении оружия после даты объявления сдачи расстреливать не только владельца, но и несколько заложников. Составить по станицам списки всех сбежавших казаков и без всякого исключения арестовывать и направлять в районные трибуналы, где должна быть применена высшая мера наказания [Трут 2017: 668–669].

Следует отметить, что в указанных документах акцент делается на классовую борьбу в отношении казачества, то есть проведение красного террора по отношению к таким же бывшим эксплуататорам в лице зажиточного казачества, как и кулачеству среди крестьян, бывших землевладельцев, буржуазии и т.д. Аналогичные меры предписывалось применять и на территории Кубано-Черноморской области. За пределы края предлагалось выселять зажиточную часть казачества, которые были «безнадежны в смысле исправления» [ЦДНИКК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 20. Л. 100 об.]. Но при этом массового уничтожения казачества на протяжении всего периода 1920-х гг. не происходило, что подтверждается статическими данными на уровне сельских советов 1926 г. и Всесоюзной переписи 1930 г. Таким образом, имеет место корреляция между понятиями «исторического процесса расказачивания» и «политической практики расказачивания», где под последним понимается применение конкретных антиказачьих мер, проводимых с пореформенного периода царской России и реализуемых в рассматриваемый нами период как Советской властью, так и ее противниками [Скорик 2019: 102, 109].

Повторно установив Советскую власть в Кубано-Черноморской области, советские и партийные органы приступили к воплощению апробированных раннее на территории Советской России методов политики военного коммунизма. На I Кубано-Черноморской областной конференции РКП(б), проходившей 31 октября – 1 ноября 1920 г., было отмечено, что регион стоит рассматривать исключительно как экономическую базу и в связи с чем на выполнение экономических заданий стоит сосредоточить все силы [ЦДНИКК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 5. Л. 22]. Важнейшей точкой сопротивления казачье-крестьянского населения, проводимой большевиками политики, стал продовольственный вопрос, в воплощении которого нашли отражение внеправовые и насильственные меры со стороны РКП(б). На той же конференции обозначались основные методы по принудительному сбору продовольственной разверстки: блокады станиц, остановка мельниц, сессии трибуналов, которые должны были гласно судить «виновных», а также «расстреливать тех, кто не хочет выполнять разверстку» [ЦДНИКК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 5. Л. 139].

Действия местных органов власти провоцировали усиление конфликта между властью и обществом, способствуя разрастанию повстанческого движения. По отношению к повстанцам применялись следующие внеправовые меры воздействия: членов их семей ставили на особый учет, из их числа брали в заложники, имущество конфисковывали, а в случае убийства красноармейцев, служащих местных или партийных структур, расстреливали за каждого определенное количество заложников. Взятие в заложники рассматривалось как мера превентивной борьбы с контрреволюционными элементами. Это должно было способствовать предупреждению новых восстаний и использоваться как средство психологического воздействия. Если устанавливали факт «контрреволюционности всей станицы, то ее в исключительных случаях надлежало сжечь» [ЦДНИКК. Ф. 1. Оп. 1. Д. 20. Л. 100 об.]. Практика применения института заложничества сложилась в 1918 г., о чем свидетельствовали многочисленные упоминания в советской прессе о взятии заложников и отдельные случаи их расстрелов на Урале и в Поволжье [Ратьковский 2006: 137]. В области оно было регламентировано постановлением Кубано-Черноморского ревкома от 3 сентября 1920 г. за подписью Председателя ревкома Я. Полуяна. Была утверждена Инструкция, согласно которой предлагалось немедленно произвести аресты среди отдельных категорий населения. В частности, подлежали аресту все взрослые мужчины, родственники которых ушли во время Гражданской войны «…и добровольно не вернулись, ушедших ранее к белым, бело-зеленым, скрывающихся от мобилизации» [ГАКК. Ф. Р-104. Оп. 1. Д. 65. Л. 3]. Утверждалась также коллективная ответственность за утаивание информации о дислокации бело-зеленых отрядов в виде расстрела всего взрослого населения населенного пункта, за содействие грозил расстрел [ЦДНИКК. Ф. 1774-р. Оп. 2. Д. 80. Л. 5, 6]. Но 24 декабря 1920 г. ВЧК запретила всем губЧК применять высшую меру наказания без санкции ВЧК, за исключением приговоров по делам об открытых вооруженных выступлениях. Основанием для такого решения было постановление ВЦИК и СНК в январе 1920 г. [Собрание узаконений… 1943: 22] Было рекомендовано отменить ее также в отношении всех политических преступлений за исключением террористических актов и открытых восстаний, в области уголовных преступлений – к бандитам и шпионам [Ленин и ВЧК… 1973: 424].

