Acoustic mutagenesis in the modern Kabardian language

Full Text

Введение

В адыго-абхазской сравнительно-исторической морфологии наиболее дискуссионной остается проблема диахронической структуры корня и корневой основы. Так, Н.Ф. Яковлев говорит о первичности односложных корней открытого типа (согласный+гласный) в адыгских языках [Яковлев, Ашхамаф 1941: 216]. Этот вывод лежит в основе дальнейшего построения теории исторического развития морфологического строя и основах лексического состава адыгских языков. Согласно этой точке зрения односложные открытые корни не получают дальнейшего исторического развития [Яковлев, Ашхамаф 1941: 216]. Поэтому образование производных основ и аффиксов на базе открытых односложных корней относится к более поздней эпохе. Противоположный взгляд на структуру древнего адыгского корня высказывает Г.В. Рогава, который считает, что односложный корень открытого типа в прошлом сопровождался префиксальным элементом, являвшимся выражением грамматической категории класса и детерминативным суффиксом одновременно [Рогава 1956: 87]. Со временем появляется новая теория корня, в соответствии с которой корень подвержен постоянному преобразованию, варьированию, что приводит к пониманию невозможности существования единой модели корня в праязыке. Согласно М.А. Кумахову, для раннего хронологического уровня в абщеадыгском языке характерны разные модели корня [Кумахов 1981: 53]. Очень важным, на наш взгляд, является мнение ученого о том, что префиксальные морфемы категории грамматических классов в именных основах в западнокавказских языках с точки зрения релятивной хронологии «могут соотноситься лишь с эпохой, предшествовавшей периоду западнокавказского языкового единства» [Кумахов 1981: 53]. Эти рассуждения подкрепляются общим мнением о том, что в естественном языке существуют разные модели структурного оформления корня и основы. Однако это бесспорное положение в западно-кавказском сравнительно-историческом языкознании долгое время считалось неприемлемым применительно к праязыку. Для праязыкового состояния постулировалась одна модель корня или основы, т.е. праязык в сущности оставался бы неподвижным научным конструктом, лишенным длительной истории и временных параметров. Между тем праязык, как и естественный язык, является категорией исторической, т.е. характеризуется временными параметрами и имеет длительную историю становления и исключает существование единственной модели корня или основы. В настоящее время вряд ли возможно возвращение к статической теории реконструкции вообще и реконструкции корня в частности, на смену которой пришла динамическая теория реконструкции, в соответствии с которой могут быть постулированы для эпохи общеадыгского или общеабхазского языкового единства разные модели корня.

История вопроса. Разностороннее и полнокровное научное изучение кабардинского языка – восточного диалекта адыгского (черкесского) языка – началось сравнительно недавно. Например, современный алфавит (до этого периода было сделано несколько попыток на базе арабского и латиницы) на основе кириллицы был создан только в 1936 г. Тем не менее, следует уточнить, что, начиная с конца XVII в., появляются исследования по грамматике, а также труды по лексикографии П.А. Палласа, Г.Ю. Клапрота, А.М. Шегрена, Ш.Б. Ногмова, Л.Г. Лопатиснкого, Г.Т. Балинта, Б.Л. Хуранова и др. Многие аспекты грамматики, словообразования, лексикологии, фразеологии и стилистики современного кабардинского языка к настоящему времени описаны и раскрыты в достаточной степени. Что касается семантики, анализа различных лексико-семантических групп, истории языка и этимологии, то они изучены в меньшей степени. Эти области лингвистического знания представлены отдельными статьями и монографиями.

