Immigration of Circassians to the Ottoman Empire in the 1820s–1850s.

Full Text

Одним из итогов Кавказской войны стал начавшийся на ее завершающей стадии процесс массового переселения представителей горских народов в Османскую империю, известный в отечественной историографии и обществен-ном обиходе как мухаджирство . Его первым значимым актом можно считать прибытие в Стамбул в декабре 1858 г. 1060 кубанских черкесов и ногайцев, ко-торые, согласно официальному османскому документу, «покинули свою страну и пожертвовали своим имуществом, чтобы укрыться под спасительным крылом Высокого Халифата» [BOA. İ.DH 420/27766]. Это событие положило начало длившемуся с переменной интенсивностью в течение нескольких следующих десятилетий потоку преимущественно вынужденной миграции, приведшему к формированию на Ближнем Востоке северокавказского рассеяния численностью в сотни тысяч человек – главным образом адыгов, абхазов и абазин. Очевидно, однако, что задолго до указанного времени имели место спора-дические групповые и индивидуальные переселения жителей Северного Кавказа на османскую территорию, прямо или опосредованно обусловленные россий-ской военно-политической экспансией в регионе и в какой-то степени предопре-делившие как направление будущих миграционных волн, так и базовые принци-пы политики Порты в отношении кавказских мухаджиров. Целью настоящей работы, опирающейся преимущественно на турецкие архивные источники и немногие свидетельства современников, является выявление основных фактов иммиграции в пределы султанской империи общин и семейств выходцев из ис-торической Черкесии и характеристика особенностей их приема, расселения и адаптации в новой для них стране в хронологических границах от первых доку-ментально зафиксированных эпизодов данного рода в 1820-х гг. до разворачи-вания масштабного исхода черкесов с родины на рубеже 1850-х – 1860-х гг., иными словами, в период и на фоне продолжающейся Кавказской войны. Наиболее ранним известным нам свидетельством османских документов о перемещении населения Северо-Западного Кавказа в султанские владения явля-ются относящиеся к первой половине 1820-х гг. упоминания о попытке эмигра-ции какой-то части «беглых» кабардинцев или хаджретов. В составленном в ок-тябре 1822 г. укрывшимися в крепости Анапа представителями кабардинского духовенства и знати обращении на имя шейх-уль-ислама (главного муфтия им-перии) выражалась просьба ходатайствовать перед Портой об их приеме и посе-лении в османских землях «как мухаджиров… ввиду невозможности терпеть далее гнет России» [BOA. HAT 1102/44553-B, 1102/44553-C]. В начале декабря комендант крепости Сейид Ахмед-паша переправил это прошение своему пра-вительству с собственными пояснениями, в которых отмечал, что кабардинцы, «…сражаясь с русскими, своими силами пробились через границу и прибыли на территорию Высокого Государства (т.е. в Анапу. – Г.Ч.)», откуда намеревались отплыть в Стамбул, но были остановлены до выяснения позиции Порты по дан-ному вопросу [BOA. HAT 1102/44553, 1102/44553-A]. По всей видимости, раз-решение на коллективную иммиграцию кабардинцев в «материковую» часть империи на этом этапе получено не было. Внутри стен самой Анапы, однако, данная община продолжала проживать под защитой местного гарнизона и в по-следующие годы. В ноябре 1824 г. Сейид Ахмед-паша обратился к Порте с просьбой предпринять необходимый демарш перед посольством России в Стамбуле в связи с «агрессивным расположением здешних русских служащих к беженцам кабардинского племени» [BOA. HAT 1042/43107]. Нахождение по-следних под покровительством Порты было подтверждено в августе 1825 г. и назначенным новым комендантом крепости губернатором Трабзонского эялета Чечен-заде Хаджи Хасан-пашой [BOA. HAT 1042/43104]. В одном из его доне-сений в столицу численность этой группы оценивалась в несколько сотен се-мейств [BOA. HAT 639/31452-A]. Уступка османами по Адрианопольскому мирному договору 1829 г. земель закубанских черкесов России придала новый импульс эмиграционным настрое-ниям в среде адыгской знати. Так, в составленном в 1245 г.