THE SEARCH AFTER HISTORICAL SYNTHESIS

Texto integral

Отечественная историческая наука пополнилась новым фундаментальным трудом, подготовленным сотрудниками Института гуманитарных исследований Кабардино-Балкарского научного центра Российской академии наук. Коллективное исследование посвящено выработке обобщенной интерпретации исторического опыта становления государственно-политического единства России и народов Северного Кавказа. Объективная потребность в таком издании очевидна, ибо историческая наука не стоит на месте, расширяется источниковедческая база, пересматриваются многие устоявшиеся точки зрения.

Проблемы, поднимаемые в исследовании, нашли отражение во многих научных трудах, как дореволюционной, так и советской и постсоветской исторической литературе. На первый взгляд складывается впечатление, что в целом данная тема достаточно изучена. Однако авторы рассматриваемого труда, проанализировав широкий круг источников и литературы, смогли проследить степень понимания процесса вхождения Кавказа в состав России исследователями разных эпох и предложить свою модель непростой инкорпорации.

Актуальность предпринятого исследования обусловлена значительным интересом к региону, в котором остро протекают социально-политические процессы в условиях перехода от советской к современной государственности России. Кроме того, работа актуальна в связи с тем, что на социокультурной почве Северного Кавказа укореняются негативные явления – этнические конфликты и сепаратизм, религиозный фундаментализм и экстремизм, терроризм, что представляет угрозу для безопасности российского общества и государства.

Основной целью коллективного труда является приближение к историческому синтезу в понимании сложного взаимодействия геополитических, социально-политических и социо-культурных факторов, обусловивших содержание и формы их политического сближения и последующей инкорпорации региона в состав Российской империи на протяжении XVI–XIX вв. До настоящего времени одним из интеллектуальных препятствий на пути к этой цели исследователи считают неспособность рассматривать, как в равной степени существенные, военное и невоенное измерения этого процесса. В предлагаемой книге Кавказская война интерпретируется в качестве военно-политической составляющей процесса инкорпорации Северного Кавказа в территориальную и политическую структуру Российской империи. Хронологические и политические рамки войны ограничены начальным и конечным пунктами процесса необратимых изменений политического и административного статуса территорий, обществ и народов региона, обусловленных вооруженным противоборством между Российской империей и местными этно-политическими образованиями. Военная «оболочка» процесса в значительной степени была обусловлена культурно-цивилизационной дистанцией между сторонами конфликта. В то же время он повлек глубокую перестройку этно-демографической и этно-социальной композиции, административной и судебной системы, культурно-идеологической сферы жизни региона, тем самым приближая имперское государство и народы Северного Кавказа к лучшему пониманию друг друга.

Структура рецензируемой работы представляется четкой и хорошо аргументированной. В ней две части, в каждой из которых рассматривается процесс включения региона в состав России в соответствии с предлагаемой авторами хронологией.

Первая часть книги «Российское государство и Северный Кавказ в XVI–XVIII вв.: от асимметричного партнерства к российскому доминированию в макрорегионе» написана д.и.н., К.Ф. Дзамиховым и д.и.н., Е.Г. Муратовой. В соответствии с общим замыслом коллективного труда в эту часть включены вопросы историографии проблемы, освещение этносоциальной и этнополитической структуры Северного Кавказа, этапов политического сближения и партнерства российского государства и народов Северного Кавказа. XVIII в.  как переходный период от взаимодействия к имперскому «монологу», выделен отдельно.

Исследователи справедливо отмечают, что историография взаимоотношений народов Северного Кавказа и России на протяжении всего периода ее существования в целом оставалась политизированной, и на каждом этапе на нее во многом влияли актуальные с точки зрения государства идеологические установки, а не исследовательские подходы, выработанные профессиональной исторической наукой.

Анализируя значительный пласт исследовательской литературы, авторы приходят к выводу, что реальная практика русско-северокавказских отношений больше соответствует понятию союзничества, которое фиксировалось в характерных для той эпохи формах (и формулах) феодального подданства, («договор» о «подданстве», «покровительстве», «учинении в холопстве», «о службе и обороне»).