Этимологические изыскания представлены двумя авторами – А.К. Шагировым и Н.Р. Иваноковым, чьи работы занимают особое место в адыговедении. При этом следует отметить, что недостаток систематических научных этимологических и историко-семасиологических анализов различных групп слов, связанных генетическим родством, лексико-семантических групп, целых лексических гнезд, способствует распространению недостаточно обоснованных взглядов на возникновение и семантику многих архаичных корней в общеадыгском, в целом, и, кабардинском языке, в частности. Попытки реконструкции значения слова, его этимологизации на основе одного диалекта, в котором возможны случаи особой исторической консервации и сохранности лексики, являются заранее обреченными и не имеющими достаточной доказательной базы. Именно такой подход наблюдается у Н.P. Иванокова, который рассматривает семантику корневых морфем, привлекая для анализа материал из бжедугского диалекта адыгского языка [Иваноков 2015]. По мнению известного ученого В.П. Нерознака, понятие «живая праязыковая модель» является весьма относительным, так как архаизмы, как и их инновации охватывают лишь отдельные подсистемы языка [Нерознак 1981: 297]. Поэтому, необходимо комплексное систематическое изучение корневых морфем на основе широкого общеадыгского лексического материала.

Научная новизна работы заключается в том, что в ней осуществляется реконструкция архаичного значения корневого элемента шы, который имеет широкое распространение в современной общеадыгской лексике.

Методы. Используемый в исследовании метод внутренней историко-семантической реконструкции фонетических и лексических соответствий в родственных языках, а не на материале отдельно взятых современных языка или диалекта, позволяет с большей точностью подойти к определению структуры и семантики корневых морфем, восходящих к эпохе абхазо-адыгского языкового единства, т.е. праязыка.

Источники. Основным источником являются материалы из этимологических словарей [Иваноков 2015; Шагиров 1977a; Шагиров 1977b].

Дискуссия

Изначально авторы данной статьи считают неправомерным процесс историко-семасиологического и этимологического анализа лексем и корневых морфем, в частности, отдельно взятых современных адыгейского или кабардино-черкесского языков. Таким образом, вопрос заключается в установлении и соблюдении принципов относительной хронологии, которые в случае с рассматриваемыми языками, предполагает их разграничение на следующие периоды: западнокавказский, абхазо-абазинский, адыгско-убыхский, общеадыгский, уровень существования самостоятельных абхазо-адыгских языков, уровень поздних диалектных инноваций [Хараева 2007: 295]. Из этого вытекает закономерно мысль о том, что изучение структуры и семантики корневых морфем следует вести поэтапно, а именно на первом этапе выделить общеадыгский элемент, проследить его эволюцию на уровне адыгейского и кабардинского языка, а на последующем этапе осуществить поиск языковых соответствий на материале современных абазинского и абхазского языков.

Проводимые исследования доказывают, что выделение общеадыгского корня затруднительно только в тех словах, которые возникли в эпоху абхазо-адыгского праязыка, где без привлечения примеров из родственных языков (абхазского, абазинского, убыхского) восстановление не представляется возможным. Более убедительными являются исследования на временном уровне общеадыгского лексического единства, потому что во многих общеадыгских номинациях, даже получивших разные семантические значения в ходе исторического развития, восстановление архаичного исходного корня не вызывает особых проблем. Как известно, в адыгских языках и, в целом, в абхазо-адыгской группе, этимологическую и семантическую информацию несут не только корневые элементы, но и префиксы и суффиксы, которые в более раннюю эпоху являлись самостоятельными корневыми морфемами. Грамматикализация аффиксов началась задолго до распада абхазо-адыгского праязыка.

Ученым известен тот языковой факт, что в языках абхазо-адыгской группы и конкретно в адыгском языке каждая фонема имеет четко выводимое лексическое значение, как, например, с гласными ы и э. За исключением некоторых примеров, значения которых невозможно восстановить по объективным причинам, каждая из этих фонем имеет в лексической и грамматической структуре глагола значение повелительного наклонения. Исходя из значений рассмотренных нами таких корней, можно сказать, что независимо от присутствующего гласного ы или э с согласным, они восходят к одному лексическому гнезду. Косвенное подтверждение данной мысли находим у других исследователей. Наличие сложных превербов и сложных корней отрицается в работах Н.Р. Иванокова, который этимологизирует более 60 исконных топонимов, этнонимов, гидронимов и имен героев нартского эпоса, предметов экипировки и т.д., разделяя их на звуки со своими значениями. «Наблюдения над этимологическим анализом форм адыгских языков, осуществленные специалистами, позволяет возможным говорить о том, что адыгская морфема представлена в виде одной согласной фонемы. Однако считать, что в адыгских языках нет гласных морфем, вряд ли допустимо…», – пишет Н.Р. Иваноков [Иваноков 2015: 12].