Репрессивная политика большевиков в отношении сельского населения в период Гражданской войны прошла свою апробацию на подконтрольных территория. В период восстановления Советской власти на Кубани и Черноморье большевики в ходе реализации продовольственной и земельной политики столкнулись с сопротивлением сельского населения, что усугубило противостояние власти и общества и способствовало осуществлению дальнейшего «нажима» на население путем реализации методов и средств политики военного коммунизма.

Эволюция региональной политики большевиков в Кубано-Черноморской области (1921–1924 гг.)

Приказы и рекомендации ВЧК не смогли остановить расстрелы. Наряду с расстрелами действовал институт заложничества. Казачье-крестьянское население области оказывало сопротивление большевистской политике в форме вооруженных выступлений и политических акций, что вело к усилению репрессий со стороны Советской власти. Например, предложили объявить заложниками 10 тыс. кубанских казаков, находившихся в лагерях. Кроме того, на территории области только за первые два осенних месяца 1921 г. было расстреляно 372 чел. Больше всего пострадали жители станицы Динской, где расстреляли 102 чел. Приговоры приводились в исполнение по решениям чрезвычайных «троек» [Яхутль, Касьянов 2020: 435].

Общее количество жертв заложничества, применявшегося в регионе в 1920–1922 гг., составило по приблизительным оценкам от одной до несколько тысяч человек [Черкасов 2004: 85]. Значительная часть заложников содержалась в концлагерях, большинство из которых были созданы на территориях, охваченных повстанческим движением. Только в Тамбовской губернии такие лагеря были в Борисоглебске, Козлове, Кирсанове, Моршанске, Сампуре, Тамбове и др., в них находилось около 15 тысяч человек [Боева 2009: 73–74]. Аналогичный лагерь действовал на территории Кубано-Черноморской области в г. Краснодаре. На основании приказа Облвоенсовещания от 16 сентября 1921 г. надлежало арестовать и под усиленным конвоем препроводить в г. Краснодар в концентрационный лагерь всех мужчин от 18 до 50 лет из семей не вернувшихся повстанцев, а их имущество взять на учет [ГАКК. Ф. Р-101. Оп. 2. Д. 3. Л. 1–18].

Большевики стали отказываться от взятия в заложники мирных жителей только в конце 1922 г., когда РККА подавила сопротивление основных отрядов бело-зеленого движения. Однако несмотря на то, что система заложничества была отменена, ее элементы существовали весь период 1920-х гг.

Вместе с завершением активной фазы Гражданской войны и объявлением новой экономической политики отказ от насильственных методов не произошел. На протяжении переходного периода, от явно выраженных военно-коммунистических методов хозяйствования к новой экономической политике в 1921–1924 гг., сохранялись репрессивные, внеправовые методы воздействия со стороны органов власти. Движение по инерции в сторону военно-коммунистических методов пронизывало всю систему государственного управления, используя в том числе специально созданные органы для ликвидации или насильственного принуждения противников режима, о чем писал в марте 1922 г. В.И. Ленин Л.Б. Каменеву, отмечая ошибочность мнения о прекращении террора после перехода к нэпу [Ленин 1970: 428].

Для Кубано-Черноморской области изменение внутриполитического курса и де-юре переход к нэпу также не привели к отказу от использования насильственных мер в ходе сбора продовольствия и репрессий по отношению к неплательщикам. Согласно приказу № 2 Армавирского отдельского продовольственного комитета от 13 мая 1921 г. предписывалось в отношении граждан, уклоняющихся от сдачи хлеба, применять самые решительные меры, включая такие, как конфискацию всего имущества, аресты и отправку в Армчека для последующего направления на принудительные работы на Донбасс [ГАКК. Ф. Р-990. Оп. 2. Д. 72. Л. 170]. Некоторые граждане отправлялись в лагерь принудительных работ, находившийся в г. Новороссийске. Так, согласно выписке из доклада Новороссийского Окружного исполкома о положении и работе в Новороссийском округе значилось, что к 1 ноября 1921 г. в лагере находилось 329 заключенных, которых отправляли на различные работы [ГАКК. Ф. Р-102. Оп. 1. Д. 187. Л. 333].

