A verse about the dispute between hops and tobacco

Full Text

В Древлехранилище им. В. И. Малышева в Пушкинском Доме находится небольшая, но достаточно интересная коллекция А. Н. Власова, состоящая из 10 рукописей XIX–XX вв. (опись 60). Рукописи поступили в Древлехранилище в два этапа: № 1–6 — в 2007 г., № 7–10 — в 2010 г. Приобретения 2010 г. были сделаны А. Н. Власовым во время его экспедиции в Мурашинский район Кировской области [Бильдюг, Галашева, Кужлев, с. 387, 437–439]; места обнаружения рукописей № 1–6, к сожалению, не известны, по каким-то причинам они не были зафиксированы документально при передаче материалов на хранение. Вероятнее всего, эти рукописи были найдены в ходе фольклорных экспедиций А. Н. Власова уже в петербургский период его жизни, но география этих поездок очень широка: Сольвычегодск, Великий Устюг, Каргополь, Лальск, Вельск, Верховажье, Шенкурск, Кировская область, Архангельск, Яренск и т. д.

Рукописи имеют преимущественно старообрядческое происхождение, содержат сочинения федосеевцев (№ 1), странников (№ 8), старообрядческую азбуку (№ 2), молитвы против бесов (№ 7), произведения богослужебной традиции (канон на исход души — № 3; канон Федоровской иконе Богоматери — № 9; канон Паисию Великому — № 10) и др.

Настоящая статья посвящена одному тексту из коллекции А. Н. Власова — стихотворному сочинению, имеющему в рукописи заглавие «О Хмелѣ и Табакѣ, глава 32». Произведение входит в состав рукописи № 4, т. е. относится к той части коллекции, происхождение которой неизвестно. Рукопись форматом в 8-ю долю листа, без переплета, всего 8 листов, исписанных крупным полууставом рубежа XIX–XX вв., на бумаге имеется штемпель, но идентификации он не поддается. Кроме интересующего нас текста, в состав рукописи входит «Стих о пустыникѣ» (нач.: «Братия, вонмите, всѣ друзья мои, внятно приклоните ушеса свои…»)¹. Не исключено, что рукопись представляет собой фрагмент сборника, основная часть которого утрачена или находится в другом месте.

Стих о споре Хмеля и Табака (далее — «Стих…») — позднее (вероятно, XIX в.) сатирическое произведение, в котором разрабатывается излюбленная в древнерусской и старообрядческой литературе тема пагубности пьянства и употребления табака². Написанное сказовым стихом, сочинение построено в форме диалога персонифицированных Хмеля и Табака, обвиняющих друг друга в богопротивных делах и наносимом человеку вреде.

Кроме рукописи из коллекции А. Н. Власова (далее: Вл.-4), нам известно еще несколько списков этого произведения:

1) ИРЛИ. Собр. ИМЛИ. № 42. 10 л. 2-я пол. XIX в., полуустав, 8^о, отдельный список стиха (л. 9 частично утрачен). Заглавие: «Хмель говорит о себе похвално. Глава 32» (заглавие, кроме слов «Глава 32», приписано, вероятно, позднее); далее — Инст.-42;

2) БАН. 16.4.29 (собр. журнала «Русская старина», № 26). Л. 9 об.–14 об. 2-я пол. XIX в., полуустав, 8^о. Заглавие: «О Хмѣле и Табаке». Кроме «Стиха…», рукопись включает стихотворную сатиру «Газета из ада» (о памятнике см.: [Алпатов]). К рукописи приложено письмо фольклориста И. М. Софийского (см. о нем: [Иванова]) в редакцию журнала «Русская старина», в котором он сообщал, что нашел рукопись в 1882 г. в городе Перовске в Туркестане среди уральских казаков-старообрядцев, сосланных сюда с земли Уральского казачьего войска. «Воззрения уральцев, — писал И. М. Софийский, — здесь довольно ярко проглядывают» (см. описание рукописи: [Описание рукописного отделения, с. 447]); далее — Акад.-29;