Исследователи подробно описывают кавказские народы – расселение, количество, особенности хозяйственного развития, и в масштабах всего региона четко выделяют два крупных пространственно-географических компонента: равнинный и горный (включая его предгорную, горную и высокогорную части). Ученые солидарны с Л.И. Лавровым и Ю.Ю. Карповым, что организация власти и общества в географически сложном регионе, имела традиционно «вертикальный» характер. «Чем ниже жил народ или общество, тем сильнее было его влияние на соседей». На наш взгляд с таким утверждением сложно согласиться, к примеру, на Северо-Восточном Кавказе такие политические единицы горного Дагестана, как Гази-Кумухское шамхальство, Хунзахское нуцальство, Кайтагское уцмийство распространяли свое влияние за пределы горной зоны.

Уделено внимание и вопросам исламизации горских обществ Кавказа. Авторы отмечают, что в целом, «степень исламизации в регионе до конца XVIII в. была не столь значительной. Если, например, в Дагестане ислам укоренился давно (с VII–VIII в.) и глубоко, а арабский язык служил здесь литературным языком, то у других народов сохранялся исламско-языческий синкретизм. Мусульманская религия заняла более прочные позиции у кабардинцев и вайнахов только к концу XVIII в., у западных черкесов, балкарцев и карачаевцев – в первой трети XIX в.» Соглашаясь с авторами об упрочнении позиций ислама у кабардинцев, вайнахов, западных черкесов, балкарцев и карачаевцев  в XVIII-XIX вв., трудно согласиться с тем, что в Дагестане «ислам укоренился (с VII-VIII вв.) и глубоко». Процесс распространения ислама в Дагестане занял порядка 900 лет.

Сложно согласиться с авторами (стр. 70), что к 1550-1560-м гг. относятся первые контакты Москвы с тарковским шамхалом, ибо центром шамхальства в рассматриваемое время являлся Гази-Кумух, в последнем находятся могилы шамхалов, датируемые вплоть до 40-х годов XVII в., а Тарки являлись второй резиденцией.

  В главе по праву значительное внимание уделено Терскому городу и выстраиванию диалога между кабардинскими князьями и российским государством, где первые – князья Черкасские, служившие в Терки, на протяжении длительного времени являлись посредниками в сношениях российского правительства с «владельцами» и народами Северного Кавказа. Они находили постоянную поддержку у другой группы кабардинских князей, которая выехала в Россию и стала известна здесь как княжеский род Черкасских, который влился в состав московской феодальной знати и занял высокое положение в системе государственной и военной администрации.

Оценивая состояние международного положения и интереса мировых держав к региону, авторы совершенно справедливо замечают, что в рассматриваемое время главное содержание политики Российского государства по отношению к северокавказским народам состояло в том, чтобы удержать их в сфере своего влияния и не допустить их союза с Османской Турцией, Ираном и Крымским ханством.

Останавливаясь на значимости шертных договоренностей, исследователи подчеркивают, что не следует абсолютизировать и осовременивать значение шертных договоренностей ХVI или ХVII в., принимать их за неукоснительные обязательства для всех сторон (северокавказских, ногайских, калмыцких владетелей и Москвы) по аналогии с международными пактами новейшего времени. На основе документальных источников русско-северокавказских отношений можно заключить, что шерть действовала, во-первых, официально – пока были живы или находились у власти заключившие ее правители; во-вторых, фактически – пока сохранялась политическая обстановка, вызвавшая ее заключение.

Нельзя не согласиться с авторами, что изначально имело место неодинаковое прочтение договорных обязательств горцами и царской властью. Шертные грамоты (присяги), оформлявшие подчинение горских народов царю, понимались Москвой как «вечное подчинение», не допускавшее никакого отхода или отделения, которые в последнем случае трактовались как «измена». Со своей стороны, северокавказские «партнеры» Москвы рассматривали свои отношения с Россией как союзнические, что охотно закреплялось в шертных договорах и присягах, предполагавших взаимные обязательства. В их глазах было естественным право на смену коалиций и союзников.

Таким образом, данная глава, несомненно, вызовет интерес у исследователей, а также у широкого круга интересующихся историей российско-кавказских взаимоотношений на начальном этапе.

В завершающей главе первой части центральное место занимает вопрос об активизации политики России в южном направлении в XVIII в., где значительное внимание уделено времени Петра I и Екатерины II. Справедлив в этой связи вывод авторов, что после успешного завершения Северной войны и укрепления ее территориального и военно-экономического потенциала она напрямую включается в передел сфер влияния в кавказском регионе. Для набирающей мощь России становится реальной цель установления полного военно-политического контроля над Северным Кавказом. Уже с 1735 г. начинается строительство военных крепостей, которые к концу века составили сплошную линию русских военных укреплений от Каспийского до Азовского моря. Она заселяется казаками, и, таким образом, возникает русский «фронтир» – подвижная граница и контактная зона обществ и культур России и Северного Кавказа.