х. (не позднее 21 июня 1830 г.) послании натухайского предводителя Хунагу Девлет-Мирзы в Стамбул выражались разочарование и растерянность по поводу этого диплома-тического решения, сообщалось о росте числа жертв среди черкесов в столкно-вениях с русскими войсками и высказывалась настоятельная просьба в случае неспособности или нежелания Порты защитить лояльное ей население предо-ставить ему – «ради спасения женщин и детей» – убежище на находящейся под управлением султана территории [BOA. HAT 1106/44620-D]. Требования разъ-яснить новый статус региона и проявить «милость» к его жителям содержались и в написанном тогда же обращении более чем 30 шапсугских старшин и духов-ных лидеров к османским властям [BOA. HAT 1106/44620-L]. Эти ожидания и озабоченности были непосредственно доведены до сведения высокопоставлен-ных чиновников в Трабзоне и Стамбуле находившейся там летом-осенью 1830 г. представительной делегацией натухаевцев и шапсугов. Вскоре после этого на утверждение султана Махмуда II (1808-1839) поступило предложение великого везира о поселении в «подходящих местах» государства не желающих оставать-ся под российской оккупацией черкесов [BOA. HAT 1106/44620], лежавшее, в сущности, в русле 13-й статьи упомянутого договора, которая предоставляла российским и османским подданным право на свободный переезд из одной страны в другую в течение 18 месяцев после его ратификации [Шеремет 1975: 155-156]. Судя по всему, плодом описанной активности стал доставленный в Черке-сию в ноябре того же года должностным лицом по имени Салахур (Силяхдар?) Мехмед-ага и известный нам лишь по упоминаниям в русских источниках сул-танский фирман, санкционировавший прием в османское подданство и перевоз-ку на османских судах черкесов, готовых покинуть родину в ограниченный срок с марта по май 1831 г. Впрочем, согласно донесению российского агента, это приглашение вызвало резко негативную реакцию участников «собрания старшин шапсугского и натухайского народов», возмущенных отказом Порты от участия в дальнейшей судьбе их страны [Томкеев 1898: 196; Фелицын 1904: 14-15]. Тем не менее, несмотря на отсутствие соответствующих документальных подтвер-ждений, нельзя исключать, что незначительное число протурецки настроенных представителей верхушки западноадыгских субэтносов все-таки воспользова-лось в последующие месяцы этой возможностью для эмиграции. Достоверный факт переселения в Османскую империю крупной группы от-мечен лишь в 1250 / 1834-35 г., когда в порт Самсун в организованном порядке несколькими партиями было доставлено примерно 400 семейств (домохо-зяйств) «черкесских и кабардинских мухаджиров» [BOA. HAT 737/34972] . По некоторым данным, этому предшествовало обращение их представителей к трабзонскому губернатору с констатацией утраты ими из-за военных действий почти всего своего имущества и угрожающей их жизням на родине опасности. Примечательно, что созданная по этому поводу османскими властями комиссия дала разрешение на их иммиграцию с условием ее осуществления «семьями» [İpek et al. 2016: 25, 336], что указывает на наличие у Порты уже на этом этапе определенных демографических и хозяйственных расчетов в связи с кавказским мухаджирством. Распоряжение великого везирата, изданное вслед за прибытием названных семейств и квалифицировавшее их как «достойных высочайшего милосердия и сострадания… беженцев», предусматривало их безвозмездное наделение землей в санджаках Самсун, Амасья и Чорум в Центральной Анатолии и освобождение от всех налогов на 3 года [BOA. HAT 737/34972]. Заслуживающим внимания положением этого документа представляется назначение, «подобно другим племенам», предводителем (бей) всей группы некоего Мехмед-бея «из их знати», что напоминает применявшуюся центральной властью до середины XIX в. практику управления через традиционных лидеров проживающими на терри-тории империи полуавтономными сообществами (туркменскими, курдскими, албанскими племенами и др.) [Çelik 1999: 64-65; Orhonlu 1987]. Несмотря на очевидное стремление османского руководства к скорейшему превращению своих новых подданных в благополучный, самодостаточный и, соответственно, налого- и военнообязанный элемент населения, реальный про-цесс их поселения и адаптации в стране оказался сопряжен с немалыми трудно-стями и не лишен некоторого драматизма. В этом отношении показательно адресованное султану недатированное прошение за подписью «главы (мир) трех-четырех сотен семейств… черкесских и кабардинских бедняков» Хатозук-оглу Чолака Мехмед-бея, который, бесспор-но, является тем же лицом, что и вышеназванный назначенец Порты. Более того, едва ли приходится сомневаться в том, что данный персонаж есть не кто иной, как известный участник хаджретского сопротивления в Закубанье князь Маго-мет Атажукин (Хатокшоко) [см. о нем: Алоев 2019; Мирзоев, Чанак 2022a], за-фиксированное в источниках прозвище которого на его родном языке – Iэшэ (русифиц. аша), – как и турецкое чолак, означает «сухорукий, косорукий, без-рукий». По свидетельству знавшего Атажукина барона Торнау, в 1834 или 1835 г. он, «тяжело раненный в правую руку, лишился возможности владеть оружи-ем и поехал в Турцию лечить рану» [Торнау 2008: 331]. Трудно судить о нали-чии у князя других мотивов для этой поездки, помимо медицинских. Заметим лишь, что факт немедленного и безоговорочного признания его лидерства