3) ГПНТБ СО РАН. Кемеровское территориальное собр. O.IX.18. Л. 60–66 об. Конец XIX в., полуустав, 8^о. Заглавие: «Стих Хмель <с> Табаком». Сборник представляет собой собрание духовных стихов («Стихарник»), включающий 29 текстов. Предположительно происходит из общины гурьевских старообрядцев-филипповцев (Новокузнецк) (см. описание рукописи и публикацию «Стиха…»: [Казанцева, с. 237–241 («Стих…»), 300 (комментарий), 351–353 (описание рукописи)]); далее — Сиб.-18;

4) ИРЛИ. Кол. Плотникова. № 16. 2-я пол. XIX в., два отдельных листа, полуустав, 2^о. Начало «Стиха…»: «Слушай разговоръ проклятаго пиянства и мрачнаго и сквернаго табака проклятаго». Кроме «Стиха…», рукопись содержит вопросы и ответы типа Беседы трех святителей, краткую повесть о семи дочерях дьявола, выписку из «книги Пандок» о траве табаке (только самое начало); далее: Пл.-16.

Списки Вл.-4, Инст.-42, Акад.-29 близки друг другу; о родстве Вл.-4 и Инст.-42 свидетельствует и общая для них ссылка в заглавии на «главу 32», указывающая, вероятно, на порядковый номер текста в каком-то сборнике. Список Сиб.-18 представляет собой тот же вариант текста, но имеет ряд особенностей. Список Пл.-16 содержит другую редакцию «Стиха…», хотя и связанную генетически с текстом вышеперечисленных списков. Археографический поиск позволил бы, несомненно, обнаружить и другие списки памятника, но даже на таком ограниченном материале можно утверждать, что «Стих…» был известен на разных территориях (Русский Север, Урал, Сибирь), а его текст отличается вариативностью.

Самостоятельным произведением на ту же тему является стихотворная повесть о споре Хмеля, Табака, Чая и Кофе («Смѣху или плачю достойная составленная повѣсть сия. История из разговоровъ о четырехъ братцахъ, а именно о Хмелю, о Табакѣ, о Чаю и о Кофею, какъ они другъ друга зазирали и свои гадкия и подскудныя дѣла выражавши открывали. Мудрый, слышавши, поплачетъ, а глуповатый поусмѣхается»), сохранившаяся в рукописи начала XX в. ИРЛИ. Кол. Каликина. № 26. Л. 1–6. Текст переписан полууставным почерком известного старообрядческого книжника филипповца Симеона Гаврилова (см. о нем: [Савельев; Щипин]). Нет сомнений в том, что «Стих…» является одним из источников этой повести. Данное произведение достойно отдельного исследования и публикации, поэтому в настоящей статье оно представлено совсем кратко.

«Стих…» возник на пересечении устной и книжной традиций, позаимствовав мотивы и отдельные фразы из древнерусских повестей, апокрифов, фольклорных легенд, песен и афоризмов. «Низкая», даже нецензурная лексика соседствует здесь с библейскими сюжетами, что создает особый эффект глума.

Текст открывается речами Хмеля, который «говорит о себе похвално» (Инст.-42). Такое начало вызывает отчетливые ассоциации с теми рукописными и фольклорными произведениями, которые построены как монолог Хмеля: Слово о Хмеле (известно с XV в.), Повесть о Хмеле (2-я пол. XVII в.), народная песня «Хмелюшка по выходам гуляет» [Повесть о Горе-Злочастии, с. 78–83, 85]. На одной из лубочных картинок («Аз есмь Хмель высокая голова…») Хмель изображен как змей, обвивающийся вокруг древа и соблазняющий мужчину и женщину в модных нарядах (Адама и Еву новых времен) [Ровинский, с. 195–196]. Во всех этих произведениях Хмель выступает как «самохвал», утверждающий, что он «силен боле всех плод земных» (Слово о Хмеле, Повесть о Хмеле, лубочная картинка), его руки «обдержат всю землю» (лубочная картинка) и нет никого его «лучше» и «веселее» («Хмелюшка по выходам гуляет»), в «Стихе…» же Хмель заявляет о своем превосходстве, используя обсценную поговорку: «Вамъ, братцы, со мнои водится, какъ в крапиву сра<т>ь садится» (Вл.-4).