Вторая часть книги «Российская империя и Северный Кавказ в 1801–1864 гг.: инкорпорация макрорегиона в государственное тело империи», сохраняя и продолжая общую направленность, в большей мере ориентирована на исследование вопросов, связанных с кризисом российско-кавказских отношений в XIX в.

Первые две главы – «Кавказская война как предмет научного и общественного осмысления» и «Военно-политическая фаза процесса инкорпорации Северного Кавказа в состав империи» написаны к.и.н., А.Х. Боровым.

Рассматривая историографическую ситуацию Кавказской войны, исследователь справедливо замечает, что  «разнообразие подходов и конфликт интерпретаций, наблюдаемые в современной российской историографии, являются в определенной мере беспрецедентными. В основе современных дискуссий лежат не источниковедческие проблемы, не трудности решения частных вопросов реконструкции фактов и событий Кавказской войны, а различные подходы к ее общей интерпретации, т.е. конструирования «Кавказской войны» как исторического явления» (с.102).

Анализируя работы рубежа 1980-1990 гг., автор приходит к выводу, что инициатива в определении общественной и научной актуальности тех или иных сюжетов Кавказской войны перешла к местным интеллектуальным кругам, которые тесно увязывали постановку научных проблем с национальным вопросом, восстановлением исторической памяти, возрождением национально-культурных традиций. В этом контексте идеологема «добровольного вхождения» народов Северного Кавказа в состав России стала выглядеть как проповедь их добровольного отказа от своей исторической субъектности и была замещена идеологемой завоевания, сопротивления. С другой стороны, легитимация современной государственности России строилась не только на либерально-демократических принципах, но и на восстановлении прямой преемственности с исторической российской государственностью, включая ее имперский период, что возрождало к жизни элементы «имперского» видения проблем российско-кавказского исторического процесса. Эти два обстоятельства и привели к тому, что дискуссионными стали практически все основные аспекты проблемы. А стремление участников дискуссии утвердить свою однозначную трактовку природы войны в целом неизбежно возвращало их к «простым» ее интерпретациям.

В завершение историографического обзора, анализа внутренних противоречий между различными подходами автор указывает на  задачи, стоящие перед исследователями XXI в., которые надо решить на пути к познавательному синтезу.

Заслуживают внимания и выводы исследователя о сложности проблемы в осмыслении Кавказской войны, где акцентируется внимание на континуитете геополитических факторов, культурно-цивилизационных особенностях военного конфликта, влияния горского социального уклада на характер войны. Однако согласиться с мнением об отсутствии в рассматриваемое время у народов Северного Кавказа государственных институтов (за исключением приморского Дагестана) (с.114) сложно.

В исследовании затронут и один из сложных вопросов Кавказской войны – проблема масштабов и ее целостности, где автор выделяет основные предположения, точки зрения и исследователей, отстаивающих свои взгляды.

В данной части труда значительное внимание уделено проблемам и перспективам общей интерпретации Кавказской войны в современной культурно-исторической ситуации. Характеризуя современную исследовательскую литературу, ученый заключает, что «присутствие в современной литературе противоположных интерпретаций Кавказской войны часто воспринимается как проявление тупиковости историографической ситуации. Но проблема не просто в наличии дискуссионных позиций, а в том, что каждая из них претендует на то, что только она исходит из надежно установленных фактов, соответствует исторической реальности, объективна. По сути, здесь неявно предполагается, что познавательные проблемы в изучении войны уже решены, недостает только научной и гражданской добросовестности у оппонентов. Отсюда – двуединая природа текущей историографической ситуации.

Автор, размышляя над историографическими концепциями Кавказской войны приходит к выводу, что целостное осмысление Кавказской войны есть комплексная историко-политологическая проблема. Ее решение будет выглядеть как совокупность выводов, построенных на политологическом анализе и обобщении исторических фактов, относящихся к каждому отдельному аспекту этого сложного и своеобразного явления и к формам его актуализации в современном научно-общественном дискурсе.

Во второй главе данной части, посвященной  военно-политическому противостоянию и процессу вхождения народов Северного Кавказа в состав России, основное внимание обращено на вопросы о границах войны в объективном и субъективном представлении, об этапах эволюции военно-политического измерения российско-северокавказских отношений, о поисках понимания сторон как составной части военной политики.