османскими властями указывает на определенные феодально-иерархические и владельческие отношения между ним и значительной частью остальных пересе-ленцев, что в свою очередь наводит на мысль о намерении (или попытке) обос-новаться в новой стране традиционной общиной – вместе с представителями за-висимых групп и сословий. Что касается времени появления документа, то, со-гласно содержащемуся в самом тексте указанию, он был написан по прошествии одной зимы после миграции, то есть, по-видимому, весной 1835 г. Автор прошения после выражения чувств верноподданства государству османов и монаршей особе подчеркивал, что находящиеся под его началом му-хаджиры, «лишившись родины и дома», прибыли в Анатолию в надежде «обре-сти покой под сенью Халифата». Из дальнейшего изложения следовало, что по-сле долгих блужданий в районе Самсуна черкесы, перейдя Понтийский хребет, добрались до Мерзифона и затем Чорума, где «минувшей зимой» были оста-новлены чиновниками, которые, вероятно, намеревались рассредоточенно посе-лить их в этом и соседних санджаках. В противовес этому Мехмед-бей, напоми-ная, что его соотечественники «подобны племенам и общинам» (ашаир ве ка-баиль мисиллю олдуклары), и ссылаясь на их «бедственное положение» и незна-ние ими турецкого языка и обычаев страны, просил султана дать указание мюте-селлиму (исполняющему обязанности главы администрации) Чорума «собрать» группу на расположенной в местности Кадыкёй в нахийе Эмляк «пустующей и заброшенной на протяжении ста пятидесяти лет земле,… достаточной для сов-местного поселения пяти-шести сотен семейств», а также землях в «других под-ходящих местах» того же санджака. В заключение выражалось пожелание о предоставлении переселенцам отсрочки в несколько лет от призыва на военную службу, по истечении которой каждое семейство должно было начать выстав-лять по одному воину для османской регулярной кавалерии [BOA. C.DH 137/6832]. К лету 1835 г. предложения Чолака Мехмеда о компактном поселении ука-занных семейств в Чоруме были в принципе одобрены Министерством внутрен-них дел [Мирзоев, Чанак 2022b: 82-83], однако, судя по отсутствию в последу-ющий период упоминаний о сколько-нибудь крупной колонии северокавказцев в этом районе, на практике они не были реализованы в полной мере, возможно ввиду выявившейся недостаточности здесь фактически и юридически свободных земель (см. ниже о коллизии 1840 г.). С другой стороны, нельзя полностью ис-ключать и того, что власти в конечном счете предпочли воздержаться от сов-местного размещения этой группы, к тому же под эффективным контролем над ней со стороны ее феодального предводителя . Во всяком случае, примерно в этот период завершаются роль и полномочия Магомета Атажукина как фор-мально признанного лидера своего сообщества в Османской империи. Не позд-нее начала 1836 г. он вернулся на родину, где спустя ряд лет закончил свой жизненный путь в сражении с русскими [Торнау 2008: 356; Мирзоев, Чанак 2022a: 39]. Немногочисленные документальные данные о дальнейшей судьбе имми-грантов 1834-1835 гг. свидетельствуют о быстрой фрагментации этой группы, позволяя лишь в общих чертах установить основные места постоянного или временного нахождения некоторых ее частей в Анатолии. По всей видимости, в санджаке Самсун, где изначально высадились пересе-ленцы, после ухода оттуда основного их массива осталось сравнительно не-большое число черкесов. В реестре населения (нюфус дефтери) центральной казы этого округа за 1250 / 1834-35 г. в категории «чужеземцев и гостей» заре-гистрированы «кабардинские и анапские мухаджиры» в количестве 123 душ мужского пола. Из актуализированной же в 1261 / 1845 г. версии этого реестра следует, что в течение десятилетия 43 из них умерли, 19 выбыли из казы (в ос-новном в соседние казы и санджаки, но также в Стамбул, Хиджаз и Египет), а 1 вернулся на Кавказ. При 8 родившихся и 36 прибывших из-за пределов казы за указанное время численность группы сократилась до 104 человек [İpek et al. 2016: 19, 336-340; Karagöz 2017: 1518-1519]. Даже с учетом возможной неточ-ности и недостаточной репрезентативности данной статистики она вполне опре-деленно отражает впечатляюще высокие уровни текучести и особенно смертно-сти среди иммигрантов в первые годы их пребывания на новой родине. Вероят-но, сопоставимое число кавказцев осело в этот период и в других частях сан-джака, что подтверждают, к примеру, упоминания в окружном реестре населен-ных пунктов 1253 / 1837-38 г. о «селе черкесских мухаджиров» в казе Арым (ныне Чаршамба) и двух сельских мухтарах (старостах) с прозвищем «Черкес-оглу» в казах Арым и Кавак [Erler 2009: 183, 184, 190] . Какая-то часть семейств, о которых шла речь в прошении Чолака Мехмеда, по-видимому, была, в