Хвалится Хмель в «Стихе…» и тем, что его «Богъ сотворилъ и надвое разделилъ: умнымъ на веселие, а безумным на погибель» (Вл.-4). Эта мысль о двойственности вина отчетливо выражена уже в древнейших древнерусских поучениях против пьянства: «…от Бога питие бо умнымъ на веселие есть, а несмысленным, иже ся часто упивают, во пиянство» [Калиновская, с. 59]. Допустимость умеренного «пития», основанная на том, что вино «произращено» Богом и «веселит сердце человека» (ср.: Пс. 103: 14–15), подкреплена в «Стихе…» перечнем 12 чаш (или чарок). С каждой выпитой чашей человек все больше погружается в мир «антинормы», предается дьяволу, но все же первая чаша, а иногда даже вторая и третья не противопоказаны праведной жизни: «Первую мою чашу пить — здоровому быть, вторую пить — веселому быть, третию пить — ум утвердить» (Сиб.-18). Ср. в «Смѣху или плачю достойной составленной повѣсти»: «Когда сидишъ въ пиру, первую чашу выпьешъ — в сладость, вторую — во здравие, третию — в безумие, четвертую — в бѣсование». Перечень чаш и другие изречения, связанные с Хмелем, находят многочисленные параллели в фольклоре, среди пословиц и афоризмов.

Табак пытается развенчать своего оппонента, сбить его спесь и обращается с этой целью к библейским временам: «Ахъ ты, самохвалъ, бѣсова голова! Ветъ тебя самъ бѣсъ из Аравитскихъ горъ принесъ, тамъ ли ты жилъ, то ты и Ноя прельстилъ и ковчегъ разорилъ» (Акад.-29); «Ты хотел Н<о>я потоп<ить> и ковчег разорить» (Сиб.-18); «Братъ мой бѣсъ с Аравитскихъ горъ тебя принесъ. Ты вѣдь дѣдушку моему сатанѣ внукъ. Ты тамъ былъ да Ноеву жену потопилъ и ковчегъ разорилъ» (Пл.-16).

Источником этого сюжета является апокрифическое сказание о Ноевом ковчеге, известное в древнерусской книжности по крайней мере с XV в. по сборнику монаха Кирилло-Белозерского монастыря Ефросина, где оно входит в состав особой компилятивной Палеи. Господь послал к Ною Архангела Михаила, чтобы он повелел ему построить ковчег. Когда Ной ушел исполнять Божию волю на некую гору, дьявол приступил к жене Ноя и начал наущать ее, чтобы она выведала у мужа его дела. В помощь ей он указал на вьющийся вокруг дерева хмель: «…вземши травы тоя цвѣтъ, укваси мукою и напои его, и исповѣсть ти все» [Каган-Тарковская, с. 106]. Опьяневший Ной рассказал жене о Божием повелении, а та передала рассказ дьяволу, который нашел ковчег и разбил его «яко прах». Во второй ковчег, построенный через 30 лет, дьявол проник опять с помощью жены Ноя, обернулся мышью и начал грызть дно ковчега, чтобы его затопила вода. Но по молитве Ноя из ноздрей «лютого зверя» выскочили кот и кошка и удавили мышь. Так люди и звери были спасены во время всемирного потопа.