В данной статье мы попытаемся восстановить архаичное значение корневого элемента шы [Шагиров 1977b: 140]. В монографии А.К. Шагирова для шы выводятся два значения: I брат; II лошадь. Автор справедливо видит первое значение в слове къуэш «брат». Последнее слово можно разложить в современном языке как «сын брата». Здесь следует отметить этимологизацию слова Н.Ф. Яковлевым, который отмечал, что шы означало первоначально «сородич (без различия пола)» [Яковлев, Ашхамаф 1941: 94]. Такую связь понятий лошади и родственника можно считать, если не универсальной, но, во всяком случае, весьма распространенной у различных народов. Как пишет М.М. Маковский. значение «лошадь» соотносится со значением «человек», «молодой человек». В мифах человек (всадник) нередко превращается в коня, а конь – в человека [Маковский 1996: 105-106]. Второй значение слова шы А.К. Шагиров связывает с абхазским ачъы, абазинским чъы и убыхским чы «лошадь» [Шагиров 1977b: 141], что на фонетическом и семантическом уровне не требует доказательств, столь очевидными являются эти языковые параллели. Ко второму слову многими учеными (П. Чарая, Б. Балкаров, Н. Марр) приводятся возможные соответствия с лексемами из других кавказских языков, но ими не приводятся семантические разъяснения. Никто из авторов, занимавшихся вопросами этимологии, не связывает корень ш(ы)- с аналогичным элементом в шэ «молоко», шхын «еда», мэш «просо». Для шэ «молоко» вряд ли уместны параллели из грузинского rʓe, мегрельского bža, сванского lǝʓǝ, чеченского шура «молоко», чмалинского ссара «кислое молоко», сравниваемые А.К. Шагировым из разных источников в своей работе [Шагиров 1977b: 137].

Мы считаем, что данные адыгские лексемы относятся к одному пласту смыслов. Для определения семантического архаичного значения шы в мэш «просо» и шы «лошадь», следует обратиться к экстралингвистическим факторам и углубиться в историю сельского хозяйства и коневодства. Начало одомашнивания лошади, определяется в промежутке 4-5 тыс. лет назад¹, хотя признается, что люди пытались одомашнить этих животных задолго до этого. Просо признается древнейшим культурным растением и возраст самых древних, обнаруженных при раскопках зерен, датируются 8-7 веками до н.э.

Любая пища, растительная или животная дает человеку силу, здоровье. В младенчестве и раннем детстве, человек, который не способен еще употреблять мясную и растительную пищу, естественно получает силу с молоком матери – быдзышэ «грудное молоко» или просто шэ «молоко». Таким образом, мы выдвигаем гипотезу, что современное значение шэ «молоко» и второй части в мэш «просо» восходят к более архаичному значению шы/шэ «сила». Для сравнения, современное кабардинское слово со значением «силы» – лъэщ – происходит от лъэш <из шы/шэ «сила»>. Элемент ш(ы) со значением «сила» содержится и в слове шхын «еда», т.е., опять же, «еда» - это то, что даёт человеку «силу». Данная морфема сохранила свое значение и в номинациях шху «кефир», шыпс «подлива». Шху «кефир» состоит из ш(ы) «сила» + ху(ы) «белый, белая, белое» и означает «белое, дающее силу». Шыпс «подлива» также состоит из двух корневых элементов: шы «сила» + пс(ы) «вода, жидкость», с общим значением «жидкость, дающая силу».