Для  лучшего понимания всего процесса, связанного с войной, А.Х. Боров, прежде чем начать освещение основных вопросов, акцентирует внимание на проблеме осмысления сложности и своеобразия Кавказской войны с теоретической точки зрения, которая предполагает соотнесение конкретных событий с общими понятиями, раскрывающими природу войны как явления. Таким образом, автор предлагает трактовать Кавказскую войну как «период в истории отношений России и народов Северного Кавказа, который характеризуется поэтапными необратимыми изменениями политико-административного статуса территорий, обществ, народов Северного Кавказа, ведущими к установлению прямого административного контроля над ними со стороны Российской империи при решающей роли военной силы в достижении и закреплении соответствующих территориально-политических изменений в регионе».

Ученый подробно излагает особенности датировки начала Кавказской войны, где сложно не согласиться с его мнением, что понятие Кавказская война складывалось «естественно-исторически» в восприятиях ее современников, и постфактум, вместе с осознанием взаимосвязи, смысла и значения множества разнообразных событий, имевших место на протяжении ряда десятилетий. Когда речь идет о такого рода войне, то задача установления ее хронологических рамок оказывается функцией историографии. Начало Кавказской войны в исторической науке выступает не как событие (исторический факт), а как оценка значения тех или иных событий (историческая интерпретация) (с.132).

Исследователь предлагает рассматривать военно-политические взаимоотношения России с народами Северного Кавказа в следующей эволюции: предыстория войны (1560-1762 гг.); завязка войны (1763-1801 гг.); «малая война» без стратегического плана (1802-1816 гг.); ермоловский этап Кавказской войны (1817-1827/9 гг.); кульминация Кавказской войны (1830-1845 гг.); коренной перелом (1845-1856 гг.); завершающий этап Кавказской войны (1856-1864 гг.)

Соглашаясь с исследователем, что рамки Кавказской войны выходят за 1817-1864 гг. и что основание Моздока – это, безусловно, веха в истории взаимоотношений России с Кабардой и с народами Кавказа, заметим, что противостояние уходит своими корнями в XVI в.

Исследователь в своей периодизации Кавказской войны предлагает этот этап, а именно 1560-1762 гг., озаглавить как «Предыстория войны» и ставит вопросы, ответы на которые подразумевают причисление данного период к войне или нет. Так, по А.Х. Борову, события этого периода нельзя включать в содержание понятия Кавказская война, ибо не возможен положительный ответ на следующие вопросы: Являлись ли участниками всех этих событий одни и те же политические субъекты – стороны конфликта? Присутствует ли в них общее политическое содержание, имеющее самостоятельный характер, ведущее к необратимым изменениям политико-административного статуса Северного Кавказа в целом при решающей роли военной силы в достижении и закреплении соответствующих территориально-политических изменений в регионе? Имеет ли место взаимосвязь и поэтапность развития событий, в которой результаты предшествующего военно-политического эпизода (события или группы событий) становятся основанием последующего эпизода? (с. 135)

На наш взгляд, мнение исследователя спорно, т.к. поход в Дагестан Черемисинова в 1560 г., отправка в 1567 г. по просьбе кабардинского князя  Темрюка Иваном IV  князя А.С. Бабичева для строительства крепости на р. Терек, поход А.И. Хворостинина 1593-1594 г., поход И.М. Бутурлина и О.С. Плещеева 1604-1605 гг. - это события одной цепи, направленные против Гази-Кумухского Шамхальства и способствовавшие ослаблению его влияния в регионе, а позже и распаду. Можно предположить, что продвижение на Кавказ не продолжилось в связи вступлением в новую фазу событий Смутного времени и продолжительного восстановления страны, к тому же и ориентиры российского государства во внешней политике были смещены.     

И если перечисленные выше конфликты не являются составляющей Кавказской войны, то ее необходимо выделить в отдельную, в противном случае подтягивать события эпохи второй половины XVI начала XVII в. проблематично.

Заслуживает внимания поднимаемый ученым вопрос о «поисках понимания как составной части военной политики», где исследователь прослеживает инкорпорацию Северного Кавказа в состав Российской империи, в том числе и в невоенном аспекте.

Проблеме переформатирования этно-демографической и этно-социальной композиции макрорегиона посвящена часть коллективной монографии, подготовленной исследователем  Н.В. Варивода. На анализе статистических данных и исследовательской литературы автор констатирует, что демографические процессы, обусловленные государственной политикой, стихийными миграционными процессами и военными действиям привели к глубокому переформатированию этнодемографической структуры Северного Кавказа. Самый высокий прирост отмечался в Ставропольской губернии, затем шли районы, впоследствии вошедшие в Кубанскую, Терскую и Дагестанскую области. Основную долю прироста населения Ставрополья и Кубани давала миграция (до 80%). В сочетании с высоким естественным приростом она обеспечивала темпы роста населения региона, превышавшие рост населения в целом по стране.