В рассказе Ефросина не уточняется, на какой горе Ной строил ковчег, но в других древнерусских вариантах сюжета местом действия названы, как и в «Стихе…», Аравитские горы [Каган-Тарковская, с. 109]. Апокрифический рассказ о Ноевом ковчеге проник в устную традицию, причем в «народной Библии» встречается и мотив гибели нечестивой жены Ноя: «…яго жонку Бог утопил, як недостойна» [Белова, с. 257]. В процитированном рассказе хмель не упоминается, но сама трактовка жены Ноя как «недостойной» восходит к представленному выше сюжету о дьяволе, использующему хмель для разрушения ковчега.

Изложение в «Стихе…» еще одного библейского сюжета, который также используется Табаком в его обличениях Хмеля, в целом соответствует каноническому тексту Священного Писания (Быт. 19: 30–38):

<Табак>: «Лотъ праведный ис Содома и Гомора с женою шелъ, и в тебѣ правды не нашелъ, и з двуми дочерми блудъ сотворилъ. Да евто всѣми и слышно, что от тебя такое беззаконие вышло». <Хмель>: «В то время хоть праведный былъ одинъ онъ, человѣческий родъ разводилъ, за то его Богъ во грехах простилъ» (Вл.-4).

Но и Хмель не уступает Табаку в познаниях, и ему есть в чем обвинить своего противника: «В литовскомъ граде была у царя дочь, соблудила со псомъ в стадѣ, а сама стыда ради удавилась, и зарыта на суходолѣ. Тутъ ты выросъ ис капси³, а братья тебѣ псы, она кобелю бледь, тебѣ, Табаку, родима мать» (Вл.-4); «В лит<…> городе было име<…>, со псом соблудила, четырех пещанков родила, и склала их в подол, и унесла в суходол. Там со стыда удавилася, зарыта была в землю. Оттуда ты, пес, вырос, оттуда тебя черт вынес» (Сиб.-18); «Табак-трава ис поганыхъ мѣстъ вышла, от жены беззаконныя именем Елизавели. Она в блудѣ и пиянстве многи лѣта проживала, в блудных скверныхъ дѣлахъ жизнь свою скончала» (Пл.-16).

Откуда у Хмеля эти сведения? О происхождении табака повествуется в двух рукописных произведениях XVII–XVIII вв. — в широко распространенном в рукописях «Сказании от книги глаголемыя Пандок» и в Повести «из лѣтописца греческаго о томъ, от чего проклятая табака возникла», которая известна сегодня всего в четырех списках⁴. В основе обоих произведений лежат мифологические представления «о произрастании различных трав и деревьев на могилах сообразно свойствам покойников» [Волкова, Понырко, с. 44]. Но при всем сходстве сюжетов история происхождения табака представлена в этих произведениях по-разному.

В «Сказании от книги глаголемыя Пандок» действие происходит во времена раннего христианства, в «эллинской земле», которой управляет царь Анепсий. В самом начале «Сказания…» приводится цитата из Апокалипсиса о нечестивой жене Иезавели — пророчице, учившей людей любодействовать и есть идоложертвенное; ей дано было время покаяться, но она не покаялась (Откр. 2: 20–23). Дочь Иезавели, плод любодеяния, стала блудницей, и ее поглотила земля на 30 «локтей» в глубину. Из чрева блудницы «любодейчивый» демон почерпнул «чашу мерзости полну», которую разлил над ее трупом. Из этой «мерзости» на могиле блудницы и вырос табак, распространившийся в дальнейшем в «эллинской земле» [Легенда о происхождении табака].

Местом действия в повести «из лѣтописца греческаго» является литовский град Вильно. Дочь богатого королевского сановника воспитывалась родителями в заточении ради сохранения телесной чистоты. Но уберечь девицу от беды не удалось. Когда дочери исполнилось двадцать лет, отец подарил ей «на утѣшение» «гнездо кур», кошку и щенка. Через два года «оное щеня возрасте кобель, и диявольскимъ навождениемъ впаде в блудъ девица со псомъ онымъ» и родила «4 песика». Не в силах пережить позор, девица сняла с себя пояс и удавилась на нем, ее похоронили «за три поприща от града <…> на высокомъ мѣстѣ». Спустя 40 дней дьявол, преобразившись в ангела, показал отцу могилу его дочери: из срамного места девицы росла трава, поднимавшаяся над могилой на полтора аршина, — это был табак⁵.