соответствии со стремлением Порты, мелкими партиями поселена в регионе Амасьи и Чорума. Так, известно, что в июне 1835 г. около 50 иммигрантов переместились в санджак Амасья, где им была предоставлена пустующая земля в нахийе Аргома (ныне Сулуова). Принимая во внимание тяжелое физическое и материальное положение этой группы, власти пошли навстречу просьбе ее лидера Тахир-бея «из кабардинской знати» об освобождении его подопечных от налогов, сборов и пошлин «до обретения ими благосостояния» [BOA. C.DH 161/8028, 216/10776; BOA. HAT 680/33173]. О черкесской колонизации в санджаке Чорум можно судить по прошению, поданному в начале 1840 г. султану от имени «поселенных некоторое время назад… в окрестностях городка Чорум» 20 семейств их представителями Хаджи Омером и Хаджи Мехмедом. В документе содержалась жалоба на препятствия, чинимые мухаджирам местными жителями в строительстве домов и занятии сельским хозяйством, а также просьба об отсрочке уплаты налогов (последнее указывает на факт иммиграции более 3 лет назад). Последовавший в связи с этим султанский фирман в довольно строгих выражениях предписывал окруж-ным властям проявить милосердие к данной общине «как беженцам и бедня-кам», в частности обеспечить их безопасное проживание в выбранном ими месте и невзыскание с них налогов в течение 5 лет с соответствующим указанием ми-нистру финансов [Korkmaz 1995: 118-120]. Впрочем, этот конфликт, в основе которого, скорее всего, лежали подкрепленные традиционными правами поль-зования претензии коренного населения на занятую иммигрантами землю, не удалось урегулировать на месте, и в конце того же года Портой было принято решение о переводе названных семейств в санджак Кютахья в Западной Анато-лии [BOA. İ.MVL 13/201]. Достаточно отчетливо прослеживается также перемещение из Самсуна, Амасьи и Чорума в западном направлении и поселение на территории государ-ственного землевладения (чифтлика) Чифтелер в санджаке Эскишехир 40 се-мейств, изъявивших желание быть включенными в эту относительно отлажен-ную хозяйственную структуру. Указанный чифтлик площадью около 180 тыс. гектаров и всего с десятком находящихся в его границах сел числился за Воен-ным министерством и располагал крупным конным заводом и другими ското-водческими и земледельческими предприятиями [Köksal 2009: 333-343, 358]. Хотя первые упоминания о планируемой отправке туда черкесов относятся к лету 1836 г. [BOA. C.DH 83/4135; BOA. HAT 1418/58002], их достоверное при-сутствие в хозяйстве отмечено лишь в 1838 г., когда, по сообщению официаль-ного хрониста Ахмеда Лютфи-эфенди, было издано высочайшее повеление о выделении 50 тыс. курушей на обеспечение данных семейств «возможностями для занятия хлебопашеством… из сострадания к их бедности и нужде» [Ahmed Lütfî 1999]. В султанском же рескрипте от декабря 1838 г. говорилось о покры-тии половины расходов на их «пропитание» из средств самого чифтлика, а по-ловины – из доходов четырех ближайших к нему санджаков [BOA. HAT 381/20572-F, 381/20572]. Известно, что образовавшие в Чифтелере село Черкескёй («черкесское се-ло») мухаджиры в 1843 г. обратились к окружной администрации с просьбой о строительстве для них мечети и примечетной начальной школы. Несмотря на наличие подобных объектов в двух находящихся в пределах пешей доступности соседних селах, власти после некоторых колебаний согласились с обоснованно-стью стремления черкесов к обладанию собственной мечетью и распорядились о составлении сметы для ее сооружения [Güneş 2014: 446]. Данный факт может, очевидно, свидетельствовать как о достаточно успешной социально-экономической адаптации этой общины, так и о ее тяготении к определенной культурной изоляции от окружающего населения. Вышеприведенными примерами, безусловно, не исчерпываются все марш-руты передвижения и места поселения иммигрантов 1834-1835 гг., обстоятель-ства колонизации и адаптации многих из которых, вероятно, не получили отра-жения в источниках. Документально не зафиксированными могли остаться и факты прибытия в Османскую империю мелких групп переселенцев из Черкесии, предположитель-но имевшие место во второй половине 1830-х гг. и позже. Так, не вполне ясно время возникновения локализуемого в центральной казе санджака Амасья села Куту, которое впервые упоминается в окружном налоговом реестре (теметту-ат дефтери) 1256 / 1840-41 г. как «новое» и состоящее из 16 семейств, вклю-чающих в себя 46 лиц мужского пола [Genç 2020: 88]. Согласно аналогичному реестру 1259 / 1843-44 г., в селе проживало то же количество семейств при все-го лишь 27 лицах мужского пола (последняя цифра маловероятна и, скорее все-го, является следствием распространенной практики сокрытия числа податных членов домохозяйств). При этом