Местные органы власти, реализуя принцип «революционной целесообразности», зачастую злоупотребляли своими полномочиями, проводя аресты и обыски среди гражданского населения. Даже потребовалось выпустить соответствующий приказ № 153 по войскам IX – Кубанской армии от 27 января 1921 г., который категорически запрещал производить «их самочинно», а по отношению «к виновным» предписывал привлечение к суду Ревтрибунала [ГАКК. Ф. Р-382. Оп. 1. Д. 409. Л. 47].

Постепенная перестройка государства в соответствии с задачами нэпа в области продовольственной и земельной политики вела к сокращению применения карательных мер. Население изначально недоверчиво относилось к новой экономической политике, но устав от вооруженной борьбы, стремилось к мирной жизни. Политика целенаправленного масштабного террора с завершением Гражданской войны прекращалась, а дальнейшие меры, в том числе внеправового принуждения, стоит рассматривать в рамках реализации репрессивной политики государства.

В Советской России на данном этапе развития не сложилась правовая традиция, поэтому большевики руководствовались по большей части «революционной законностью». Например, первый Уголовный кодекс, принятый третьей сессией ВЦИК IX созыва 26 мая 1922 г., имел выраженный классовый характер. По отношению к участникам контрреволюционных выступлений он предусматривал применение высшей меры наказания в виде расстрела и конфискацию всего имущества. Также он предполагал передачу права назначения наказаний в руки судебных органов [Уголовный кодекс… 1927]. В октябре 1922 г. ситуация кардинальным образом изменилась, когда ВЦИК предоставил Главному политическому управлению (ГПУ) право «внесудебной расправы вплоть до расстрела в отношении лиц, взятых с поличным на месте преступления при бандитских налетах и вооруженных ограблениях» [Собрание узаконений… 1950: 1444], таким образом приравняв ВЧК и ГПУ.

Встречались случаи, когда представители ГПУ вынуждены были сдерживать внеправовую деятельность местных продовольственных органов. Подобный случай произошел в 1922 г. в Славянском отделе Кубано-Черноморской области, когда продорганы применяли незаконные меры воздействия на налогоплательщиков: ставили к стенке граждан независимо от возраста и пола, наводили пулеметы с угрозой расстрела, если не выдадут подписки, что в течение 24 часов доставят полностью налог и предоставят налоговую квитанцию как доказательство. Кроме того, проводилась стрельба из винтовок и револьверов над головами, избиения прикладами, что было зафиксировано актами и протоколами Рабоче-крестьянской инспекции (РКИ) в присутствии представителя ГПУ. Указанный эпизод особенно показателен с учетом приведенных объяснений данных действий: продорганы получали сверх положенного премию за каждые «выкаченные» 1000 пуд. в виде 10 пуд. [ГАКК. Ф. Р-990. Оп. 2. Д. 167. Л. 286].

В Армавирском отделе дела неплательщиков передавали народным судам, которые выносили приговор общим списком, а не индивидуально. Это приводило в свою очередь к тому, что выносимые приговоры, по мнению РКИ, не производили должного давления и население перестало бояться суда. По итогам продналоговой компании 1922 г. в Кубано-Черноморской области было осуждено из 398 060 тыс. плательщиков (хозяйств) народным судом – 4 727 чел., Ревтрибуналом – 118 чел., арестовано в административном порядке – 2 356 чел. и наложена пеня на 3 067 чел. Помимо указанных мер продолжали применять: запрет на выезд из станиц, помол зерна на мельницах, выдачу удостоверений личности на право жительства и каких-либо справок, на обмен, торговлю, записи гражданского состояния [ГАКК. Ф. Р-990. Оп. 2. Д. 167. Л. 285 об., 286 об.].