Примечательно, что в том варианте текста, который представлен списками Вл.-4, Акад.-29 и Инст.-42, Табак после пересказа Хмелем изложенной в повести «из лѣтописца греческаго» истории заявляет: «Видно ты по старой вѣре идешъ…». Устами этого персонажа автор «Стиха…» утверждает, таким образом, что этот круг представлений характерен для староверов.

В обоих сочинениях повествуется и о дальнейшей судьбе табака — о его использовании дьяволом с целью отвратить людей от праведного пути, но к нашей теме это прямого отношения не имеет.

Нетрудно убедиться, что в процитированных фрагментах из разных вариантов «Стиха…» нашли отражение оба произведения. В списке Вл.-4 и близких ему по тексту Инст.-42 и Акад.-29, а также в Сиб.-18 использован текст повести «из лѣтописца греческаго»: на это указывают «литовский град» как место действия, мотив соития с псом, упоминание женских гениталий, откуда произрастает табак, и даже число «песиков», которых родила девица. В свою очередь, вариант, представленный в Пл.-16, обнаруживает связь со «Сказанием от книги глаголемыя Пандок», персонажем которого является библейская Иезавель. Этот факт свидетельствует о том, что при редактировании «Стиха…» книжники очень свободно обращались с текстом, переключались с одного источника на другой.

Мотив произрастания табака из гениталий женщины, совокупившейся с псом, известен и фольклорным легендам, восходящим к повести «из лѣтописца греческаго» или послужившим для нее основой. И все же для «Стиха…» логичнее предполагать непосредственно книжный источник, поскольку приводимые в «Стихе…» детали («литовский град», число родившихся щенков и др.), судя по опубликованным текстам легенд [Белова, Кабакова, № 323, 324], для них не характерны. Впрочем, нет сомнений, что создатели разных редакций «Стиха…» прекрасно знали как книжные, так и устные тексты никоцианской тематики.

Желая доказать превосходство над Хмелем, Табак сообщает о любви к нему не только простых людей, но и духовенства и знати: «Есть и на меня мода, покуда не одны простые люди, и священнический чинъ меня любятъ и ублажают, въ церковь меня берутъ и тамъ меня дерутъ, а тебя, злодѣя, не берутъ» (Вл.-4); «Кажется, все власти и судии мною утвержаются, с царями говорятъ. Неужели онѣ разуму не имѣютъ?» (Пл.-16; близко в Сиб.-18). Пристрастие представителей духовного сословия, включая семинаристов, к табаку — мотив, весьма распространенный в «низовой», прежде всего сатирической, литературе XVIII–XIX вв. (ср., например: «А о курении табаку и академисты духовные знают, и курить его не возбраняют, и сами употребляют» [Алпатов, с. 155]; «Священныя чины, попъ или пономарь, всѣ с табаком идутъ во олтарь»⁶; «Даже и в церковь меня нос<я>тъ, я и на крыласѣ стою, а и крылошанѣ от меня исполняютъ похоть свою. <…> меня носятъ и во олтарь небранно» («Смѣху или плачю достойная составленная повѣсть…»)). А ответ Хмеля на реплику Табака в Пл.-16 («Разумъ они (власти и судии. — А. П.) имѣют и могутъ совѣтъ дать, с кого болѣе взять») позволяет отметить в «Стихе…» элементы социальной сатиры. Тема мздоимства «властителей и судей» (ср. у Г. Р. Державина) была, как известно, чрезвычайно популярна в сатирической литературе XVIII–XIX вв.

