Том 22, № 3 (2024)

В статье проанализированы шекспировская критика и переводческие принципы Петра Петровича Гнедича (1855–1925), прозаика, драматурга, искусствоведа, известного театрального деятеля рубежа XIX–XX вв. Целью работы стало установление места Гнедича в русской шекспириане и уточнение представлений о Шекспире в его критике. В статье предложен обзор его литературно-критического, переводческого и постановочного вклада в историю русского театрального Шекспира, рассмотрены переводческие принципы Гнедича как предтечи школы точного перевода. Он пишет о Шекспире, переводит его пьесы и ставит их на протяжении всей жизни; он не отступает от идеи, что шекспировская драматургия есть передовая драматургия, бросающая вызов театру, и прежде всего русскому театру. Гнедич меряет развитие театра по Шекспиру и в истории русского театра отмечает печальное пренебрежение к его пьесам: от засилья бытовых пьес русский театр переходит к засилью новой драмы и символизму. Переводы Гнедича также вдохновляются идеей обновленного, более точного Шекспира на русской сцене. Он преследует новые принципы: в постановочной работе — режиссерского театра, в переводческой — точного перевода (который позже назовут «эквиритмичным»). Гнедич первым добивается пропуска на русскую сцену «Юлия Цезаря» (1897) и первым ставит Шекспира на камерной сцене (в петербургском Малом театре А. С. Суворина). В 1922 г. он предлагает необычную концепцию образа Гамлета как типично русского пассивного характера, рассматривая пьесу как своего рода предостережение по поводу позиции бездеятельного «лишнего человека». Гнедич во многом работал ради «возвращения» Шекспира, прокладывая дорогу к спорам о новом, революционном Шекспире.

В статье рассмотрен один из вставных рассказов романа В. Ф. Одоевского «Русские ночи» (1844) — «Насмешка мертвеца» (1834). С точки зрения эсхатологической парадигмы проанализированы его этический и эстетический аспекты. Благодаря этой парадигме, обусловленной религиозным мироощущением автора, пронизывающей все его произведения и предопределяющей особое отношение автора к философской и социальной тематике, этический и эстетический аспекты также приобретают религиозный смысл. Отсутствие любви у героини, названной автором Лизой и «зеркально» сопоставленной с одноименной карамзинской героиней, связано с утратой ею религиозной веры, что подчеркивает невозможность ее воскрешения в рамках эсхатологической парадигмы. Композиция «Четвертой ночи» из «Русских ночей», к которой принадлежит «Насмешка мертвеца», отражает духовный кризис вымышленного автора рассказа и его преодоление, что приводит к переосмыслению роли романтической иронии в контексте эсхатологической парадигмы. Учитывая историософский и религиозный контекст, который в романе развивается в диалогах четырех друзей во главе с Фаустом, сюжет данного рассказа-притчи предостерегает читателя от забвения гуманистических и религиозных ценностей, искони присущих русскому народу, от увлечения европейской рациональностью, корыстью и от приверженности насущному и полезному. Этой же цели служит и апокалиптическая сцена потопа, описанная в рассказе. Таким образом, внимание к эсхатологической парадигме помогает интерпретировать и поэтику рассказа В. Ф. Одоевского, и ее телеологию.

Сказку М. Е. Салтыкова-Щедрина «Путем-дорогою» традиционно рассматривают как некую «случайность» в цикле «Сказок», интерпретируя ее в жанровом отношении как «социально-бытовой рассказ», а тематически — как инвариант сказки «Ворон-челобитчик». Автор статьи полагает, что «Путем-дорогою» — самостоятельное произведение с оригинальной проблематикой, не относимое к категории «бытовых» уже в силу авторского обозначения жанра: «разговор» (диалог). Жанр диалога предполагает слияние философского и художественного дискурсов, «схематический» тип героев-собеседников, часто являющих мировоззренческую оппозицию. Герои «Путем-дорогою» Иван Бодров и Федор Голубкин олицетворяют противоположные типы национального сознания, что проявляется в семантике их имен, имеющих устойчивую систему коннотаций в русском антропонимиконе: имена во многом определяют их поведенческую линию. Кроме того, диалог героев спроецирован на мифологический и сказочный сюжеты о споре Правды и Кривды, что дает основание рассматривать проблему поиска Правды в контексте глубинных национально-культурных установок и стереотипов, борьбы христианского мира против «нехристианского», квалифицировать готовность к борьбе с враждебным социумом одного из героев (Федора) как готовность к христианскому подвигу и мученичеству. Поэтика сказки, формирующаяся на стыке философского диалога, волшебно-сказочных мотивов (змееборства, пути-дороги) и народно-мифологической символики, выводит читателя на комплекс философско-исторических размышлений о судьбах России. Авторский концепт «Путем-дорогою» связан с проблемой насилия, «крови» в истории: сказку можно рассматривать как предвидение писателем грядущих исторических потрясений.

Статья представляет собой первую часть исследования особенностей философско-художественной футурологии представителей русского космизма 1920–1930-х гг. Выявлены ключевые принципы подхода к теме будущего в религиозно-философской и естественно-научной ветвях русского космизма: проективное мироотношение, единство футурологии и антропологии, воля к идеалотворчеству, проектирование будущего как совершенного миропорядка, единство цели и средств, субъект-субъектный принцип взаимоотношений между природой и человеком, представление о необходимости совершенствования и внешнего мира, и человеческого естества. Эти принципы проявляются в художественно-философских опытах космистов 1920–1930-х гг. А. К. Горского и В. Н. Муравьева. Исследована роль научно-фантастического элемента их текстов, в которых, с одной стороны, представлен целостный образ будущего как основание коллективной деятельности человечества, а с другой — дана критика «дробных идеалов» истории, ущербных версий будущего. Введение научнофантастических сюжетов и мотивов способствует ценностной проверке футурологических идеалов.