Реформирование системы налогообложения в 1922–1923 гг. с одной стороны, способствовало унификации налогов на продукты сельского хозяйства, с другой стороны, неизбежно порождало новый виток противоречий между властью и обществом. Казачье-крестьянское население Кубано-Черноморской области готово было сотрудничать с государством и поставлять сельскохозяйственную продукцию, но методы ее сбора продолжали вызывать недовольства. Например, несмотря на унификацию системы налогообложения, Кубано-Черноморские продовольственные органы вводили местные налоги и сборы [ГАКК. Ф. Р-990. Оп. 2. Д. 457. Л. 3, 12]. В отчетах о ходе работы по проведению продналоговой кампании в 1923–1924 гг. по-прежнему отмечалась необходимость принятия «энергичных мер нажима на налогоплательщиков» [ГАКК. Ф. Р-990. Оп. 2. Д. 399. Л. 59 об.].

Анализ судебных решений свидетельствует о том, что Советская власть не отказывалась от классовых принципов. Обычно по решению суда у хлеборобов, не выполнивших налоговые обязательства, могли конфисковать имущество, в том числе живой и мертвый инвентарь, который продавался с торгов. Разницу, между необходимой суммы уплата налога и вырученной от продажи имущества, возвращали хлеборобу. Отмечалось также обращать должное внимание на учет жалоб при сборе сельскохозяйственного налога. Судебными органами зачастую игнорировались бедственные обстоятельства налогоплательщиков, что вело к усилению недовольства местными властями. В отношении пострадавших надлежало принять меры по возвращению инвентаря и выдаче банковских ссуд. Сельскохозяйственное положение области рассматривалось в общегосударственном масштабе не только в экономическом ключе, но и политическом [ГАКК. Ф. Р-990. Оп. 2. Д. 399. Л. 134, 134 об.].

Неуплата сельскохозяйственного налога могла привести к тюремному заключению сроком до 1 года. Так, в 1924 г. Армавирская комиссия по разгрузке домов заключения отмечала, что среди общего количества заключенных, за продналог осуждено 45 чел., а за растрату продовольствия и фуража – 216 чел. В основном среди заключенных были представители казачье-крестьянского населения. Были установлены факты, когда суды выносили заочные решения без присутствия налогоплательщика. Несправедливо осужденные подавали жалобы и прошения о досрочном освобождении в связи с объективными обстоятельствами (упадок сельского хозяйства, стихийные бедствия) [ГАКК. Ф. Р-990. Оп. 2. Д. 480. Л. 44, 44 об., 45, 143, 143 об., 147 об.]. Некоторые при аресте обращались в комиссии по снижению налогов, ссылаясь на аналогичные трудности, но получали ответ: «гражданин злостно уклонялся от уплаты ЕСХ-налога и Нарсудом был осужден как злостный неплательщик, жалобу оставить без последствий» [ГАКК. Ф. Р-990. Оп. 2. Д. 454. Л. 58, 61].

В условиях нового назревавшего кризиса в 1924 г. состоялся пересмотр внутриполитического курса по отношению к сельскому населению. Впервые тезис о «повороте лицом к деревне» прозвучал на страницах газеты «Правда» от 30 июня 1924 г. в статье Г.Е. Зиновьева, который призывал «помочь крестьянству не словом, а делом», оказывая повсеместную помощь в семенном, агрономическом, мелиоративном, кредитном вопросах [Зиновьев 1925: 31–35]. Свое воплощение провозглашенный курс нашел в решениях пленума ЦК РКП(б) 25–27 октября 1924 г. Ориентация на союз с сельским населением была утверждена на Пленуме на основании предложений комиссии по работе в деревне, организованной в сентябре 1924 г. во главе с В.М. Молотовым. Поворотным решением в данном вопросе было осуждение административного произвола в деревне [Яхутль 2023: 90–91]. Таким образом, органы власти на государственном уровне признали ошибочность и чрезмерность карательных мер, проводимых по отношению к крестьянству.

Повсеместная перестройка внутриполитического курса в пользу поиска компромисса и ослабление репрессивной политики вели к отказу населения от участия в сопротивлении. Зимой 1921–1922 гг. численность повстанцев на Кубани и Черноморье сократилась с 5 до 3 тыс. [ГАКК. Ф. Р-102. Оп. 1. Д. 32. Л. 456]. К началу 1923 г. на учете ОГПУ в русских областях Юга состояли только 12 отрядов в 33 штыка и 249 сабель [Баранов 2005: 126].