Финальная часть текста также различается в вариантах «Стиха…»: в Акад.-29 и Инст.-42 последнее слово остается за Табаком, который обещает в конце времен стать «всему миру мати и отецъ» (в Вл.-4 конец текста утрачен); в Пл.-16 диалог прекращает Хмель, не желающий «болѣе бумаги марать» (выясняется, что он является писцом, записывающим «похождения» Табака); а в Сиб.-18 утверждается, что Табак и Хмель равны, поскольку имеют «одного отца — сатану».

Стихотворная «Смѣху или плачю достойная составленная повѣсть…» является, как уже было сказано, самостоятельным произведением, но общие со «Стихом…» мотивы указывают на то, что последний послужил для нее источником. Кроме Табака и Хмеля, в споре здесь принимают участие Чай и Кофе, которые также по народным (прежде всего, старообрядческим) воззрениям являются нечистыми растениями: «Аще кто от православных християн дерзнет пити чай, сей отчается самого Господа Бога и да будет предан 3-жды анафеме», «Аще кто от православных християн дерзнет пити кофей, в том человеке будет ков и лукавство» [Пигин 2014, с. 35]. В повести не используются, в отличие от «Стиха..», легендарно-апокрифические произведения о Ноевом ковчеге и о происхождении табака. Табак, согласно повести, привезен в Европу из Америки, Чай — из Китая. Но круг библейских персонажей, пострадавших от Хмеля, здесь расширен: «…сильный Самсонъ от своей жены Далиды очей лишился. Богатый от него во адѣ страждетъ, от убогага Лазаря капли водныя жаждетъ. Такожде и Иродъ из-за пиянства Иоанну Крестителю главу отрубилъ, а свою душу навѣки погубилъ». В тексте приводятся цитаты из Священного Писания, «Книги о вере», «Газеты из ада», экскурсы в историю борьбы с табаком в России. В целом по сравнению со «Стихом…» повесть ближе к быту и исторической действительности, а приметы старообрядческого мировоззрения в ней выражены более отчетливо.

Остается отметить глубинную связь «Стиха…» с широко распространенными фольклорными и книжными произведениями, построенными по типу драматургического текста, диалоговой речи. «Стих…» может быть сопоставлен с шутливыми диалогами и перебранками, запечатленными в подписях к лубочным картинкам «Каналия, сойди с древа», «Драка», «Блинщица», «Добрые молодцы, кулачные бойцы», «Разговор шута Фарноса и его жены Пегасьи с целовальником Ермаком», «разговоры пьющего с непьющим, крестьянина с философом, мальчика с книжником, жениха со свахою; похождения и потасовки разных Вавил, Данил, Ерем, Парамошек» [Ровинский, с. 45, 189, 190, 198, 213, № 23 на цветной вклейке]. По наблюдениям Д. А. Ровинского, «вирши всех этих картинок так типичны и народны, что знатоки нашей народной археологии Даль и Снегирев дословно выписывали из них свои народные пословицы» [Ровинский, с. 213]. Комические диалоги представлены в жанре рауса фольклорного театра («Ерема и Фома» и др.)⁷. В форме диалога написаны некоторые рукописные повести на нравоучительные темы — например, стихотворная «Повесть дивная от Старъчества о мнихе и о бесе, како они спиралися промеж собою в лесе» рубежа XVIII–XIX вв., причем предметом «прения» монаха и беса является табак [Пигин 2012]. С какими-то из этих произведений «Стих…» имеет больше сходства, с какими-то меньше, но, помимо диалогической формы, раешного стиха и грубой площадной лексики, все эти произведения роднит смеховая и фривольно-игровая стихия.

В Приложении публикуется текст «Стиха…» по рукописи ИРЛИ. Кол. А. Н. Власова. № 4. Утраченные в списке несколько предложений в конце восстановлены по рукописи БАН. 16.4.29. Из устаревших букв кириллического алфавита сохраняется только «ѣ»; «ъ» сохраняется и в середине, и в конце слова, пунктуация современная.