несколько семейств все еще не имели земли и какого-либо дохода [Genç 2020: 88; Serbestoğlu, Yıldırım 2017: 1498-1503], что может объясняться их недавним заселением либо испытываемыми экономиче-скими трудностями. Судя по всему, процесс адаптации сельчан, характеризуе-мых в документах как кабардинцы, не был простым, что в последующие годы проявилось в их неспособности платить налоги, несмотря на неоднократное продление льгот по ним [BOA. İ.MVL 114/2728]. В сентябре 1851 г. в админи-страцию санджака поступило заявление жителей села за подписями 6 лиц ду-ховного звания с просьбой об очередной налоговой отсрочке «до обретения имущества и благосостояния» [BOA. A.MKT.UM 74/64]. Однако после изучения властями вопроса на местном и центральном уровнях Порта в феврале 1852 г. постановила отказать в удовлетворении этого прошения. Изданным в этой связи указом предписывалось взыскать с иммигрантов, поселенных не только в Куту, но и ряде других районов страны, все налоги и недоимки, образовавшиеся после истечения 3-летнего периода их льгот. Одновременно было провозглашено о начале по прошествии указанного срока призыва в армию иммигрантов соответ-ствующего возраста [BOA. İ.MVL 231/8005; BOA. A.MKT.MVL 50/99]. Несо-мненно, что такие решения диктовались прежде всего необходимостью укреп-ления подорванного финансового и военного потенциала государства в услови-ях обострения «восточного вопроса» накануне Крымской войны. Относящееся же к 1858 г. свидетельство о Куту известного русского учено-го Петра Чихачева дает основание для заключения о выработке к этому времени весьма своеобразной хозяйственной специализации села, состоявшей в выпол-нении им функций своего рода «депо и агентства» для промышлявших между Анатолией и Кавказом черкесских работорговцев и ориентированной на осман-ский элитный спрос «фабрики живого товара» [Tchihatcheff 1859: 74-75; Дзид-зария 1982: 266-267] . Несмотря на откровенно обличительный по отношению к Порте, равно как и к «мятежным кавказским подданным России» [Tchihatcheff 1859: 73] пафос автора и, возможно, сознательное акцентирование им внимания на данной теме, следует отметить, что отдельные османские источники середи-ны 1850-х гг. также упоминают о причастности проживающих в Амасье черке-сов к незаконной работорговле, в том числе к порабощению свободнорожден-ных людей [BOA. HR.MKT 161/41]. С середины 1840-х гг. несколько усилился приток небольших партий и от-дельных семей с Северо-Западного Кавказа в Трабзон, Самсун и реже Стамбул , что, по-видимому, было связано с нарастающим ожесточением русско-черкесского военного противостояния и обострением социальной борьбы внут-ри адыгского общества [Касумов, Касумов 1992: 99-104]. Посетивший в эти го-ды Трабзон немецкий путешественник и естествоиспытатель Мориц Вагнер опи-сывает город как «место встречи всех поддерживающих политические связи с Турцией черкесов и абхазов… и всех беженцев из России» [Wagner 1852: 156]. Основным регионом колонизации черкесских иммигрантов в этот период выступает Южное Мраморноморье. Летом 1845 г. в казу Михалич (ныне Кара-джабей) санджака Бурса были направлены приблизительно 60 семейств, до это-го временно размещавшихся в окрестностях Стамбула. Местом их поселения было избрано селение Улуабад на берегу одноименного озера, где имелись об-ширные неиспользуемые пахотные земли, принадлежавшие вакфу султана Ба-язида I (1389-1402). Эти земли были распределены между названными семей-ствами с условием «их благоустройства ими… и ежегодного внесения приемле-мой арендной платы» в счет доходов вакфа. В связи с этой колонизацией Порта, предвидя, очевидно, дальнейшее прибытие в страну кавказских и иных пересе-ленцев, впервые сочла необходимой выработку некой общей, но при этом чрез-мерно не обременительной для государственной казны схемы их хозяйственного обустройства, нацеленной на скорейшее превращение иммигрантов в произво-дительный элемент населения. Согласно утвержденному султаном по представ-лению Высшего совета по правовым решениям «временному порядку», сред-ства на строительство жилья и приобретение аграрного инвентаря должны были выделяться мухаджирам взаймы из провинциальных налоговых поступлений с обязательным предоставлением ими «кругового поручительства» и «надежной расписки» о возвращении полученных денег. В соответствии с этим принципом, поселяемой в Улуабаде общине было выдано 79 тыс. курушей, подлежавших выплате в рассрочку в течение следующих 4 лет. Безвозмездно в качестве «вы-сочайшего дара» было предоставлено семенное и продовольственное зерно (пшеница, ячмень и просо) и некоторые другие продукты питания и предметы первой необходимости. Срок освобождения от налогов также составил 4 года [BOA. İ.MVL 73/1394, 