Период 1921–1924 гг. в Кубано-Черноморской области характеризовался острым внутриполитическим противостоянием с сельским населением, как в форме открытого повстанческого движения, так и скрытого – отказом выполнять директивные распоряжения Советской власти. Методы воздействия на хлеборобов, вне зависимости от причин, до 1923 г. отличались усилением репрессивных мер. Организационно-правовая перестройка в соответствии с новой экономической политикой местных партийных и советских органов заняла около года, но для получения результатов внедрения новых методов управления потребовалось еще два года. Под силовым воздействием РККА повстанческое движение завершилось в 1923 г., в связи с чем наличие военно-коммунистических методов в политике большевиков по отношению к сельскому населению было логичным, но дальнейшее их применение свидетельствовало о продолжавшемся конфликте между властью и сельским обществом в скрытой форме. Это потребовало изменений во внутренней политике, что произошло с провозглашением нового курса «лицом к деревне».

Заключение

Таким образом, на протяжении 1917–1924 гг. практика применения репрессивных мер в Советской России прошла несколько этапов своего становления. Беря свое начало в 1917 г., после захвата власти большевиками она реализовалась во много за счет революционно настроенных масс, но недооценка Советской властью масштабов контрреволюционного сопротивления способствовала пересмотру политики большевиков относительно вопроса о создании специального репрессивного органа по борьбе с оппозицией – ВЧК. Пик красного террора пришелся на 1918 г., что было связано с принятием одноименного постановления, существенно расширявшим применение внеправовых методов по отношению к противникам власти, самым многочисленным из которых было крестьянство. Завершение Гражданской войны в европейской части России в 1920 г. привело к отказу от политики красного террора, однако система репрессивных органов власти ВЧК–ГПУ–НКВД, сформированная в предшествующий период, будет действовать и в дальнейшем. Внеправовые методы воздействия продолжали осуществляться, однако их применение было существенно ограниченно по сравнению с предыдущими годами. Так Президиум ЦИК СССР в каждом отдельном случае санкционировал вынесение внесудебного приговора [Глущенко, Жаркой 2007: 17–18].

После повторного установления Советской власти весной 1920 г. в Кубано-Черноморской области начали активно внедрять военно-коммунистические практики, что привело к росту противостояния власти и сельского населения. В ходе реализации продовольственной политики большевики столкнулись с открытым протестом – бело-зеленым движением. Но подавляющая часть сельского населения области находилась под воздействием советских органов власти, которые активно использовали апробированные, внеправовые методы воздействия. На Кубани и Черноморье в период 1920–1924 гг. использовали военно-коммунистические методы принуждения: конфискацию, аресты, постановку на учет, взятие заложников, заключение в концентрационные и принудительные работы, выселение за пределы области, а также расстрелы. При этом, как свидетельствуют приведенные нами данные, в отношении казачьего населения области действовали меры «политической практики расказачивания», характерные и для других казачьих регионов России. В рамках данных практик красный террор осуществлялся по отношению к наиболее влиятельным и зажиточным представителям казачьего населения, что соответствовало представлениям властей о борьбе с классовыми врагами в лице как зажиточного крестьянства, буржуазии, бывших помещиков, так и казачества в том числе.

Окончание Гражданской войны в европейской части России и рост противостояния населения, проводимой политике военного коммунизма, способствовали изменению политического курса РКП(б) и практики ее реализации. Однако переход к нэпу не подразумевал отказа от применения привычных насильственных методов по отношению к сельскому населению страны. Сохранялось движение в сторону репрессивных методов, которые наиболее ярко проявлялись в ходе осуществления сбора продовольствия. Следование принципам «революционной целесообразности», военный нажим и нередкие случаи откровенных злоупотреблений властью местных советских, партийных и продовольственных органов вынуждали казачье-крестьянское население Кубано-Черноморской области вступать в ряды повстанцев, активно действовавших в области до конца 1922 г. Постепенное изменение продовольственной и земельной политики привело к существенному сокращению очагов сопротивления, что вело в свою очередь к отказу от использования внеправовых мер и достижению временного компромисса между обществом и властью.

About the authors

Maria S. Dirivyankina

Author for correspondence.
Email: dirivyankina@mail.ru
ORCID iD: 0000-0003-3014-8199

the lecturer

References

Supplementary files