Приведенные языковые примеры дают нам право утверждать, что, в протоязыке языке присутствовала троичная система спирантов шь-ш-шъ (мягкий – твёрдый – шипяще-свистящий), которая сохранилась в шапсугском диалекте адыгского языка. На наличие мягкого спиранта шь в шапсугском диалекте указывает М.А. Кумахов [Кумахов 1981: 197]. Несмотря на тот факт, что в алфавите современного кабардинского языка отсутствует мягкий шь, его следы можно проследить во многих примерах: къуэшь «брат», шьыпхъу «сестра», анэшь «родственники по линии матери» и т.д. Твёрдый спирант ш фиксируется в словах шы «лошадь», мэш «просо», шэн «везти/вести», шэ «молоко». Это же корень встречается в слове шхын в двух значениях: «кушать» и «еда». Таким образом, мы делаем предположение о том, что архаичное (первичное) значение твёрдого спиранта ш(ы) – это «сила» (такое предположение делает Н.Т. Гишев – см. далее в статье). Логически можно выстроить цепочку семантических переходов. Ребёнок получает силу из шэ «молоко», взрослый человек из шхын «еда», значение, которое вытекает из мэш «просо». Приручение лошади, ее широкое многофункциональное использование в человеческой жизнедеятельности, приводит к образованию нового слова путем переноса семантического значения шы «сила» – шы «лошадь» – в дальнейшем его производное шы «вести/везти». Язык, как известно, динамическая система знаков и значений и во многих случаях пользуется одним языковым знаком для номинации различных явлений. «Язык практически не создает материально новый элемент для новых значений. А вводит в новые взаимоотношения и, тем самым, в новую систему взаимоотношений уже существующие элементы, давая им новую семантическую нагрузку», – пишет Б.М. Берсиров [Берсиров 2001: 7], что подтверждается примерами из языка.

Похожую точку зрения по данному вопросу о семантической близости адыгских лексем, восходящих к одному этимону шы, высказывает Н.Т. Гишев, который пишет: «Морфема –ш(ы), встречающаяся в словах лъэш (сильный), Iэшэ (оружие), пхъэIэш (плуг), Iуш (умный), зэпэш (здоровый), шъуаш (модная одежда, приличный вид) и т.д., являются производными от некогда существовавшего в языке корня этимона шы (сила, сильный)» [Гишев 2008: 210]. Далее автор излагает свою точку зрения трактовки вышеперечисленных сложных слов: лъэш (лъэ «нога» и шы «сила»), Iэшэ (Iэ «рука» и шы «сила»), Iуш (Iу «рот» и шы «сила») [Гишев 2008: 210] и т.д. Однако мы здесь не можем согласиться со всеми значениями слов, которые приводит автор, например, у слова Iэшэ. В кабардинском языке функционируют две лексемы: Iэшэ «криворукий» и Iэщэ «оружие». Первое слово, без сомнения содержит в себе элемент -шэ в значении «отведённый» и вся номинация трактуется как «рука отведённая (в сторону)». Второй элемент этого слова присутствует и в примере Iушэ «кривой» (букв. Начало (чего-л.) отведённое (в сторону). А пример Iэщэ «оружие» нами трактуется как «наличие чего-л. в руках», т.е. элемент -щ(ы) – отмечает «наличие чего-л.», ср.: кIуащ «пошёл (в прошедшем времени)» - кIуэ «ход» + а «суффикс прошедшего времени» + щ «свидетельствует о наличии действия «ходьбы»». В следующем примере лексема Iуш «умный», приведённая Н. Гишевым, мы не относим к возможным производным от шы «сила». Слово Iуш «умный» можно этимологизировать, как результат действий самого человека, т.е. и тем, что он уже сделал или делает. Иными словами, об умственных способностях человека можно судить до того, как он начал выражать свои мысли, это то, что находится в самом начале, до начала действия, речевого акта. Лексема разлагается на два компонента, один со значением Iу «начало», второй щ(ы) со значением «наличие», как и в слове кIуащ «пошёл». Вся конструкция нами трактуется как «начало наличия».