299/12169; Sarıbal 2018]. Поселение черкесов в Улуабаде весьма примечательно также тем, что оно было сопряжено с первым серьезным конфликтом между кавказскими имми-грантами и христианскими подданными Порты. Данное село и окружающий его район были компактно населены православными греками , которые с крайним беспокойством восприняли появление здесь мухаджиров-мусульман с чуждым им социокультурным профилем. Предположительно в конце 1846 г. ими была направлена в российское посольство в Стамбуле жалоба, в которой утвержда-лось, что переселенцы , находящиеся в беспрекословном подчинении у своего «именуемого ханом» лидера, жестоко притесняют коренных жителей при пол-ном попустительстве местной администрации. Особую обиду сельчан вызывал факт предоставления властями черкесам значительной денежной помощи, тогда как грекам, пострадавшим несколькими годами раньше от землетрясения, якобы было отказано в подобной поддержке. В заключение авторы обращения преду-преждали, что в случае непресечения правительством бесчинств черкесов и направления в село, согласно имеющим хождение слухам, еще 24 их семейств местным христианам не останется ничего другого, как искать себе новое место жительства. В ответ на ноту российского посла османские власти провели рас-следование изложенных в документе утверждений, придя к выводу об их бес-почвенности или, по крайней мере, сильной преувеличенности. Тем не менее, во избежание создания повода для дальнейшего иностранного вмешательства (ана-логичная петиция была направлена улуабадцами и английскому послу, также за-явившему протест Порте [MacFarlane 1850: 413]) было решено предупредить черкесов о недопустимости такого поведения, а в случае продолжения жалоб – перевести их в другое место [BOA. HR.MKT 17/19] Несколько иной, хотя в целом не противоречащий приведенной выше ин-формации официальных документов и отчасти дополняющий ее взгляд на чер-кесско-греческую коллизию в Улуабаде содержат свидетельства проведшего там несколько дней в ноябре 1847 г. британского историка и писателя Чарльза Макфарлейна. Опираясь в основном на сведения, почерпнутые из бесед со ста-ростой греческой части села, он сообщает, что данная община иммигрантов, «изгнанная с родины русскими или какими-то из их собственных кланов, нахо-дящимися в союзе с русскими», после прибытия в Улуабад вместо создания от-дельного села на прилегающих к озеру свободных невозделанных землях пред-почла силой занять сады, обработанные поля и даже жилища греков в самом се-ле. При этом попытки последних восстановить справедливость посредством апелляций к стамбульским властям и европейским дипломатам не принесли ре-зультата, поскольку, хотя Порта и направила окружной администрации распо-ряжение о необходимости возвращения владельцам их захваченной собственно-сти, оно было проигнорировано «пашой Бурсы», получившим от «вождя» чер-кесов взятку в виде молодой невольницы [MacFarlane 1850: 412-413]. По наблюдениям Макфарлейна, непримиримость сторон усугублялась тем обстоятельством, что обе были до фанатизма привержены каждая своей рели-гии, и в то время, как черкесы не упускали случая оскорбительно высказаться о вере своих соседей и пригрозить осквернить их недавно возведенный храм, гре-ки искренне полагали, что последний дал трещину и осадку из-за разгневанности его небесного покровителя – архангела Михаила – присутствием в селе «задири-стых иноверцев», уже успевших построить собственную небольшую деревян-ную мечеть [MacFarlane 1850: 410-411, 413]. На самого же путешественника и его спутников встреченные ими черкесы бросали «недружелюбные взгляды», а их дети награждали их кличками «гяур» и «москоф» (московит) [MacFarlane 1850: 415]. По сведениям британца, в селе насчитывалось 30 греческих и столько же черкесских семейств, причем часть последних проживала в захваченных домах коренных жителей, но большинство – в построенных ими самими маленьких глинобитных мазанках, «ничем не уступавших лачугам греков». В отличие от местного населения, колонисты не пренебрегали заготовкой на зиму сена и оде-вались «гораздо лучше и изящнее, чем османцы». Вместе с тем иммигранты уже успели приобрести на новой родине дурную славу не только искусных ското- и конокрадов, но и неисправимых торговцев «живым товаром», не брезгующих продажей состоятельным туркам собственных детей и похищением в тех же це-лях детей местных христиан [MacFarlane 1850: 414-416]. Впрочем, на деле ско-рее могла иметь место контролируемая традиционной феодальной верхушкой торговля членами зависимых сословий, стимулировавшаяся высоким рыночным спросом и несомненными материальными проблемами всех слоев переселенцев, не исключая и знать . Вероятно, именно с тяготами и лишениями первых лет