Приложение

О Хмелѣ и Табакѣ, глава 32

Въначалѣ говорит Хмель: «Вседержитель Боже Творецъ Богъ создалъ словесныхъ овецъ. Когда Богъ человѣка сотворилъ, и меня в то же время зародилъ, благословилъ со мною водится да мною веселится. Первую чарку пить — веселому быть, а вторую пить — себя потребить, третию пить — шутливому быть, четвертую пить — не на мѣсте быть, пятую пить — умъ устроитъ, // (л. 4) шестую пить — неискусному быть, естьли выпить седмую, то будетъ смыслъ иная, прикоснутся к осмой, то и самъ будешъ не свой, а за девятую чарку принется, кабы и с мѣста поднется. Естьли выпить десять, заневолю збѣситъ. А мы по двенатсяти выпивали и домой не бывали. Умной говоритъ: пойдемъ домой, а безумной говоритъ: посидимъ да попьемъ, хотя дождемся побои да вкупеа пойдемъ домой. Стали еще потпивать, а самихъ стали по шее тол// (л. 4 об.)кать, со двора нас свели, а мы чють домой добрели, дорогой бежали, на дороге до дни пролежали, гдѣ бы свинья не ходила, пришла бы насъ разбудила. Стали мы в начаткѣ, погледимъ: нѣтъ не на одномъ шапки, стали мы утирать свои губы, посмотримъ: нѣтъ не на одномъ шубы».

Тутъ Хмель началъ говорить и смѣятся: «Вамъ, братцы, со мнои водится, какъ в крапиву сратьб садится. Хвалю я тѣхъ, кто меня з благодаре// (л. 5)ниемъ пьетъ, тотъ мнѣ и честь воздаетъ. Я толко ненавижю тѣхъ, которые трутъ табакъ да ходятъ ко мнѣ в кабакъ. Единъ песъ, набивши табакомъ носъ, а на меня, Хмелюшка, поносъ, выпилъ вина за петакъ и ходитъ безобразно такъ. Я думаю, всякъ про то слыхалъ, что Табакъ ис поганаго мѣста вышелъ. Да и я думаю и знают про то вси, что Табакъ выросъ ис капси. А я, Хмелюшко, // (л. 5 об.) веселая головушка, меня Богъ сотворилъ и надвое разделилъ: умнымъ на веселие, а безумным на погибель. Есть мое дѣло человѣка развратить и помирить».

Табакъ услышалъ, говорить сталъ: «Ахъ ты, самохвалъ, бѣсова голова! Веть тебя самъ бѣсъ из Аравитскихъв горъ принесъ. Там ли ты жилъ? Ето ты и Ноя утопилъ и ковчегъ раззорилъ, всѣ люди говорят, а тебя // (л. 6) бранятъ».

Хмель говорит: «Ты послушай, песие урождение, ты же диявольское навождение! Вода землю потопила и горы разнесла, а меня, Хмелюшка, во всѣ долы занесла — было Богу такъ угодно. А тебя тогда не было на свѣте, а хвалишша, что ты жилъ со мной в совѣтех, а я с тобой, бездѣлникомъ, в бесѣду не хошу, а о твоемъ родѣ вѣрно скажу. В литовскомъ граде была // (л. 6 об.) у царя дочь, соблудила со псомъ в стадѣ, а сама стыда ради удавилась и зарыта на суходолѣ. Тутъ ты выросъ ис капси, а братья тебѣ псы, она кобелю бледь, тебѣ, Табаку, родима мать».

Табакъ головой покачалъ, говорить началъ: «Охъ ты, братъ, я ето не вообразилъ, какими ты меня словами поразилъ. Видно ты по старой вѣре и// (л. 7)дешъ, а меня хуже пса признаешь. Веть нынешнею порою и я страмъ твои открою. Когда-то Лотъ праведный ис Содома и Гомора с женою шелъ, и в тебѣ правды не нашелъ, и з двуми дочерми блудъ сотворилъ. Да евто всѣми и слышно, что от тебя такое беззаконие вышло».