Статья посвящена понятию Будущего как одной из основных и всеобъемлющих категорий, характеризующих творчество В. В. Маяковского. Важность этого понятия была осознана уже современниками поэта М. Горьким, К. Чуковским, М. Цветаевой. Однако в советские годы тема сужалась до идеологически мотивированного «коммунистического будущего». Значительное обновление методологии, произошедшее на рубеже веков, позволило расширить контекст исследований, сопоставить произведения Маяковского о будущем с философскими взглядами русского космизма, идеями воскрешения Н. Ф. Федорова, научными теориями Лобачевского, Циолковского, Эйнштейна. Эти достижения отечественной науки были с успехом интегрированы в мировое культурное пространство, где идет активная рецепция феномена Маяковского. В статье, на фоне разнообразных теоретико-методологических подходов к изучению и интерпретации Будущего в мировосприятии Маяковского, рассмотрено характерное для поэта стремление создать картину жизни человека и общества в динамике от настоящего времени и на несколько столетий вперед. Для систематизации связанных с концептом «будущее» понятий в статье предлагается своеобразная метафорическая шкала времени, на которой по вертикали выделяются четыре константы: сегодня, завтра, грядущее, вечность. Каждый из уровней по восходящей связан с отражением представлений о Будущем, с его активным освоением, присущим Маяковскому на протяжении жизни. Стремление предвосхитить и приблизить Будущее через творчество и построение утопических моделей жизни, любви, искусства, идеального общества явственно отражается на всех рассматриваемых уровнях.

В дореволюционной фантастике борьба миров воспринималась преимущественно как столкновение землян и внеземной цивилизации. После появления советского государства борьба большевистского и антибольшевистского миров становится одной из ключевых тем в фантастике. К началу 1930-х гг. в русской литературе формула «борьба миров» существует и как фантастическая, и как нефантастическая, отражающая реальное социальное противостояние. Но идея мировой революции как цель и результат борьбы миров из фантастики фактически устраняется. Социальная борьба, которая может трансформироваться в межгосударственный конфликт, к концу 1930-х гг. превращается в войну миров, где определяющим является военное столкновение СССР с враждебным государством. Изменения, происходящие на международной арене, приводят к тому, что и в фантастике на смену Англии и Франции в качестве главных противников приходят Германия, Италия и Япония. Победа в войне будущего одерживается не только благодаря героизму и народному единству, но и за счет военно-технического превосходства. Наряду с явно фантастическим оружием, которым обладали в будущем и СССР, и враги, писатели описывали технические достижения, фантастичность которых не всегда заметна даже современнику-неспециалисту, поскольку некоторые фантастические для конца 1930-х гг. вооружения уже во время Великой Отечественной войны стали реальностью. Одной из отличительных черт произведений 1938–1939 гг. о будущей войне следует назвать минимальную дифференциацию фантастического и нефантастического. С одной стороны, войны еще нет, с другой — дистанция между будущим и настоящим практически отсутствует, «эффект будущего» нивелируется за счет максимально соответствующей настоящему картине действительности. Этот художественный прием помогает передать читателю уверенность в том, что победа — логическое завершение настоящего, а не фантазия.

Цель статьи — выявить и охарактеризовать перспективные векторы развития русской литературной усадьбы в первой четверти XXI в., в связи с чем в широком культурном контексте рассмотрены произведения по «усадебной» тематике Т. Н. Толстой, Ю. В. Мамлеева, В. Г. Сорокина, А. П. Потёмкина, Е. Г. Водолазкина, Г. Ш. Яхиной, А. И. Слаповского, М. Л. Степновой, В. О. Пелевина и др. Показано, что новое качество усадебного текста, по сравнению с классикой XIX — начала XX в., возникает еще в советской литературе и продолжается в постсоветской. Главными для развития современной литературной усадьбы становятся категории гетеротопии усадьбы, усадебного габитуса, дачного мифа, криптоусадебной мифологии и усадебности, а также новые модификации усадебного топоса: город-сад, окно в трансцендентные смыслы и евро-азиатский феномен. Однако наиболее значимым фактором будущего литературной усадьбы в XXI в. становится цивилизационный подход, привлекаемый из исторической науки. В его рамках междисциплинарный феномен русской усадьбы осмысляется как манифестация универсального архетипа мировой истории с библейских времен, с одной стороны, и важнейший элемент национального культурного кода России с древности до наших дней – с другой. Именно цивилизационный подход связывает футурологию русской усадьбы с «большим временем» и выводит ее историю за рамки имперского периода XVIII — начала XX в., которым раньше ограничивали ее существование. Благодаря ему приметы Московской Руси XVI–XVII вв. в ряде «усадебных» текстов современных авторов могут быть восприняты как тенденция, а не курьез. Актуальность статьи — в стремлении конкретизировать пути цивилизационной самобытности России. Научная новизна — во впервые комплексно представленной системе категорий поэтики для изучения литературной усадьбы настоящего и будущего. Выводы статьи получены с учетом научно-исследовательского контекста по затронутым вопросам и призывают к дальнейшей дискуссии.