Морфема шы «вести» усматривается нами и в слове еуштын «натравить». А.К. Шагиров не допускает ее взаимосвязь с абхазским и абазинским а-ушьтра/аушьтра «отпустить», «выпустить», «спустить» [Шагиров 1977b: 177]. Подвергая сомнению данное утверждение, мы считаем, что абхазско-абазинскому а-ушьтра/аушьтра «отпустить» соответствует кабардинские уишт «ату», еуштын «напустить», «натравить», в которых без сомнения просматривается шы в значении «вести». Для сравнения можно привести еще несколько примеров из кабардинского: Iушын «отвести», шэн «вести».

Совсем другое семантическое значение имеет мягкий спирант шь в таким лексемах, как къуэшь «брат», шьыпхъу «сестра», анэшь «родственники со стороны матери», адэшь «родственники со стороны отца». А.К. Шагиров со ссылкой на работы Ж. Дюмезиля и Н. Трубецкого указывает на родство с абхазским ашьа, абазинским шьа, убыхским лъа в значении «кровь» [Шагиров 1977a: 255]. По нашему мнению, здесь наблюдается не простое родство с приведенными лексемами, а факт архаичного наличия в адыгских языках корневого элемента – мягкого спиранта шь. Такое мнение вытекает из семантической структуры приведенных нами примеров. Здесь следует отметить, что современное релятивное слово къуэшь «брат» восходит к шьы в том же значении. Доказательством служит очевидный факт, что в современном языке до сих пор функционирует обозначение «старшего брата» в форме шьы нэхъыжь, а къуэшь имело первоначальное значение «сын по крови»: къуэ «сын» + шьы «кровь», точно так же как и сестра шьыпхъу в первичном значении «дочь по крови»: пхъу «дочь» + шьы «кровь». Сема «кровное родство» сохраняется и в других номинациях, таких как: анэшь – анэ «мать» + шьы «кровь» (букв. Матери по крови (родственники); адэшь – адэ «отец» + шьы «кровь» (букв. Отца по крови (родственники).

Согласно приведенному анализу, по всей видимости, полный акустический мутагенез шь в ш произошёл после разъединения абхазского и адыгского языков и привёл к утрате мягкого спиранта, вследствие чего было утрачено также его семантическое значение «кровь».

Выводы

Выводы статьи основываются на теоретических основах адыгского языкознания, основных тенденциях и закономерностях исторического словообразования и характеристиках семантического развития лексем.

Рассматриваемые в статье корневые элементы шьы/шы являются базовой основой широких лексических гнезд. В ходе этимологического анализа выяснена траектория развития лексемы шы и выявлен акустический мутагенез мягкого спиранта шь. Присутствие значения корневого элемента шы в современном языке в разных лексических гнездах иллюстрируется на многочисленных примерах, приведенных в статье.

Основным выводом исследования является идея о том, что взятая для анализа современная корневая морфема шы в эпоху абхазо-адыгского праязыка состояла из двух компонентов: мягкого спиранта шь и собственно самого спиранта ш, каждый из которых имел свое значение, в связи с чем на современном этапе при определении корня в лексических единицах с морфемой шы возникают определенные трудности, которые решаются только методом внутренней реконструкции.

 

¹ The origins and spread of domestic horses from the Western Eurasian steppes // Электронный ресурс. Режим доступа: https://www.nature.com/articles/s41586-021-04018-9 . Дата обращения 01.04.2024 г.

About the authors

Musadin L. Kardanov

Kabardino-Balkarian State University named after H.M. Berbekov

Email: musadin07@mail.ru
ORCID iD: 0000-0002-3393-549X

Candidate of Sciences (Philology), Associate Professor

Russian Federation, Nalchik

Larisa K. Kharaeva

Kabardino-Balkarian State University named after H.M. Berbekov

Author for correspondence.
Email: larisa_charaeva@rambler.ru
ORCID iD: 0000-0002-8993-164X

Doctor of Sciences (Philology), professor

Russian Federation, Nalchik

References

Supplementary files