Хмель говоритъ: «Полно, окаяникъ, собачей племяникъ! В то время хоть праведный былъ одинъ онъ, // (л. 7 об.) человѣческий родъ разводилъ, за то его Богъ во грехах простилъ».

Табакъ говоритъ: «И, братецъ, хот бы ты много зналъ, да не всякому бы ты внушалъ, да не всякъ бы про то зналъ. Есть и на меня мода, покуда не одны простые люди, и священнический чинъ меня любятъ и ублажают, въ церковь меня берутъ и тамъ меня // (л. 8) дерутъ, а тебя, злодѣя, не берутъ».

Хмель говоритъ: «Ахъ ты, проклятый песъ, какъ ты себя вознесъ! А братия твои псы, которые тебя ублажают, а умныя в заходъ кидают. Хотя есть моя воля, на тычинке в поле наверху сижу да на твою бесовскую забаву глежу. А какъ ты, проклятой, из Литвы в Росию вскочилъ, // (л. 8 об.) такъ христианской законъ помрачилъ и всѣхъ людей от Бога отлучилъ».

Табакъ началъ говорить: «Ахъ ты, святая душа, хвалишша, — говоритъ, — сколко ты людей моришъ. Меня хотя дубиной в горшкѣ трутъ, а от меня люди не мрутъ. Меня хотя и на огнѣ жгутъ, стало быть от меня добра ждутъ»г.

Хмель говоритъ: «Полно, пѣсие урождение, диявольское наваждение, етод одны рѣчи и басни; обжоры хмелем обжираются, а от тебя, Табаку, живъ человѣкъ, а хуже мертвеца: мозгъ въ голове почернѣетъ, и чудствия изменятся, и умъ от християнскагое пути отлучится».

Табакъ говоритъ: «Видно, мнѣ тѣбя нѣ переспорить. А я, Хмелюшка, молодецъ, зделаю с тобой конецъ. А когда будет вѣку конецъ, тогда я явлюся всему миру мати и отецъ». Конецъ.

¹ Стих широко представлен в поздней старообрядческой книжности [Filosofova, S. 237].

² Научная литература, посвященная таким произведениям, обширна; укажем по этой причине лишь некоторые работы последних лет: [Пигин, Бабалык; Бабалык; Бровкина].

³ «Ис капси» (варианты: «ис капки» — Инст.-42; «ис капии» — Акад.-29) — из женского полового органа. Хотя в таком значении найти эти слова в словарях не удалось, очевидно, что они являются однокоренными с древнерусским словом «капь» — вместилище [Словарь русского языка, с. 69]. Благодарю И. А. Кюршунову и С. А. Мызникова за консультацию по этому вопросу.

⁴ См. новейшее диссертационное исследование этих памятников: [Бровкина].

⁵ «Выписано из лѣтописца греческаго о томъ, от чего проклятая табака возникла, слово 21, лист 139» (РНБ. НСРК. F. 465. Л. 395–397).

⁶ Стих «Верзаулъ бѣсовский князь с рогами» (ИРЛИ. Усть-Цилемское новое собр. № 322. Л. 24. XIX в.).

⁷ При этом сами Хмель и Табак не являются персонажами фольклорного театра. Благодарю А. Ф. Некрылову за консультацию о народных пьесах-диалогах.

а Испр. по списку БАН. 16.4.29, в ркп. вкутъ.

б Испр. по списку БАН. 16.4.29, в ркп. срадь.

в Испр. по списку БАН. 16.4.29, в ркп. равиитскихъ.

г На этом месте текст из рукописи А. Н. Власова заканчивается, далее передается по списку БАН. 16.4.29 (л. 14–14 об.).

д Испр., в ркп. его.

е Испр., в ркп. слова от християнскаго написаны дважды, вторичное написание зачеркнуто.

About the authors

Alexander V. Pigin

Author for correspondence.
Email: av-pigin@yandex.ru

д-р филол. наук, ведущий научный сотрудник

References

Supplementary files