иммиграции было связано и двукратное сокращение с 1845 по 1847 г. (при условии корректности вышеприведенных цифр) количества семейств в улуабад-ской общине. Показательно, что на нее также было распространено упомянутое постановление 1852 г. о непрощении просроченных мухаджирских долгов по налогам [BOA. A.MKT.MVL 50/99]. В конце 1852 г. в Улуабад прибыли еще 5 черкесских семейств в количе-стве 47 душ. Эти лица, иммигрировавшие предположительно в октябре, перво-начально разместились в издавна пользовавшемся популярностью среди севе-рокавказцев стамбульском квартале Топхане в домах, снятых на выданные им властями пособия в размере 5 кесе на человека. В направленном на имя султана одним из лидеров группы Ахмед-беем прошении констатировалось, что они «покинули свою страну Кабарду… из-за ее захвата Российским государством», и выражалась просьба оказать им, «как это принято в отношении дагестанских и черкесских мухаджиров», милость в виде предоставления постоянного жилья и назначения денежных жалований [BOA. İ.MVL 251/9218]. Такая формулировка связанных с дальнейшей жизнью на новой родине ожиданий, похоже, несколько озадачила османское руководство, усмотревшее в ней стремление иммигрантов к иждивенческому и к тому же городскому (предпочтительно столичному), но не сельскому образу поселения. В представленной султану Высшим советом по правовым решениям докладной записке отмечалось, что, хотя государству не составит труда «обеспечить едой и питьем» подателей заявления, это может по-служить основанием для требований «других таких же, которые, думается, от-ныне будут прибывать партиями». Поэтому вместо рассмотрения вопросов раз-мещения и обустройства каждой общины, семьи или индивида в отдельности было предложено ввести в действие «постоянный порядок» колонизации аграр-ных иммигрантов, предусматривающий их наделение «достаточным» количе-ством свободной казенной земли, выделение им из провинциальных средств займов на обзаведение домами и сельскохозяйственными орудиями и их осво-бождение от всех налогов на срок от 4 до 5 лет, чем должны были быть решены две важные государственные задачи – интеграция переселенцев в местный класс крестьян-производителей и хозяйственное освоение пустующих земель в Ана-толии [BOA. İ.MVL 251/9218; BOA. A.MKT.MVL 57/78]. Вслед за утверждением султанским рескриптом этих предложений указан-ные семейства были переправлены на лодках из Стамбула в санджак Бурса, где предпочли поселиться рядом со своими соотечественниками в Улуабаде. При-мечательно, что поданное перед поселением главой одного из семейств по име-ни Хаджи Ислам-эфенди прошение о назначении ему временного жалованья и разрешении на проживание в городе Бурса также было отклонено Портой, под-твердившей обязательность занятия всех членов группы «землепашеством или торговлей» [BOA. İ.MVL 299/12169]. Такое в целом нетипичное для османских властей игнорирование просьбы иммигранта духовного звания, каковым, по-видимому, являлось названное лицо, явно свидетельствовало о твердом стрем-лении к претворению в жизнь означенных целей официальной колонизационной политики. Вместе с тем ввиду обнаружившегося исчерпания в окрестностях села свободных государственных и вакфных земель вновь прибывшие семьи были по решению властей размещены на находящихся в собственности их предшествен-ников, но не обрабатываемых ими участках на условиях их испольной аренды. При этом 3 семействам из 5 не удалось по причине их бедности найти среди своих соплеменников поручителей для получения займа. На запрос провинци-альной администрации в Стамбул о возможности выделения им денег без со-блюдения этого требования Порта ответила отказом («во избежание составле-ния примера для будущих мухаджиров»), но рекомендовала в качестве выхода из положения поощрить местных жителей к поручительству за своих малоиму-щих новых соподданных, после чего всем иммигрантским семьям было выпла-чено по 3 тыс. курушей подъемных [BOA. İ.MVL 299/12169]. В изученных источниках не выявлено сведений о создании черкесскими иммигрантами других сколько-нибудь значимых колоний на османской терри-тории в рассматриваемый период, хотя в документах конца 1840-х – начала 1850-х гг. и встречаются единичные упоминания о прибытии в империю и посе-лении в различных регионах малых коллективов и отдельных семей и лиц . В период Крымской войны османскому командованию удалось привлечь в состав т.