Представляет интерес проблема, поднимаемая в работе д.и.н., А.Х. Абазовым – это поиск форм имперского контроля и управления Россией территориями и народами Северного Кавказа и характеристика механизмов формирования органов власти в конце XVIII – первой половине XIX в. как важнейший аспект изучения истории развития российской государственности в регионе.

Исследователь констатирует, что несмотря на повышенный интерес ученых к истории административно-судебных преобразований на Северном Кавказе в конце XVIII – первой половине XIX в., данная проблема остается недостаточно изученной. Для ее исследования ученый предлагает выделить несколько этапов:

– 1785–1822 гг. – включение региона в административно-территориальную систему империи и внедрение первоначальных форм судебно-административного контроля.

– 1822–1858 гг. – преобразование Кавказской губернии в Кавказскую область в 1822 г. и внедрение территориальных и институциональных структур взаимодействия имперского государства с народами Северного Кавказа.

– 1858–1864 гг. – установление «военно-народной» системы как формы перехода от чрезвычайных к «нормальным» практикам инкорпорации культурно-сложного макрорегиона в российское государственное пространство.

Рассмотрение каждого из выделенных периодов позволило исследователю проследить складывание системы административных и судебных учреждений в регионе, являвшейся сложным и длительным процессом, в основе которого лежал поиск оптимальных моделей функционирования властных структур в условиях перманентных административно-территориальных преобразований.

Вопросам культурно-идеологических сдвигов в горских обществах и путям легитимации имперской власти посвящена глава пятая второй части труда, подготовленная к.и.н., Д.Н. Прасоловым.

Сложно не согласиться с тезисом исследователя, что культурно-идеологические процессы в горских обществах рассматриваемого периода были прямо обусловлены событиями военно-колонизационных мероприятий Российской империи на Северном Кавказе.

Всесторонне рассмотрев проблему, автор закономерно приходит к выводу, что результаты культурно-идеологических процессов в горских обществах в XVIII – первой половине XIX в. определялись сложностью и противоречивостью содержания российско-северокавказской интеграции, в значительной степени обусловленной экстремальными условиями Кавказской войны. Сопротивление горских народов так же, как и выбор интеграционных стратегий в значительной мере определялись этнокультурной и религиозной идентичностью горских сообществ. Этноконфессиональная карта Северного Кавказа складывалась из ареалов распространения ислама, христианства, отличавшихся внутриконфессиональной неоднородностью, а также тесно переплетенных с ними языческих традиций, в большей или меньшей степени практиковавшихся в религиозной жизни местного населения.

Подводя итоги, можно сказать, что авторы рецензируемого исследования поставили перед собою непростую задачу – раскрыть чрезвычайно сложный и многоаспектный процесс вхождения Северного Кавказа в состав Российской империи. В этой связи представляет интерес предложенная ими и вводимая в научный оборот понятийная цепочка – «присоединение–инкорпорация–легитимация–интеграция–синтез». Она отражает не столько этапы, сколько аспекты, различные «фазовые состояния» российско-северокавказских отношений, в различной степени присутствующие на каждом этапе развития этих отношений.

Рассматривая проблему в аспекте, предложенном авторами исследования, можно убедиться в том, что «присоединение» или «вхождение» народов Северного Кавказа в состав Российского государства – это не просто политическое событие или процесс. В нем изначально присутствует культурно-цивилизационное измерение, поскольку стороны взаимодействуют не в качестве политических единиц, «монад», но в качестве сложных социокультурных субъектов.

Исследование написано на материалах отечественных архивов, с использованием последних достижений отечественной и зарубежной историографии. Характерным является то, что в труде более глубоко изучены вопросы рассматриваемого процесса на территории Центрального Кавказа в сравнении с Северо-Западным и Северо-Восточным Кавказом

Несомненно, книга будет интересна для кавказоведов, преподавателей и студентов высших учебных заведений, а также для широкого круга читателей интересующихся историей Северного Кавказа.

Sobre autores

A. KURBANOV

Autor responsável pela correspondência
Email: ahmed2005@mail.ru

Bibliografia

Arquivos suplementares