н. Батумской армии для восполнения дефицита кавалерии несколько сотен иррегуляров из Абхазии и Черкесии, участвовавших главным образом в операциях в Западном Закавказье [Allen, Muratoff 1953: 95-96; BOA. A.AMD 51/81; BOA. A.MKT.MHM 60/36], однако данных об уходе кого-либо из них вместе с турецкими войсками в Анатолию нет. Достоверно известно лишь об иммиграции в конце 1853 г. через Эрзурум 4 или 5 представителей черкесской знати с намерением «сражаться вместе с османскими войсками». Все они сразу по прибытии вступили в подданство Порты, а их семьям на время их пребыва-ния в Эрзуруме султанским указом были назначены ежемесячное жалованье в размере 425 курушей и поденное пособие в 12 окк хлеба [BOA. İ.DH 282/17705, 283/17755; BOA. İ.MVL 306/12615; BOA. A.MKT.NZD 109/35]. В послевоенные годы отмечен ряд обращений к властям лиц, обозначающих себя как «черкесские мухаджиры», с просьбами о предоставлении им пенсий или ма-териальной помощи за проявленное в ходе боевых действий отличие, но не вполне ясно, переселились ли они в Османскую империю в период войны или до нее [BOA. A.AMD 87/79, 88/15; BOA. A.MKT.MHM 215/45; BOA. A.MKT.NZD 202/91, 235/2, 284/101, 287/48; BOA. A.MKT.UM 261/22]. Уже по окончании войны, в конце 1856 г., иммигрировал некий майор русской службы Хасан-бей, зачисленный в османскую армию с сохранением ему того же звания [BOA. A.MKT.NZD 211/57]. В дальнейшем, вплоть до конца 1850-х гг., известные нам официальные документы не фиксируют фактов прибытия в страну выходцев с Северо-Западного и Центрального Кавказа. Подводя итог вышеизложенному, можно отметить, что уже на достаточно раннем этапе Кавказской войны, в начале-середине 1820-х гг., наметился и в дальнейшем усиливался поток миграции в Анатолию жителей Черкесии – пред-ставителей феодально-патриархальных и военно-политических элит, аграрных общин, духовенства и др. Независимо от обстоятельств переселения, мотивов и устремлений конкретных коллективов и индивидов очевидно, что владения сул-тана-халифа рассматривались ими как более безопасное место для проживания и отчасти сохранения привычного социально-экономического и культурного уклада по сравнению с подвергавшимся все большему давлению российской во-енно-государственной машины Кавказом. Будучи в значительной мере обуслов-лено историческими связями населения региона с османско-мусульманским ми-ром (особенно усилившимися с конца XVIII в. на фоне российской экспансии), это раннее мухаджирство в то же время стало предвестником и подготовило определенную почву для исхода черкесских переселенцев и беженцев на осман-скую территорию после окончательного покорения Россией Северо-Западного Кавказа в 1860-х гг. Ввиду далекого от благополучия финансового положения османского госу-дарства и отсутствия у него сколько-нибудь четкой программы и достаточного опыта переселенческой колонизации, прибывавшие в страну группы, несмотря на их немногочисленность, похоже, порой сталкивались с серьезными пробле-мами материального и гуманитарного свойства, хотя, вероятно, и не столь тя-желыми и продолжительными, как это имело место на последующих, массовых стадиях мухаджирства. При несомненном отсутствии у Порты в рассматривае-мый период цели привлечения в страну иммигрантов с Кавказа очевидно, что по мере их притока происходила выработка некоторых общих принципов и мето-дов их поселения в соответствии с демографическими, экономическими и поли-тическими интересами империи. В частности, уже на данном этапе проявились такие присущие османской колонизационной политике второй половины XIX в. подходы, как дробление крупных общин, использование новых подданных для хозяйственного освоения пустующих земель и коррекции этноконфессиональ-ного баланса в отдельных местностях, поддержка аграрных иммигрантов по-средством налоговых льгот и ограниченных выплат из провинциальных бюдже-тов и др. На основе имеющихся сведений о численности прибывших партий и с уче-том вероятного неотражения изученными источниками всех фактов иммиграции количество черкесских переселенцев указанного периода может быть очень приблизительно оценено в 3-4 тыс. чел. Несомненно, что какая-то их часть по-сле переселения отделилась по различным причинам от своих общин и прошла индивидуальный путь интеграции и ассимиляции в османское общество, не оставив о себе свидетельств в официальных документах. Большинство, однако, явно тяготело к общинному и до известной степени культурно-изолированному поселению, позволившему некоторым колониям (в Чифтелере, Улуабаде и др.), несмотря на их малочисленность и взаимную удаленность, сохранить свою эт-ническую идентичность вплоть до эпохи массового мухаджирства, а с его нача-лом – стать центрами притяжения для вновь иммигрирующих групп своих со-отечественников [Köksal 2009; Sarıbal 2018].

About the authors

Georgy V. Chochiev

V.I. Abaev North Ossetian Institute for Humanitarian and Social Studies of the Vladikavkaz Scientific Centre of RAS

Email: georg-choch@yandex.ru
ORCID iD: 0000-0001-8082-7806

References

Supplementary files